— Несколько раньше вы говорили о походе в Архангельск как об увеселительной поездке, — сказала Маргрет. — Как же мне не смеяться? Эскадра его величества не может справиться с дюжиной простых мужиков…
Она встала — высокая, красивая, гибкая; закинув руки, поправила волосы, потом, щуря глаза, спросила у Джеймса:
— Вы думаете, что это не так?
Джеймс пожал плечами, не зная, что ответить. Фру Юленшерна заговорила насмешливо:
— Быть может, пора перестать их пугать? Они не слишком трусливы — эти русские мужики, о которых в Стокгольме утвердилось мнение как о бестолковом стаде. Разве вы не замечаете, что смерть не страшна им? Этот русский старик, который до сих пор раскачивается на рее, не испугался казни, не правда ли? Значит, надо обещать им такую награду, чтобы у них закружилась голова! Бог мой, я совершенно понимаю моего супруга ярла Юленшерну — ему не может быть приятно болтать с русскими мужиками, но если нет другого способа достичь желаемого, то почему не поболтать с ними? Надо пересилить себя. Мы стоим на якоре вторые сутки, а что толку? Разве мы будем ближе к Архангельску, если повесим еще дюжину московитов? А ведь мы идем в Архангельск, наша цель — Архангельск, и только Архангельск.
Ее глаза встретились с глазами мужа, зрачки шаутбенахта холодно блеснули и погасли. Маргрет отвернулась.
— Мы слушаем вас, фру! — сказал Джеймс.
— И этот маскарад! — воскликнула Маргрет. — Зачем он? Шаутбенахт и офицеры флота его величества короля должны быть при шпагах, тогда только они произведут должное впечатление на русских мужиков, а так, господа, вы просто смешны. Посмотрите на себя, полковник Джеймс! На кого вы похожи в одежде негоцианта?
Полковник обдернул на себе кафтан, сказал мягко:
— Фру несомненно права. Мы еще ничего не сделали, но русские уже видели нас и безнаказанно ушли с острова, чтобы предупредить своих…
— Мне неясно, однако, существо вашей мысли, Маргрет, — произнес адмирал. — Я понимаю, что вы устали от путешествия и испытываете желание как можно скорее ступить на твердую землю города Архангельска, но что же именно вы советуете?
В голосе супруга фру Юленшерна уловила многозначительные нотки и на мгновение смешалась.
— Ах, не все ли равно! — уклончиво ответила она. — Здесь все будут поступать по-своему, я же знаю. Вы будете вешать, стрелять, опять вешать! Потом ваш профос придумает новую пытку. Может быть, вы и правы, — я, разумеется, ничего не могу вам посоветовать…
В ее голосе послышались слезы.
— Несомненно, фру переутомлена путешествием, — со вздохом сказал Джеймс.
— Фру желает поскорее попасть в Архангельск! — деревянным голосом заметил Юленшерна.
Дверь отворилась, флаг-офицер доложил, что с берега прибыл дель Роблес. Испанец вошел сконфуженный, рот, подбородок и шея у него были завязаны окровавленной тряпкой.
— Ну? — спросил Юленшерна.
— Плохо, гере шаутбенахт! — прошамкал дель Роблес.
— Что плохо, черт бы вас побрал?
— Они разорвали мне рот! — донеслось из-под тряпки.
Фру Юленшерна с отвращением повела плечами, ушла за перегородку. Тотчас же стало слышно, как она напевает там: «Помпе, верный слуга короля…»
— Они засели в пещере… — бормотал испанец. — Это дьяволы, а не люди, гере шаутбенахт. Мы не знали, что пещера имеет другой выход. И когда пули и порох у них иссякли, они стали бить нас камнями. Но это еще не горе, горе в том, что их там очень много. Там скрываются не только беглецы, осужденные к повешению, там скрываются еще какие-то твари… О, господь милосердный, не знаю, есть ли мертвецы среди них, но мы потеряли четырех хороших матросов…
— Четырех! — воскликнул шаутбенахт.
— Четырех! — подтвердил боцман.
— Еще не начав дела, мы потеряли столько людей! — сказал полковник Джеймс. — Это очень скверно, боцман…
— Среди команд пойдут всякие слухи! — вздохнул лейтенант Морат. — Это очень опасно…
— Вы можете идти, лейтенант! — сказал Юленшерна. — Я вас не задерживаю…
Морат ушел.
— Мы потеряли четырех, — виноватым голосом шамкал дель Роблес. — Но разве мы могли предотвратить несчастье? Когда они вышли нам в тыл, некоторые из нас потеряли присутствие духа, и случилось так, что рыбаки овладели двумя ножами и мушкетом…
— Без пороха и без пуль? — спросил Джеймс.
— Нет, этот мушкет был заряжен…
— Удивительное совпадение! — сказала из-за перегородки фру Юленшерна.
У дель Роблеса злобно блеснули зрачки, фру Юленшерна вышла из спальни, спросила насмешливо:
— Чем же это кончилось?
Боцман молчал потупившись.
— Убирайтесь вон! — сказал шаутбенахт.
— Я отправлюсь на остров сам! — сказал полковник Джеймс. — Действительно, фру права. Мы делаемся смешными…
Шаутбенахт круто повернулся к полковнику, сказал ядовито:
— Вам следовало сделать это несколько раньше. Неужели вы думаете, что они настолько глупы — сидят и дожидаются нового отряда? По ту сторону пролива — становище, из становища, конечно, пришлют за ними лодку…
— Да, но становище безлюдно! — возразил Джеймс.
— Для нас, пора понять, что только для нас…
Юленшерна откинулся на спинку кресла, заговорил резко:
— Пусть сюда приведут рыбаков, пойманных лейтенантом Моратом. Мы будем говорить с ними иначе, чем говорили до сих пор. Пусть будет накрыт стол, примем их как гостей, черт бы побрал этих упрямцев. Мы будем их уговаривать, мы будем с ними пить, а если я слишком устану, то вместо меня продолжать беседу будете вы, гере Джеймс. Офицеры пусть играют на лютнях, а фру Маргрет, быть может, нам споет. Почему бы ей не спеть, ведь она споет, чтобы попасть в Архангельск. Не правда ли, Маргрет?
Фру Юленшерна не ответила: адмирал становился несдержанным. Впрочем, она его извиняла — поход был нелегким.
— Не более чем через час здесь соберется все лучшее общество эскадры! — сказал шаутбенахт, поднимаясь. — Мне надо отдохнуть. Я чувствую себя не слишком хорошо…
Оставшись одна, фру Маргрет позвонила в колокольчик и велела Якобу накрыть к ужину. Якоб ушел. Камеристка-негритянка принесла черное платье с жемчужным шитьем. Одеваясь, фру говорила:
— Бог мой, какая скука. На редкость скучно! Все эти офицеры — грубияны и пьяницы, от них решительно нечего ждать. Дать им волю — они только бы и делали, что пили. А полковник Джеймс просто старая развалина. Он красит щеки и чернит брови. К тому же он, кажется, еще и трусоват…
Камеристка нечаянно слишком сильно затянула шнурок корсажа, фру Юленшерна ущипнула ее розовыми ногтями, сказала капризно:
— Туго!
В дверь постучали.
— Кто это? — спросила Маргрет.
— Это мы, рабы фру Юленшерны! — произнес голос артиллериста Пломгрэна.
— Разве уже миновал целый час? — спросила фру Маргрет.
— Для меня миновал год! — воскликнул из-за двери артиллерист.
— Более, чем год! — подтвердил Морат.
— Прошло целое столетие! — голосом умирающего произнес галантный Бремс.
Одевшись, она позволила войти. Они поклонились очень низко и сели у клавесина — настраивать свои лютни. Фру Юленшерна у зеркала надевала браслеты.
— Что мы сегодня празднуем? — шепотом спросил Улоф Бремс.
— Вероятно, мы будем поминать тех четырех матросов! — также шепотом ответил Пломгрэн. — А может быть, и себя самих… Наши дела идут не слишком хорошо…
— Одно я знаю теперь твердо, — произнес чуть слышно Юхан Морат. — Когда состарюсь — сам сатана не заставит меня жениться на молодой!
Он засмеялся и, тронув струны лютни, запел:
Гонит ветер корабль в океане,
Боже, душу помилуй мою…
В канатном ящике было душно, пахло пенькою, крысами, которые бесстрашно дрались и пищали под ногами. Слева, за переборкой, грубыми голосами разговаривали матросы, один ругался, другой его усмирял, потом послышался смех, стук костей.
— По-шведски говорят? — спросил Рябов Митеньку.
— По-разному! — сказал Митенька. — Один по-шведски, а другой — англичанин. И еще один — голландец, что ли…
— Всякой твари по паре! — усмехнулся Рябов.
Они опять замолчали надолго. Митенька задремал, вздрагивая во сне, шепча какие-то слова. Рябов думал. Две крысы с писком пробежали по его ноге, он вздрогнул, вновь задумался. Было слышно, как матросы воющими голосами затянули песню. Митенька совсем проснулся, сел на бухте каната, спросил:
— Что ж теперь будет, дядечка?
— А то, брат, будет, что зря ты со мной увязался.
— Не зря! — упрямо возразил Митенька. — Вы завсегда со мною в море хаживали, вот живым и возвращались. А пошли бы без меня — значит, худо…
