вчерашних епархиалок, не желающих искать «жениха с приходом», — решительной, революционно настроенной женской молодежи. Особенно много было там девушек-латышек, с могучими фигурами валькирий, с косами пшенного цвета и толщиной в руку, смешливых и благодушных на вечеринках землячеств, но при первой надобности способных и постоять за себя, и дать отпор шпику на улице, и пронести под какой-нибудь, нарочито, для маскировки, напяленной на себя, «ротондой» — безрукавным плащом — весящую не один десяток фунтов «технику» — подпольный ротатор или шапирограф…
Я был еще совсем маленьким, когда… на нашем горизонте возникла стебутовка-курляндка» Ольга Яновна Стаклэ…
Бобруйская улица, 4
Ольгу Яновну трудно было назвать «барышней»; казалось, скорее одна из кариатид, поддерживавших на некоторых питерских домах балконы и подъезды, наскучив своей должностью, поступила на Стебутовские курсы. У нее была прекрасная фигура молодой великанши, могучая грудь, руки, способные при надобности задушить медведя, вечная белозубая прибалтийская улыбка на лице, уменье по каждому поводу взрываться хохотом…
Приезжая… к нам, Ольга Стаклэ должна была пешком проходить два-три квартала по довольно темным улицам… Времена были глухие; в газетах, в отделе «Дневник происшествий», была постоянная рубрика: «Гнусные предложения», и мальчишки-газетчики вопили на углах: «Шесть гнусных предложений за одну ночь!»…
В один прекрасный день я, как всегда, выскочил в прихожую… и услышал взрывы знакомого курляндского громогласного хохота. Вышла в переднюю и мама:
— Ольга Яновна, что случилось?
— Ой, Наталэ Алексеевна, какое смешное! — задыхаясь, махала руками девушка. — Пусть все сюда — буду рассказать! Иду по Нижегородской, и какой-то — пристал… Идет и идет, пормочет пустяки… Я молчу, он — пормочет… Потом берет меня… за этот вот локоть… Такой небольшой типус, с бородкой… Ну, я поворачивался, я его тоже немного брал за шиворот, немного тряхивал, так, как котенок, потом говорил: «Пойдем ко мне домой, миленький! Я из тебе буду шнель-клопс делать!».
Так он не закотел! Так он как побежал, как побежал… А я так пальцы в рот брал, немного свистал, как мальчишка! Ой, не могу!.. Ой, дайте водичка!.. И побежал, и побежал, и так запригал, запригал!» [51]
Именно в этом здании, бывшем до этого банями, в 1909 году открылись сельскохозяйственные Стебутовские женские курсы. Естественно, учиться на агрономов шли в основном дочери мещан (их было 40 %) и крестьян (25 %), большинство приезжало из провинции. Но свободомыслие, царившее на курсах, и антимонархические настроения, захлестнувшие столицу, быстро делали из провинциалок отчаянных революционерок.
Хохотушка Ольга Стаклэ, описанная в мемуарах писателем Львом Успенским, лишь на первый взгляд сохранила деревенскую простоту и наивность. Образ глупенькой крестьянки («сними с нее столичное платье, надень плахту да очипок… дай на плечо прямое коромыслице… и пойдет она упругой походкой между заборов» [52] здорово помогал конспирации. Стаклэ и многие ее сокурсницы были эсерками, готовили теракты, распространяли запрещенную литературу и мечтали свергнуть Николая II.
Днем в этом доме курсистки, наряду с ботаникой и животноводством, изучали химию, а вечером — пользовались полученными знаниями для приготовления взрывчатых веществ.
Сейчас здание занимает Калининский районный суд.
Литература
Богданов И. А. Три века петербургской бани. СПб., 2000.
Качалова Н. Ф. Высшее сельскохозяйственное образование для женщин России в конце XIX — начале XX вв. // Дискуссия. 2013.
Очерк развития Стебутовских высших женских сельскохозяйственных курсов за десятилетие их существования и отчет об их состоянии за 1913/14 учебный год. СПб., 1915.
Успенский Л. В. Записки старого петербуржца. Л., 1970.
Доходный дом Нимана
(1886 г., архитектор А.А. Бертельс; Разъезжая ул., 1 / Загородный пр., 20)
— Настасья-то Филипповна?… Она живет близ Владимирской, у Пяти Углов… Теперь половина десятого. Извольте, я вас доведу… Вас, стало быть, Настасья Филипповна… пригласила к себе?
— То-то и есть, что нет… мне трудно это выразить, но… Я теперь очень… очень расстроен. Что? Уж пришли? В этом доме… какой великолепный подъезд! И швейцар…
Князь стоял как потерянный…
Настасья Филипповна занимала не очень большую, но действительно великолепно отделанную квартиру…
Князя встретила девушка (прислуга у Настасьи Филипповны постоянно была женская) и, к удивлению его, выслушала его просьбу доложить о нем безо всякого недоумения. Ни грязные сапоги его, ни широкополая шляпа, ни плащ без рукавов, ни сконфуженный вид не произвели в ней ни малейшего колебания. Она сняла с него плащ, пригласила подождать в приемной и тотчас же отправилась о нем докладывать…
Настасья Филипповна… пошла сама встретить князя.
Разъезжая улица, 1 / Загородный проспект, 20
— Я сожалела, — сказала она… — что давеча, впопыхах, забыла пригласить вас к себе, и очень рада, что вы сами доставляете мне теперь случай поблагодарить и похвалить вас за вашу решимость.
Говоря это, она пристально всматривалась в князя, силясь хоть сколько-нибудь растолковать себе его поступок.
Князь, может быть, и ответил бы что-нибудь на ее любезные слова, но был ослеплен и поражен до того, что не мог даже выговорить слова. Настасья Филипповна заметила это с удовольствием. В этот вечер она была в полном туалете и производила необыкновенное впечатление. Она взяла его за руку и повела к гостям. Перед самым входом в гостиную князь вдруг остановился и с необыкновенным волнением, спеша, прошептал ей:
— В вас все совершенство… даже то, что вы худы и бледны… вас и не желаешь представить иначе… Мне так захотелось к вам прийти… я… простите…
— Не просите прощения, — засмеялась Настасья Филипповна; — этим нарушится вся странность и оригинальность. А правду, стало быть, про вас говорят, что вы человек странный. Так
