Глава V
НОЖ
Случилось, что в то самое утро, когда половцы напали на Райки, бортник понес господину Глебу собранный им мед, два тяжелых бурака, а Милонег и Кирик остались около избушки помогать деду.
Они собирали хворост, и когда нагибались, липкие паутинки, опутавшие кусты, щекотали им лицо. Ловили решетом рыбу, золотую и серебряную, в прозрачном звенящем ручье. Притомившись, присели на ступени лесенки, и дед учил Милонега плести лапти.
Вдруг, раньше времени, увидели они бортника, растерянного, растрепанного, в разорванной рубахе, держащего в руках оба бурака с медом.
— Чего ж ты мед обратно принес? — спросил дед. И бортник начал рассказывать, как он шел, как совсем почти дошел, а совсем-то дойти нельзя было, потому что вокруг детинца стоит неведомое войско, дикие всадники скачут, а со стен детинца стрелы тучей сыплются.
Тогда Милонег встал и поклонился.
— Спасибо, — сказал он. — Пойду.
— Куда ты? — спросили они в один голос.
— Половцев бить, — ответил Милонег. — Я русский. Русские бьются, и я с ними.
Сколько его ни уговаривали, он стоял на своем. И наконец Кирик взялся его проводить до опушки леса. По дороге он несколько раз останавливался, будто хотел заговорить, но, взглянув на Милонега, опять шел вперед, раздвигая ветки, свисавшие над дорогой.
Но когда пришло время прощаться, вдруг Кирик, обхватив Милонега за плечи обеими руками, сжав так, что хрустнуло, заговорил с неожиданным жаром:
— Оставайся в лесу-то!.. Оставайся. Будешь деду внучек, отцу сын, мне братец родной. Дружить будем. Хорошо в лесу-то! Мы и зимой тут живем. Зимой зверей будем промышлять, лес будем рубить. Хватит деревьев-то в лесу. Оставайся!
— Нет, — сказал Милонег, — нельзя мне.
— А то оставайся. Зверья хватит в лесу-то. Зайцев наловим — дед тебе кожух сошьет заячий. У меня кожух заячий, мягонький. И тебе сошьет такой же.
— Нет, — сказал Милонег, — я пойду.
Тогда Кирик повернулся и зашагал обратно в лес. А Милонег один пошел вперед, к Райкам.
Уже солнце красным шаром спускалось за край степи, когда увидел он вдали бесчисленное войско. Он сел на землю и стал ждать темноты, обдумывая, как ему пробраться сквозь вражеский стан, потому что другого пути не было. Идти водяными воротами и в голову ему не пришло. Он не сомневался, что они заперты.
Все обдумав, он снял лапти, сплетенные ему дедом, и рубаху, подаренную Кириком, свернул их и, положив наземь, засыпал осенней сухой травой, чтобы звери не растаскали и птицы не унесли. Холщовые штаны он завязал у щиколотки, чтобы не цветом, так хоть покроем походили на половецкие. Растрепал волосы, чтобы падали на лицо космами, как у раба. Половецкий язык он знал хорошо, по языку кочевники его за своего приняли бы.
Как стемнело и вдали запылали костры, он встал, вздохнул и пошел к половцам.
У первого же костра он остановился. Над треногим котлом поднимался горячий пар, сладко пахло вареной кониной. Милонег вспомнил, что с утра не ел, и вдруг почувствовал, что и не хочет есть, а только что-то жжет его изнутри, будто перехватывает горло.
— Господин Сар здесь ли? — спросил он у половца, нагнувшегося над костром.
Тот поднял от котла лицо, освещенное пламенем.
— Здесь господин Сар. А зачем он тебе?
— Я его ничтожный раб, — ответил Милонег. — Неделю тому назад послал он меня с поручением, и теперь я должен дать ему ответ.
— Долго ж ты не являлся! — сказал половец и усмехнулся. — Где же ты был всю эту неделю?
— Ждал вас неподалеку, как было мне приказано. Но вы запоздали. Вы-то всю неделю где были?
— Задержались. Брали дальние заставы. Русские за свою землю до смерти бьются. Не скоро их одолеть. А какое твое было поручение?
— Господин Сар приказал мне молчать. Он вырвет мой язык, если я скажу, что мне не велено. Как мне найти его шатер?
Половец рукой указал путь, и Милонег пошел дальше.
У большинства костров люди уже успели поесть и тут же, повалившись, заснули. Милонег шел, то обходя спящих, то переступая через них, свободно, не таясь. Никто его не замечал и не останавливал. Один раз поднялась голова в островерхом колпаке и спросонья спросила:
— Кто идет?
— К господину Сару, — ответил Милонег.
— Иди!
И снова раздалось храпенье спящего.
Один раз он нагнулся и поднял нож, лежавший около половца. Нож мог пригодиться. Половец ничего не заметил, только отмахнулся рукой, будто от комара. Наконец Милонег увидел шатер, крытый дорогими коврами. Там не спали. Горел огонь, и слышались голоса. Милонег обошел кругом, лег на землю и, чуть приподняв ковер, прильнул глазом к щелке.
Прямо против него на шелковых подушках лежал человек, которого он ненавидел больше всех на свете, — половецкий князь господин Сар, тот, кто украл его и держал в рабстве. Но сейчас его вид наполнил радостью сердце Милонега.
Господин Сар был ранен и тяжко страдал. Врач, стоя перед ним на коленях, прикладывал к его груди пропитанные душистыми лекарствами повязки. Но господин Сар, поднявшись на локте, прерывающимся от боли голосом вел допрос. Того, кого он допрашивал, Милонег не мог рассмотреть. Он видел только зеленые сафьяновые сапоги с острыми носами и изогнутыми каблучками.
— Куда ты скакал, когда мои люди поймали тебя в степи? — спросил господин Сар.
— Меня послали гонцом, — ответил человек в зеленых сапогах, и его голос показался Милонегу знакомым. — Меня послали за подмогой, потому что одним нам не удержаться.
— Сколько людей в детинце? Отвечай! Ударьте его нагайкой, кто поближе.
— Не бей, я отвечу. Боярин Глеб и двадцать человек дружинников. Слуг столько же или немногим больше. Посадских и смердов я не считал.
— Сколько их?
— Я не знаю. Полтораста или двести, не больше.
— Припасы есть?
— Многие привели с собой свою скотину. Еды на неделю хватит, быть может немного дольше.
— Выходы есть, кроме ворот? — спросил господин Сар и, застонав, приподнялся.
Ответа не было. Потом решительно:
— Нет!
Господин Сар упал на подушки, махнул рукой, приказал слабым голосом — в тишине каждое слово прозвучало отчетливо:
— Увести его. Отрубить голову.
Тогда человек в зеленых сапогах упал на колени, и Милонег признал его. Светлые глаза под белыми ресницами, юношеское нежное и красивое лицо — Георгий Глебович.
— Не убивай меня! — рыдая, закричал Георгий. — Я рабом тебе стану, я буду тебе верным слугой.
— А ты знаешь ли, что это — верность? — спросил господин Сар. — Уведите его.
— Подождите, подождите! Я открою вам тайну. Второй ход есть! Даруй мне жизнь, я все скажу. Никто не знает про этот ход. Знал один убитый дружинник, знает мой отец боярин Глеб и я. Больше никто. Даруй мне жизнь, я все скажу!
Господин Сар засмеялся, закашлял кровью, махнул рукой слугам — подождите! Все замерли. За ковром шатра Милонег стоял, зажав в руке нож.
— Дарую жизнь! — раздался голос господина Сара, слабый, хриплый, прерывающийся.
— Господин, пошли своих людей прямо на восток, мимо наружного вала, мимо восточной башни…
Разрезав ковер сверху донизу ножом, Милонег ворвался в шатер и всадил нож в горло Георгию. Тот безмолвно рухнул, а Милонега окружили и схватили.
О том, как умер Милонег и как мучили его перед смертью, рассказывать тяжко и больно слушать.
Этим утром господина Глеба у порога его жилища ждала толпа смердов. Один из них, гигантского роста, с косой-горбушей на плече, опустив голову так, что нечесаные волосы упали на лицо, будто на некошеном поле поникли колосья, заговорил тихо и робко:
— Господин, дай нам оружие, чем бить половцев. Устали мы сложа руки, без дела сидеть на площади.
— Как ты смеешь говорить со мной! — ответил господин Глеб. — Разве я тебя не купил за пашню, за плуг, за семена для посева? Если собака забрешет, я ударю ее ногой, если лошадь заржет не вовремя, я хлестну ее плетью. Ты мой, как собака, как лошадь, как вол, как бессловесная скотина. Пропусти меня!
— Господин, — возразил смерд, — их много!
— Не бойся, — сказал господин Глеб. — Стены детинца высоки, и я сумею защитить эти стены, и свое добро, и свой скот за этими стенами.
Смерды расступились.
Утром Завидка, проснувшись, увидел над головой зеленую вязь листьев и острый луч солнца, щекотавший ему глаза. Он прищурился, вытер рукавом росу с лица и будто заодно стер улыбку с губ, помрачнел.
Не раз за последнюю неделю случалось ему так просыпаться. Но тогда это была веселая игра. Он знал, что придет к нему Василько иль Куземка, принесет за пазухой еды на день, и впереди до самого вечера было беззаботное житье, купанье в речке, уженье рыбы, уха, сваренная на костре. А теперь он почувствовал себя отверженным. Друзья были в детинце, защищали родную землю. А он был здесь, отрезанный от них, никому не нужный, одинокий, бездельный. Наверно, хватившись его, подумали друзья, что он сбежал из детинца, как подлый трус, и Куземка, наверно, сказал: «Вот не ожидал я от Завидки, что не будет его с нами в смертном бою!» А Василько, небось, зубы скалит: «Не голова у Завидки, а худой горшок! Говорил я ему, чтобы не ходил потайным ходом. Теперь пусть на себя пеняет, дурачина!» — «Не дурачина, а предатель, враг, хуже половца!» — ответит Куземка.
