Горжец, однако, остался на своем месте. Для его военных начальников бумага Яна Мартину с вписанным атаманом Семеновым именем генерала была неубедительным документом. По их мнению, слово «Горжец», вписанное в документ, могло означать и то, что атаман по тем или иным соображениям мог сознательно лгать, чтобы сбить внимание общественности с правильного пути.
Оба процесса — и законченный, и прекращенный — не повлекли за собой серьезных последствий. В ноябре пан Клоучек прислал Яну открытку: «Радуйтесь, что правда победила. Не печальтесь, что ложь не была побеждена. Мы должны довольствоваться и тем, что в нашем несовершенном мире есть по крайней мере совершенная юриспруденция».
Ян не слишком-то обрадовался, узнав о существовании совершенной юриспруденции в несовершенном мире. Как раз в тот вечер, когда он вернулся от Клоучека, где узнал, что фотокопия документа, который восстановит его гражданское и человеческое достоинство, находится в руках адвоката, его встретила мать со слезами на глазах. Из облака дыма раздался голос отца:
— Таня ушла и взяла с собой Еничека. Она оставила тебе письмо.
Ян открыл письмо и стал читать:
«Дорогой Еничек! Я не могу тебе больше лгать. Помнишь, в конце июня, когда ты поступил в редакцию «Демократической газеты», я проводила отпуск у пани Клаусовой? Но это не был отпуск. Я привыкала жить без тебя. Сегодня я уезжаю в Москву. Беру с собой нашего сына. Это поистине счастье, что и Еничек, и я имеем двойное гражданство. Я не ухожу навсегда. Сначала я хотела тебе обо всем рассказать и стыжусь, что не сделала этого. Но я знала, что ты бы всеми средствами попытался воспрепятствовать моему отъезду. Я люблю тебя, Ян! До свидания.
Твоя Таня».
Сначала Ян совсем не удивился. Он взял письмо и, посвистывая, спрятал его в письменный стол.
К нему вошла мать:
— Ну что, сынок?
— Ничего. Таня на некоторое время уехала домой. Ее родителям тоже хочется посмотреть на дочь и внука.
— Она убежала от тебя! С нами простилась, а с тобой нет!
— Для этого есть свои причины.
— Какие?
— Мамочка, не будь любопытной! — Он снова засвистел.
— В нашу семью, где все было открытым и ясным, пробрались тайны! — Со слезами гнева на глазах она вышла из комнаты.
Ноябрьские вечера были ненастными. Ветер плакал и стонал в кронах деревьев. Ян не мог и не хотел слышать этот плач, доносившийся из сада. Он вышел на серую улицу. Пани Комаркова несла из трактира, расположенного неподалеку, бутылку пива. Увидев Яна, она остановилась:
— Добрый вечер, пан Мартину. Я слышала, что вы стали соломенным вдовцом. Жена уехала домой. Конечно, кто бы не был опечален?
— Это правда, — сказал Ян, кивнув.
Медленным шагом он направился к кладбищу. Так идут за гробом скорбящие по усопшему. Ветер раскачивал верхушки тополей. Со стороны Флоры к остановке подходил трамвай. Заскрипели тормоза. Водитель лихорадочно звонил.
«Она убежала от тебя», — отозвались в ушах слова матери, и эти слова будто пронзили его мозг.
Если она убежала, то убежала с кем-то, будут думать люди. А что ему до того, что будут думать люди? Таня написала, что любит его и вернется. В эти минуты она находится где-нибудь в Моравии, а может, подъезжает к Дрездену, если поехала через Берлин. Тани нет, Еничека нет. Они уехали от него…
Он остановился и посмотрел на верхушки тополей. Ветер жутко гудел в голых ветвях.
Ян убыстрил шаг и начал насвистывать себе под нос. Он поднимался вверх, к Флоре. Куда он идет? Никуда, потому что ему некуда идти.
Таня его не бросила! Она еще к нему вернется. Но она права: в последнее время он много делал того, чего она не хотела, не понимала. Что теперь будет с ним, с Яном?
Труба «Ориона» достает до самых туч. Моросит дождь. Все здесь раскопано, раскидано. Кругом одни новые виллы, построенные на средства, предоставленные государством в качестве субсидий. Здесь живет со своей Рахель редактор Кошерак. В последнее время он ходит грустный. Все раздумывает о том, в каком направлении развиваются события. Рахель любит пестро и пышно одеваться. Это стоит денег. Ему бы надо было служить Лоувенстину из «Шкоды», а не Прейсу. Прейс — скряга. Но Рахель дома. Тани дома нет! Кошерак Рахель уже давно не любит. Да и настоящее имя-то ее не Рахель, а Луиза. А Ян Таню любит…
«Боже мой, зачем я все это сравниваю? — подумал Ян. — Это Косая улица, теперь пойдем вниз… к Вршовицам…»
Но потом он резко свернул в сторону и побежал. Зазвонил у знакомых ворот. «Карел Самек» — было написано в металлической рамке.
Долго никто не отзывался. Но вот зашуршали домашние туфли и за решетчатыми воротами появился Карел Самек в плюшевом пиджачке с опущенной вниз головой.
— Кто там? — спросил он недовольно.
— Мартину.
— Проходите, Мартину! — Самек открыл. Он молча повел Яна в комнату, где обычно собирались в четверг. — Ну, с чем пожаловали?
В комнате горела одна-единственная лампочка: Самек был экономный.
— У меня уже нет Тани, — сказал Ян.
Самек украдкой посмотрел на Яна вопросительно и недоверчиво. Переломил сигарету пополам и всунул ее в длинный мундштук. Закурил.
— Курите, — сказал он и показал на столик, на котором лежала коробка с сигаретами. Бросил Яну спички. — Итак, Таня, — начал Самек.
— Таня, — повторил Ян и встал. — Я уже иду…
— Не надо, не спешите, Мартину, раз уж вы пришли. Следовательно, Таня, говорите…
— Моя жена уехала в Россию…
— Ах да… Вы женаты? Я даже и не знал. И детишки есть?
— Сын. Почти трех лет. Он уехал вместе с ней…
— Вот оно что…
Ветер застучал оконными рамами в зимнем саду. Снаружи в дверь заскреблась собака, тонко повизгивая. Самек, сгорбившись, подошел к двери и осторожно ее открыл:
— Иди-иди, у нас гость…
Маленькая собачка обнюхала штанину Яна и прыгнула Самеку на колени. Самек начал поглаживать ее голову. Затем в наступившей тишине прозвучали его слова:
— Итак, она уехала… А когда же она вернется?
— Скоро…
— Это хорошо, Мартину. А у меня нет жены…
Они снова замолчали.
Потом Самек заговорил как во сне:
— Женщина — это красивая бабочка. Прилетит, улетит… А куда же уехала ваша жена?
— В Россию…
— Туда теперь часто ездят. А потом пишут: «Страна чудес!» Но я туда не поеду. У меня этих чудес и дома хватает. Брр, холодно. Вам не кажется, а, Мартину? — Ян встал. — Вы уже идете? Тогда с богом… Не выпустите собаку!
Он проводил Яна, открыл ворота, затем закрыл их. И только потом сквозь решетку подал Яну руку, глубоко и сокрушенно вздохнув.
— Женщины — это крест, Мартину…
Ян поднял воротник. Сделав несколько шагов, он оглянулся. Самек держался за решетку и смотрел в ночь. Сверху на его маленькую голову падал свет лампочки, создавая вокруг нее нечто подобное нимбу.
— Спокойной ночи! — крикнул он. — Спите спокойно. Жизнь все выровняет. И приходите снова как-нибудь на «четверг»…
По Наклонной улице ветер гнал увядшие листья.
В то утро в кабинете пана шеф-редактора смешались три запаха: фиалки, духов и табака.
В кресле сидела дама в норковой шубке. На светлых с пепельным оттенком волосах ее была небольшая черная шляпка с вуалью, которая прикрывала половину лица.
На столе шеф-редактора лежал букет фиалок, который принесла дама. Это были пармские фиалки, и прилетели они вчера вечером на аэроплане из Италии. Фиалки пахли нежно и экзотично.
Пан шеф-редактор курил, дама тоже курила.
Оба молчали. Шеф-редактор, держась за подбородок, восхищенно смотрел в стальные глаза величавой дамы. Время от времени он бросал взгляд на ее ноги, обутые в туфли без каблуков. Это никак не вязалось с роскошной одеждой очаровательной посетительницы. Зазвонил телефон, и шеф-редактор говорил с кем-то долго и с таинственными намеками. Наконец он положил трубку и вздохнул:
— Итак, пять тысяч, пани доцент?
— Пять, — сказала та энергичным голосом.
— А статей будет?..
— Пять.
— Думаете, что это будет актуальным?
— Это меня не волнует, пан шеф-редактор. Если вы от них откажетесь, их возьмут в другом месте.
Пан шеф-редактор взял ее руку, некоторое время рассматривал длинные тонкие пальцы посетительницы.
— Это от ручки, — сказала дама, и шеф-редактор нежно поцеловал бугорок на ее среднем пальце.
— Не буду же я с вами спорить, Мата Хари!
Дама улыбнулась и качнулась в кресле. По кабинету волной пронесся запах ее духов. У шеф-редактора заблестели глаза.
А дама почти пропела:
— Хотите принять участие в охоте в Клучкове, пан шеф-редактор?
— Гм… — пробурчал Арношт Лаубе. — Пани доцент, в последний раз я держал в руках винтовку на стрельбище в Кобилиси ‘. Это было еще при государе императоре, когда я с трудом доживал последние дни военного обучения. Потом меня послали в Баден воевать пером, ножницами и клеем. Как видите, охотник из меня будет неважный.
