Ознакомительная версия.
— Но ты выслушай нас, батюшка. Анна сетует, что греческую речь забывать стала, потому как поговорить не с кем.
— Полно выдумывать. В Киеве ромеев много. Вот и пусть толмачит с ними. Ишь, в Корсунь пустите ее за тридевять земель. А теперь уходите, не мешайте!
— Но ромеи на торге, а ей туда вольно ходить не следует, — стоял на своем князь Владимир.
Анна пряталась за спиной брата, но вышла вперед.
— Батюшка, то верно: византийцев в Киеве много. А вот место, где крестился твой родимый, а мой дедушка, на земле одно — Корсунь.
— То так, — согласился Ярослав. — Но я там не бывал, а ты впереди меня норовишь встать. Негоже. — И сказал последнее, словно взмахнул мечом и пресек проявление воли неугомонной дочери: — Не пущу! — И для большей страсти топнул ногой: — Не пущу! И вольностям твоим положу конец!
Однако вновь нашла коса на камень. Но на сей раз на прекрасном лице Анны не вспыхнуло ни гнева, ни возмущения, ни даже малой обиды. Она шла к отцу с улыбкой, ласковая и нежная. И встала перед ним на колени, словно перед иконой Господа Бога. Попросила мягко:
— Отпусти, батюшка, отпусти, родимый. Потому как твоей любой доченьке осталось только спеть лебединую песню. О большем я тебя и не прошу.
— Какую такую «лебединую песню»? Что еще за досужие выдумки?
— Да нет, батюшка, тут истинная правда. Как вернусь из Корсуни, так и расскажу, словно на исповеди.
И Ярослав дрогнул. Он вновь испугался за жизнь этой дерзкой девицы. Он вспомнил все, что она вытворяла за свою короткую жизнь, чем ущемляла его сердце, усмиряла его разум, добиваясь исполнения своих желаний. И великий князь сдался. Но не потому, что она поборола его нрав, а по той причине, что, богатый мудростью, вспомнив то, что каждое дерзкое начинание дочери приносило благие плоды, подумал: и на сей раз все пойдет во благо великокняжеского дома Рюриковичей. Как покажет время, мудрость его была прозорливой. Он видел, что Анна год за годом приумножала свои достоинства. Нет ныне на Руси более умной и образованной девицы, нет более рьяной хранительницы семейных, родовых преданий. Она знала, что сделала для Руси ее прапрабабка Ольга, ее прадед Святослав. Она жаждет выведать и сохранить для грядущего все, чем возвеличил Русь ее дед, великий князь Владимир Святой. И того было достаточно, чтобы благоволить ее малым вольностям. Великий князь счел, что может даже закрыть глаза на ее свободную любовь к воеводе Яну Вышате. Знал же он, размышлял Ярослав, что не быть супругом Анны, так пусть хоть малым счастьем вознаградит себя за будущее, может быть безрадостное, когда наконец ей будет найдет супруг королевских кровей. И решил Ярослав все просто и мудро, все в пользу любимой дочери. «Господи, пусть Всевышний хранит тебя во всех твоих деяниях», — помолился князь и сказал обыденно:
— Встань и подойди ко мне. А вы идите, нечего вам слушать наши речи, — обратился он к сыну и товарке Анны.
Владимир и Настена ушли. Анна поднялась на ноги, подошла к отцу и прижалась к его плечу:
— Батюшка, родимый, прости меня, окаянную, каюсь тебе: меня влечет в дальний поход не только Корсунь, но и мой любый Ян Вышата. То и будет нашей лебединой песней.
— О том я догадываюсь. Токмо сомнения у меня, что сия потеха явится последней. Да и почему «лебединая песня»? Не пойму, что за сим кроется.
— Я сказала истинно, как перед Господом Богом. О большем и не спрашивай, батюшка.
— И не спрошу. Да вспомнил же, вспомнил! — И князь ударил себя ладонью по лбу. — Товарка твоя все зелеными глазами поведала. Вот поруха-то! Мне ведь тоже жалко Яна Вышату. Мало на Руси таких богатырей. Да уж что тут сетовать на судьбу. Об одном подумай: к матушке как подойдешь? Она тебе судья от Бога. Вот как отпустит, так и получишь мое благословение.
— Батюшка, не найду я тропки к сердцу матушки. Она меня осудит, и делу конец, как клятву наложит. То и тебе ведомо. Потому на тебя вся надежда, родимый. Не пойдет она встречь тебе. — И польстила отцу: — Из любви к тебе волю мне даст.
— Сладу с тобой нет. Пользуешься моей добротой. Уходи с глаз, пока не взбунтовался, — проворчал по-доброму Ярослав и поцеловал Анну в лоб.
— Нет, нет, батюшка! Я уж лучше здесь подожду, пока ты вольную от матушки не принесешь, — заявила Анна.
Великий князь ушел и вернулся довольно скоро. На лице у него было удивление.
— Твоя матушка знает о всех твоих проделках больше, чем мы с тобой. Да моли Бога, что она мудрее нас. Она дала тебе волю, — сказал Ярослав, едва переступив порог.
— Батюшка, я каждый день молюсь о матушке. Лучше ее на свете нет.
Великий князь и его дочь еще долго оставалась вдвоем и о многом поговорили. Да было о чем. Они одинаково понимали свое место в жизни державы. Стараниями Ярослава появились на Руси школы, о коих народы западных стран и думать не могли. Их открыли не только в Киеве, но и в Чернигове, в Новгороде, в Смоленске. Учили отроков без сословий, лишь бы даровитыми были, готовили служителей православной веры. Волею князя в школах заботились о том, чтобы позже с амвонов храмов несли Божье слово не невежды, а ученые священнослужители. Их ждали во многих городах и селах. Засиделись Ярослав и Анна допоздна. А на другой день князь и княгиня провожали свою дочь в поход. Расставаясь, мать наказывала Анне:
— Веди себя разумно и за Настену держись. Если бы не батюшка и она, я бы тебя не отпустила. Батюшка с Настеной одолели мою твердость. — Княгиня Ирина прижала дочь к себе и тихо добавила: — Береги себя, доченька. Боль в груди за тебя осталась…
Провожали дружины и горожане от мала до велика. На берегу близ города яблоку негде было упасть. Днепр заполнили сотни ладей, стругов, челнов. В Киеве трезвонили колокола, священники благословляли воинов чудотворными иконами. Горожане плакали, отправляя мужей, отцы наставляли сыновей. И великий князь сделал внушение воеводам Владимиру и Глебу Вышате:
— Ратников берегите. Думайте прежде, когда на врага пойдете. Не только силой ломите, но и хитростью берите. И всех воинов в сечу не бросайте, запас держите.
Воевода Глеб Вышата во всем соглашался с Ярославом, но, ощущая какую-то незнакомую ранее тревогу, сказал:
— В неведомое идем, князь-батюшка. Ничего мы не знаем о ромеях. Да и сил у нас ноне мало. Надо бы с дальних городов дружины позвать, новгородскую конную взять, переяславскую тоже. Древлян пошевелить.
— Знаешь же, брат мой, — отвечал Ярослав, — новгородец Петрила Якун с конной дружиной ушел в дальний поход на Ямь. Переяславцы бережением себя обеспокоены. Там берендеи разбойничают. А древляне проволочку затеют на год. Вот и вся недолга…
— То так, — согласился Глеб.
— Помните об одном: ваше дело — устрашить Византию. Пеню потребовать за убийство державного россиянина. А в большую сечу, Боже упаси, не ввязывайтесь.
Великая княгиня Ирина свои наставления в какой раз давала Анне:
— Через пороги в ладье не ходи, конным путем минуй их. В Корсунь пойдешь, чтобы три ладьи с воинами сопровождали. По городу без воинов и шагу не делай…
Сестры Елизавета и Анастасия простились с Анной проще. Сказали коротко: «Мы тебе завидуем».
И вдруг на днепровском берегу, на водном просторе наступила тишина. Воины расстались с близкими, поднялись на суда, и они медленно, вытягиваясь клином, покинули причалы и журавлиной стаей потянулись к Черному морю.
Анна и Настена, обе в одеждах воинов, стояли на корме, на их лицах виднелось напряжение, они волновались, и больше, чем Анна, переживала за предстоящий поход Настена. Живая вода поведала ясновидице о многом из того, что их ждало под стенами Царьграда. Волею судьбы они доплывут почти до самых врат древнего города. Но не приведи Господь даже знать, что их там ждало. И открыла Настене днепровская вода тайну накануне похода, когда Анна оставалась в тереме с отцом. Настена спустилась к Днепру, вошла в его воды и попросила Всевышнего открыть ей лик убитого в Царьграде купца. И, надеясь увидеть благообразное лицо, Настена испугалась, когда пред нею возник обольстительный образ Прелюбодея. Настена даже не поверила и отшатнулась от живой воды.
— Господи, неужели это русич?! — воскликнула ясновидица. — Да таких я никогда не видывала среди купцов. — Но, моля Бога, она попросила открыть ей деяния купца Огмунда. — Я не разуверюсь в тебе, милосердный, какой бы ни была правда.
И Господь внял светлой душе. Настена увидела Огмунда в восточном покое, как он в борении с молодой и красивой византийкой овладел ею, как сорвал с нее одежды и взялся чинить насилие, да тут же был застигнут гневным мужем. Сверкнул кинжал, и Огмунд, поверженный в спину, был сброшен на пол. В дом ворвалась толпа горожан, схватила тело Огмунда, выволокла на улицу, притащила на рынок я растерзала. И вот уже разъяренные византийцы грабят, разоряют лавки русских купцов, а императорские чиновники покидают рынок, чтобы не видеть бесчинств.
Ознакомительная версия.
