Рокоссовский обратил внимание на то, чтобы недостатки в боевой подготовке и полевой выучке (он их перечислил подробно) были устранены в кратчайший срок.
— Корпус и дивизия прикрывают самый ответственный участок границы, — сказал он в заключение. — Отсюда до возможного противника — рукой подать.
С полной убежденностью в правоте того, что он сказал, Рокоссовский покинул трибуну.
2
В начале мая 1937 года Рокоссовские на семейном совете решили провести отпуск в городе Пскове и его окрестностях. Они написали письмо Белозерову и вскоре получили ответ, что во второй половине августа он с удовольствием приедет к ним в гости с женой и сыном. Юлия Петровна и Ада строили планы, мечтали, как они будут принимать гостей, ловить рыбу, гулять по лесу, собирать грибы и загорать. Им нечасто приходилось отдыхать с отцом, да еще летом.
Поддаваясь настроению дочери, не дававшей покоя своими неуемными фантазиями, Юлия Петровна старалась держать себя в руках и не думать о том, что люди стали какими-то нервозными, скрытными, неразговорчивыми. Даже всем известные женщины-болтушки, жены военнослужащих и те прикусили языки. По ночам все чаще и чаще начали появляться зловещие, как смерть, черные фургоны. После их посещения все больше и больше появлялось женщин с опухшими от слез лицами. Ночами, слушая тяжелые шаги на лестнице, она вздрагивала и, чтобы унять биение сердца, готового выскочить из груди, тайком от мужа принимала валерьянку.
Юлия Петровна стала замечать в себе перемены: она почти перестала смеяться, шутить, веселиться в любой компании. Может быть, она такой женщиной никогда и не была, а только присвоила себе на время черты характера той Юленьки, которую так любили ее домашние и муж Костя? Она часто задавала себе вопрос, что с ней происходит? И не находила ответа. Видела, что даже дети стали не такими раскрепощенно-веселыми, какими были всегда. Ей иногда казалось, что птицы, баловни природы, щебечут и поют не так, как они это делали раньше.
Людям, не испытавшим этого страха, трудно поверить, сколько тревог, сколько отчаяния, сколько изнуряющего и мучительного ожидания таилось тогда под крышами многих домов.
В середине июня, закончив дела в штабе корпуса, Рокоссовский зашел домой, чтобы взять вещи и уехать в долгую командировку для организации учебы частей и соединений в летних лагерях.
К нему подошла жена, встала на цыпочки и чмокнула в щеку.
— Что случилось, Костя, ты какой-то сам не свой?
— Да так.
— А все же?
— Сегодня утром арестовали двух командиров полков и заместителя начальника штаба корпуса.
— За что? Они что-нибудь натворили?
— Да нет.
— Так за что же?
— Юленька, никто ничего не знает, — вздохнул Рокоссовский. — Я пытался выяснить.
— И что ты выяснил?
— Лучше и не спрашивай, — сказал он, давая понять, что разговор на эту тему закончен. Он сочувственно глянул на жену и спросил: — А где дочка?
— Должна скоро прийти. Она задержалась у подруги. Дочь Гуляева, ты, наверно, знаешь?
— Его арестовали три дня назад.
— Может, Аде не надо к ним ходить? — почти шепотом спросила она. Ее лицо покрылось красными пятнами.
— О чем ты говоришь, Юлия? При чем тут дети?
В комнате раздался телефонный звонок.
— Да, — поднял трубку Рокоссовский. — Да, да, я слушаю. Хорошо, подавайте машину. Я сейчас выхожу.
Он взял чемодан и направился к выходу.
— Люлю, не волнуйся, через два месяца я вернусь. Возьмем отпуск и отдохнем на славу. Поцелуй дочурку. — Он обнял жену и вышел.
Когда Рокоссовский подошел к машине, возле нее стояли широкоплечий, с небольшим животиком, похожим на дыню, начальник особого отдела корпуса и дивизионный комиссар Болошов.
— Что все это значит, Иван Степанович? — спросил настороженно Рокоссовский.
Болошов потоптался на месте, покраснел и ничего не ответил.
— Это значит, что вас просят в штаб корпуса для объявления важного документа, — пояснил особист.
— Кто просит?
— По поручению командующего Ленинградским военным округом, — сказал особист. — Мы вас просим.
— Ну что ж, поехали, — сухо сказал Рокоссовский и сел рядом с водителем.
Болошов и особист заняли места сзади.
Ехали молча. Над деревенскими домами и уличной зеленью ярко сияло солнце, вдоль заборов сплошными рядами кудрявилась сирень.
Рокоссовский, время от времени попыхивая папиросой, думал о том, что еще два дня тому назад отношение к нему сослуживцев стало каким-то вежливо-настороженным. Он это уловил сразу и под прессом этого впечатления жил уже двое суток, а ночами почти не спал. Ему казалось, что начальник штаба корпуса и Болошов что-то от него скрывают и не могут набраться смелости об этом сказать. Теперь же те, кто сидит у него за спиной, судя по всему, уполномочены заявить об этом открыто. Присутствие особиста, который, как ему стало известно, принимал участие во всех арестах руководящего состава корпуса и дивизий, не сулило ничего хорошего.
Рокоссовский вдруг повернулся назад и спросил:
— Вы мне можете сказать, о чем пойдет речь?
— Нет, мы уполномочены заявить об этом в штабе, — ответил особист.
— Время терпит? Если мы приедем в штаб на полчаса позже, ничего не случится?
— Конечно, нет, полчаса туда или сюда дела не меняет, — сказал особист и, повернувшись к Болошову, уточнил: — Я думаю, так?
— Я тоже так думаю.
— Дима, поворачивай к Святогорскому монастырю, — сказал Рокоссовский.
Проехав несколько минут по течению реки Великой, машина подкатила к подножию горы и у обрыва остановилась.
Не переставая дымить папиросой (он их курил одну за одной), Рокоссовский вышел из машины.
— Он не отмочит чего-нибудь? — тихо спросил особист, когда Рокоссовский отошел на пару десятков метров. Он положил руку в карман, ощупывая пистолет.
— Нет, я в этом уверен, — ответил Болошов, готовый в эту минуту сгореть от стыда из-за своего унизительного положения. С таким умным и деликатным командиром, как Рокоссовский, он встречался впервые за свою многолетнюю службу.
Рокоссовский стоял на вершине холма и, глядя на Святогорский монастырь, чтобы отвлечься от тяжелых дум, восстанавливал в памяти связанные с ним исторические события. Куда ни забрасывала его военная судьба, прежде чем приступить к работе, он изучал историю местности, где ему приходилось служить.
Он хорошо помнил, что Святогорский монастырь упоминается в летописи в 1299 году. Название горы «Снетная» происходит от слова «снеть» — снеток, крошечная рыбка, которой когда-то были переполнены реки Пскова и которую могли ловить люди обыкновенным решетом.
«Это был самый богатый монастырь на псковской земле, — думал он, подставляя лицо солнцу, словно предвидя, что он встретится с ним нескоро. — Здесь, в этом монастыре, находили пристанище состоятельные люди не для того, чтобы исполнить суровый монастырский обет, а чтобы избавиться от всяких мирских обязанностей и пожить на свободе».
Он глянул на золотой купол Рождественского собора, на залив реки Великой, на шапки леса, покрытые сизой дымкой, и как бы от предчувствия беды ему неудержимо захотелось забиться в какой-нибудь тихий уголок или же в монастырь, побыть там, поразмышлять и хотя бы на время уйти от мрачной реальности.
Свежий ветер ласково трепал волосы комдива и уносил его душу и сердце вдаль, в глубину веков. Он на миг мысленно представил себе, как в 1472 году на этот берег, где он теперь стоял, с большого речного судна с высокими бортами сходила племянница последнего византийского императора Софья Палеолог — невеста Великого князя Московского Ивана Третьего, следовавшая из Рима в Москву. Рокоссовский дословно помнил слова летописи, рассказывающей о встрече красавицы: «Они наливаши кубки и роги злащеные с медом и вином и пришедши к ней челом удариша».
— Чего он там стоит? — спросил начальник особого отдела.
— Если б мы знали, о чем думает этот человек, нас бы замучила совесть, — ответил Болошов, прикуривая.
— Странный вы человек. Говорите о какой-то там совести, — буркнул особист. — На том месте, где была совесть, — там вырос осиновый кол. Контрреволюционеры, враги народа, давно ее потеряли.
Подошел Рокоссовский, и машина направилась к штабу корпуса. Они вошли в кабинет Болошова и уселись вокруг стола.
Болошов открыл сейф, достал оттуда папку и, взглянув на Рокоссовского, спросил:
— Разрешите прочитать?
— Читайте, — неохотно ответил комдив.
«Приказ
Народного комиссара обороны Союза ССР по личному составу армии
№ 2455 от 13 июня 1937 года, г. Москва
Командир 5-го кавалерийского корпуса Рокоссовский Константин Константинович освобождается от занимаемой должности и зачисляется в распоряжение Управления по начальствующему составу РККА.
