Отдать Псков – значит не только умиротворить полоцкого князя, но и усилить его. А что окажется весомее – умиротворение или усиление? Умиротворение действует час, день, год, а усиление приносит плоды на десятилетия. Но с другой стороны, иногда очень важно выиграть час или год мира. Если показать пример доброты и доверия, не дать сейчас возгореться распре – глядишь, и потухнет она вовсе назло врагам Руси…
Так-то оно так, да что, если дорогим подарком он лишь разожжет алчность племянника, подбросит ему силы для осуществления его замыслов? Как бы там ни было, на человеческие чувства властителю полагаться нельзя. Когда Полоцк зависел от Киева, все было проще. Знал тамошний князь:из Киева приходят суда и книги, щиты с умбонами, панцири; из Киева приезжают носители истинной веры, первые помощники властителей – монахи; лучшие на Руси древосечцы, воеводы… Поссоришься с Киевом – потеряешь все это в одночасье. А теперь попробуй – удержи Полоцк в узде, когда там своя двенадцатикупольная София, свои списчики и купцы, свои судостроители, златокузнецы, градоделы. Любое оружие, кроме тонких кольчуг и харалужных мечей, делают полоцкие оружейники. А как раз тонкие кольчуги, которые не затрудняют движений воина и надежно защищают его от меча, научились делать псковичи. Древосечцы же там такие, что могут сравниться и с новгородцами. Оттого так и зарится Всеслав на Псков.
Но если повременить с подарком, еще пуще обидится Брячиславич, станет лютовать на дорогах, может силой взять тот же Псков.
Выходит, надо отдавать…
С тяжелым вздохом взял киевский князь грамоту и направился из светелки. А навстречу ему – Коснячко. Взглянул на свиток в руках князя, все понял. Лицо стало испуганным, забыл даже испросить разрешение слово молвить.
– Неужто, преподобный властитель, собрался ты Псков отдавать? Хочешь усилить своего врага? – прямо начал Коснячко.
– Хочу врага превратить в друга, – недовольный дерзостью воеводы, ответил князь.
– Когда же это было видано, чтобы врага добром покоряли? – Коснячко всплеснул руками. – С медведем дружись, а за топор держись. У его деда и отца обида на Киев была свежее, а сидели тихо, как мыши в подполье, оттого что силы не было. А как только Всеслав силу почуял, стал против тебя, пресветлый, выступать. Что ж, добавь ему силы, вложи в руку еще один меч, одень его еще в одну кольчугу! И погляди, скажет ли он тебе спасибо за подарок!
Воевода попытался было засмеяться, но поперхнулся и закашлялся.
Лицо князя побагровело от гнева. Коснячко, смахнув выступивший пот, поспешно проговорил:
– Выслушай, что отрок скажет, тезка твой. Он подслушал тайный разговор Стефана с каким-то боярином. Ему поверишь…
Боярин Стефан видел, как Изяслав-отрок вслед за воеводой Коснячко прошел к киевскому князю, и радовался. Он перехитрил всех. Чем больше будет обижаться и лютовать Всеслав на своего дядю, тем больше нужен ему будет боярин Стефан. А когда станет Всеслав киевским князем, кто же будет первым после князя на всей Руси?
Длинен путь от Киева до Полоцка. И за всю дорогу полоцкий князь ни разу не улыбнулся. Его лицо посерело еще больше, глаза запали. "Не хочешь уступить ни куска – подавишься!" – думал он о своем дяде и вынашивал планы мести. Сейчас обида была сильней всего, и, покорный ей, он готов был немедленно двинуть свое войско на Новгород, а взяв его, ринуться на Киев, но сдерживала мысль о молве, которая словно ветер пройдет по всей Руси, и нечем будет оправдать свои деяния. Казалось бы:что такое молва и что такое ветер? Отшумели – и нет их. Но остромыслый князь, прослывший ведуном[57], знал, что ветер разносит семена молвы и, когда они прорастут, неминуемо придет пора жатвы. Его, Всеслава, объявят зачинателем распри, и, значит, все князья объединятся против него. Его осудит весь люд, даже смерды, и не на кого будет опереться. Даже папа, обещающий поддержку, вынужден будет, хотя бы для виду, отвернуться от него…
Уже у самого Полоцка Всеслава догнал боярин Стефан, задержавшийся в Киеве. Перегнулся с высокого поджарого коня, заглянул в окно княжьего возка, отыскал взглядом Всеслава. Загадочно улыбаясь, сказал:
– Важное известие, княже.
Всеслав вылез из возка, вскочил на коня, подал знак свите ехать вперед. Оставшись наедине со Стефаном, дал волю нетерпению:
– Говори!
– Ростислав Владимирович Тмутаракань взял. Глеба прогнал. Потом ограбил касогов и часть добычи ему отдал, откупился, стало быть, чужим добром.
– Ростислав – любимый сыновец князя Изяслава. Не мог он такое учинить, – недоверчиво, боясь поверить неожиданной вести, промолвил Всеслав. – Нет, не мог он стать бесом раздора между стрыями своими…
Стефан искоса бросил быстрый взгляд на властителя:
– От боярина одного узнал, что киевский князь ведал про то наперед и не препятствовал сыновцу. Он сам подлил масла а огонь, разжег семейную распрю!
– Двуликий он! – с торжеством прошептал Всеслав и спросил:– И про то знают?
– Не знают, так узнают. И князь Святослав, и люд… Добрая слава за печкой спит, а худая по свету бежит…
– А меня распрей корил, – в ответ на свои мысли бормотнул Всеслав.
Вдруг он пронзительно глянул на боярина и решительно произнес:
– Семейная распря уже возгорелась. И зажег ее сам киевский князь, обидчик мой!. .
Когда-то Елак думал, что степь не имеет конца. Но с тех пор, как родители, бедные пастухи, продали его кмету[58] Сатмозу, он многого наслушался от бывалых людей и узнал о селах, полях и городах, где люди, подобно сусликам, роются в земле, заготовляют еду. Елаку хотелось хоть одним глазом взглянуть на чудесные города, окруженные какими-то стенами, на большие, словно горы, деревянные юрты, сверкающие разноцветными кусочками солнца. Как увидеть это?
Кмет Сатмоз говорил, что желания человека осуществляются на войне. Вот пойдут половцы на диковинную землю Рус, и каждый воин вернется, отягощенный добычей. В самой бедной веже[59] настанет день обильной еды, и кату – хозяйка самого бедного пастуха – заплетет в волосы серебряные монеты и оденется в золоченые одежды.
Елак представил себе, как тогда будет выглядеть его племя, и запел:
Кошма степи лежит спокойно и бесконечно,
на ней пасутся табуны, быстры йилки[60]
и я, Елак, скачу на тонконогом йилки,
потому что я пастух – кутонци.
Я никогда не наедаюсь досыта
и никогда не высыпаюсь настолько,
чтобы не дремать на коне,
моя судьба темнее черного колпака,
огонь сердца моего потушен голодом.
Я, Елак, только тень Сатмоза, моего господина,
но и тень хочет сладко и досыта есть,
потому она и бежит за человеком
и хватает оброненную им кость…
Я, Елак, знаю, что степь не бесконечна,
я, Елак, надеюсь, что увижу ее конец,
пусть приблизится кровавый день яге[61],
и я полечу, как стрела, выпущенная из лука…
– Елак! – позвал его хриплый голос старшего кутонци.
Юноша повернул коня и подъехал к пастуху. Омгар заулыбался и спросил:
– Кто это научил тебя так петь?
Елак почуял в словах старшего кутонци похвалу и загордился.
– Дедушка Аазам. Теперь я сам умею слагать песни. Тебе нравится?
Кутонци Омгар кивнул головой:
– Твоя песня наполняет душу ожиданием блага. Однако знаешь ли ты, что не все ушедшие дорогой яге возвращаются живыми?
– Знаю, слабые погибают в битве. Но сильным бог – тягри – дарует победу. А тем, кто погиб в бою, тягри дарует блаженство на небе.
Омгар задумчиво покачивался в седле. Он потерял в бою с печенегами два ребра и один глаз. А всю добычу забрал себе кмет Сатмоз. У кмета достаточно табунов, золотых и серебряных кружочков, чтобы заплатить шаману за небесное блаженство. Он-то уже наверное будет нежиться в объятиях дев неба и пить кумыс от небесных кобыл. А Омгар, у которого нечем заплатить шаманам, будет и там пасти для него табуны.
Пастух причмокнул языком и, отпуская Елака, пожелал ему:
– Да придет к тебе благоразумие прежде, чем ты потеряешь здоровье!
Елак задумался над словами кутонци. Омгар был на войне, но почему-то стал не богатым, а одноглазым. Очевидно, он мало молился богам, не жертвовал им жеребят и молодых барашков. И Елак поклялся, что будет прилежно работать, заслужит от кмета в дар нежного барашка и отнесет его шаману. Пусть тягри пошлет Елаку успех на войне. Юноша опять запел обо всем, что его волновало:
Дорога яге не для слабых
и не для тех, кто плохо служит тяги.
Они погибают, подобно сусликам,
и не находят ничего, кроме несчастий.
Кто не хочет пожертвовать тягри жеребенка,
у того тягри отнимет жизнь.
Я, Елак, сложил эту песню,
я добуду еду, украшения и женщин на войне.
Ой-я, эй-я! Приблизься, великий день яге!
