Зарандиа достал из ящика документ.
– У меня в руках ордер па ваше освобождение. Он заполнен и подписан мной, нужна подпись его сиятельства и санкция прокурора, которую, я думаю, мы легко получим. Следствие по вашему делу будет прекращено, но прекращено до подходящего для нас момента, а не окончательно.
Все это оставило во мне столь сильное впечатление, что я, сколько ни силился, не мог заставить себя искать огрехи в логике Зарандиа. Думал ли доцент об интриге Зарандиа или не думал ни о чем, ошеломленный освобождением, свалившимся словно с неба, утверждать не берусь. Нить интриги он, однако, старался не терять.
– Хорошо, но ведь можно допустить, что мое столь быст рое освобождение в сознании общества отразится все-таки как провал вашей провокации. Да, идет борьба, и не стану скрывать, что настроенные против существующей власти силы, несомненно, будут распространять версию именно о провале про вокации, тем более что все это не так уж далеко от действительного положения вещей.
– Да, это борьба, и нами не оставлена без внимания возможность такого рода акции, но по тому же праву, по какому силы, настроенные против власти, обратятся к распространению своей версии, по тому же праву, господин доцент, мы осуществим нашу версию происшедшей истории: освободим вас и двух ваших соучастников, арестуем всплывших в процессе следствия трех-четырех лиц, предадим их суду и распространим слух, что выдали их вы и этой ценой получили свободу. И эта версия, господин доцент, будет не столь уж далека от действительного положения вещей. Я предупреждал вас, что ваша вера и ваша уверенность, что вы «не можете иначе», подвергнутся серьезному испытанию.
Теперь становилось понятным, почему Зарандиа так упорствовал в желании, чтобы его план операции был принят без изменений.
– Господин офицер, – промолвил доцент, – вы такой рафинированный негодяй, что использование ваших способностей здесь, в этом заброшенном уголке империи, можно считать проявлением духовного краха существующей политической системы.
– Благодарю вас и прошу вспомнить, что за два месяца нашего знакомства вы не слышали от меня ни грубости, ни оскорбления. Я почел бы ваши слова за слабость, если бы вы и в самом деле не стояли перед тягчайшей альтернативой. Позволю себе поделиться лишь одним наблюдением: в вашем увлечении революцией есть что-то от форели, мечтающей стать лососем, тогда как я – трава и не пытаюсь стать кедром.
– Вы не имеете права... Я требую процесса! – закричал доцент.
– Чтобы дать трибуну демагогам? Процесса не будет – мы уже сказали вам, – ровным голосом ответил Зарандиа и, помолчав, продолжал: – Я читал статьи под вашим псевдонимом в легальной и нелегальной прессе. Прекрасные статьи. Плод возвышенной и честной мысли. Революция использует ваш интеллект – я уже заметил это вам. Время покажет, как она поступит с вами в будущем. Думаю, в лучшем случае вас ожидает участь марионетки, не говоря уже о забытых могилах и судьбе эмигрировавших из-за партийных разногласий борцов за общечеловеческую свободу. Но все это возможно лишь в случае, если вы останетесь на арене политической борьбы. А в этом я сомневаюсь.
– Цель этого вероломного плана – скомпрометировав, отстраить меня от политической борьбы?
– Нет. Официальной целью плана была реквизиция литературы, арест и наказание виновных. Однако, если хотите правды, в основе плана – мое собственное отношение к вашей персоне. Я использовал служебное положение в своекорыстных целях, точнее, мои служебные интересы совпали с моими частными пристрастиями. Кстати, не буду скрывать от его сиятельства, от службы престолу и отечеству я имею и выгоду.
– На какую же выгоду вы рассчитывали в моем случае?
– Я сын своего племени и народа, раньше всего. Мое представление о своих обязанностях – отсюда. И отсюда же существование вне всяких партий. Я, живая частица моей родины, как перст. И я хочу, чтобы вы приобщили мой народ тем знаниям, которые созданы гением наших предков, и к тем, которые будут рождены вашим талантом, талантом людей ваших дарований и природой грузина. В близком будущем открыт грузинский университет, возродятся древние традиции накопления научных знаний и духовных сокровищ. Деятельность на этой ниве ваша и подобных вам людей принесет моему народу больше пользы, чем проповедь анархистских идей и, тем более, ваша смерть на поприще их насильственного насаждения. Я питал надежду получить для себя эту выгоду, господин доцент!
Обвиняемый долго разглядывал Зарандиа и наконец произнес:
– Зачем столько притворства? А если это не притворство, почему вы так откровенны в присутствии его сиятельства? Вас могут уволить из жандармерии – вы не боитесь этого?
– «На том стою и не могу иначе»,– улыбнулся Зарандиа.
Этот разговор постепенно терял для меня интерес, так как смысл его уже рассеивался в пререканиях. Продолжать его, во всяком случае – присутствовать при нем мне больше не стоило. Откровенность сторон постепенно переходила в грубость. Мне не нравился вызывающий тон доцента. Кроме того, я понял, что расставленная Зарандиа сеть давала мне возможность без осложнений освободить доцента и доложить наместнику, что дело закончено.
– Господин доцент! – обратился я к подследственному. – Я подписываю ордер, и вы сейчас же отправляетесь домой. Вы сочли нужным сказать нам, что ни на какие сделки и компромиссы не пойдете. Не думайте, что мы предложим вам что-то подобное. Но мой долг вам сказать: мы никого не арестуем, не будем никого компрометировать, если стоящие за вашей спиной люди не используют ваше освобождение против нас. Надеюсь, моя мысль будет понята вами. Моим долгом будет так же предупредить вас: как только станет известно, что это условие не выполнено, мы незамедлительно начнем действовать, и репутация предателя навеки закрепится за вами. До свидания.
Чтобы придать рассказу завершенность:
Освобождение доцента и его соучастников все же было использовано против нас. Распространились слухи, благодаря которым за доцентом утвердилась слава героя, проницательного человека и самоотверженного борца. Тогда мы арестовали несколько выявленных в процессе следствия лиц и предали их суду. На этом процессе имя доцента прозвучало в нежелательной для него интерпретации. Вслед за этим были предприняты и другие шаги. В конце концов к нему был приклеен ярлык предателя.
Доцент не желал примириться с участью политического трупа, создал в Московском университете нелегальную группу анархо-синдикалистов и вскоре был сослан на Камчатку. Видимо, он воспользовался советом Зарандиа – подал в суд на ученика дважды: повторно провинился, умышленно навлек на себя кару и добился политической реабилитации перед единомышленниками. Жаль только, что он оказался слабого здоровья, в ссылке заболел и умер.
Верю, он «не мог иначе».
Я говорил уже, что Зарандиа удачно провел это дело и удачно его проиграл. Я имел в виду этот его финал, хотя сам Зарандиа не считал дело проигранным.
А теперь – заключение, ради которого я и рассказал эту длинную историю.
Время и ход событий подтвердили мои предположения. Причина действий Мушни Зарандиа проистекала исключительно из того, что он «не мог иначе». Это очевидно. Но здесь мне бы хотелось поделиться своими соображениями о натурах подобного нравственно-психологического склада и об условиях, их формирующих. Чтобы не соблазниться отвлеченностями, не впасть в многословие и не затуманить суть своей мысли, приведу диалог, происшедший между мной и Мушни Зарандиа и проливающий свет на существо дела.
– Как бы вы трактовали эту историю, Мушни? – спросил я своего подчиненного, отдыхая после одного утомительного совещания.
– Это и смешно, ваше сиятельство, и в высшей степени занимательно. Я бы объяснил подобные явления односторонностью натуры, преобладанием в ней какой-либо одной черты. Такие люди являются в мир весьма редко. Не знаю, какое имя больше всего пристало бы, но догадываюсь, каким путем они появляются. – Зарандиа сделал усилие, собираясь с мыслями, и продолжал: – Возможно, в будущем наука сможет создать, подобно Периодической системе Менделеева, систему нравственных качеств человека. Установят, что существует столько-то и столько-то уже известных свойств, скажем, любовь, ненависть, доброта, злобность и еще много других, а столько-то и столько-то клеток таблицы на время останутся пустыми. Пройдет время, и для каждой клетки найдутся свои жильцы. – Зарандиа остановился и взглянул на меня.
– Продолжайте, Мушни. Я слежу за вашей мыслью.
– Думаю, что у нормального новорожденного есть зачатки всех нравственных свойств.
– Вы говорите именно о нормальном новорожденном?
– Да. Об исключениях и аномалиях скажу позже. Нормальный новорожденный наделен в зачатке всеми нравственными свойствами и, следовательно, возможностью их развития, формирования, совершенствования.
