Алида не возражала. «Он любит меня, — говорила она радостно. — Но он полагает, что открыл тебя».
Ван не разрешал мне прочищать горло и пытаться сгладить хриплость моего голоса.
— Ни в коем случае. Так было задумано. Ты наполовину туземка, наполовину королева, полуженщина, полудикарка, не то с Востока, не то с Кавказа. Ты носишь атласные платья и танцуешь босиком! Когда ты разговариваешь, то делаешь это лишь для того, чтобы приказать одному своему подданному лечь с тобой на ложе, а другого послать на плаху. Двигайся, двигайся, не мямли. Держи марку!
Думаю, что своей будущей карьерой я обязана Вану. К остальным участникам спектакля он относился как к любителям. Меня же гонял нещадно, заставляя вновь и вновь отрабатывать свою роль.
— У тебя безупречное чувство ритма, — поучал он. — Это все равно что взять верхнее «до». Лишь один из миллиона обладает подобным талантом. А если он у тебя есть, доверяй ему.
Когда я это усвоила, он стал работать с хореографией. То, что делала я, представляло собой контрапункт для всего остального спектакля. Каждую позу, которую Ван сам изобретал или которую заимствовал у меня, он заставлял фиксировать, держать до боли, до дрожи в коленях. Потом комбинировал их. Вы поняли? Я переходила от одной позиции к другой совершенно свободно, потому что могла сохранять ее сколько угодно времени. Когда Ван репетировал со всей труппой, главенствующую роль играла я, хотя партию принцессы исполняла Алида. У нее было колоратурное сопрано.
В тот период, когда мы репетировали, взглянуть на нас приехал генерал Зейсенис.
— Вы не ревнуете свою великолепную супругу? — спросил он у Руди.
— Моя супруга не давала мне ни малейшего повода для ревности, — отвечал Руди.
— Счастливец, — заметил Зейсенис и посмотрел на меня твердыми, живыми глазами. От его взгляда мне стало жарко.
Занятая собой и своим благоденствием, я невнимательно слушала, о чем говорит генерал с моим мужем. Я понимала, что слова его относятся ко мне тоже, и полагала, что Зейсенис хочет, чтобы я обратила на него внимание. Я очень сильно ощущала его присутствие и старалась не обращать внимание на Зейсениса. Поэтому недомолвки проходили мимо моих ушей. А суть их состояла в том, что в Маланге дела у Руди шли не совсем гладко. До Руди же все доходило слишком медленно. Более того, он был уверен, что Зейсенис им доволен.
— Рад, что он заметил, как я умею ладить с солдатами-туземцами, — сказал, обращаясь ко мне, Руди, — что я стараюсь придерживаться закона, когда возникает какая-нибудь проблема. Меня любят больше, чем моих предшественников! Как я понял, генерал согласен со мной: если в чем-то не уверен, то нельзя рубить сплеча. А что касается моих отношений с местными голландскими властями, он признает, что я, скорее, солдат, чем дипломат. Славный малый, верно?
— Очень, очень славный, — ответила я томно, довольная тем, что мы с Руди одного мнения.
В ту ночь я впервые взяла в свои руки инициативу и соблазнила Руди. Оказалось, мне известно многое, о чем я прежде не задумывалась, и я заставила Руди показать то, что мне раньше даже не приходило в голову.
Я давно спала глубоким сном, когда Руди растормошил меня.
— Где ты всему этому научилась? — спросил он. Лицо у него осунулось, глаза покраснели.
— От тебя, — произнесла я сквозь сон. — Где же еще?
На следующий день он купил мне жемчужные серьги в тон моему бархатному платью, а я ему подарила ониксовые запонки.
В день премьеры, с трудом дождавшись, когда поднимется занавес, я едва не умерла от волнения. Ван был бледен и не в себе. Он взял меня за руку, и обе наши руки увлажнились.
— Ступай и будь моей королевой, — произнес он.
В тот вечер подданными крохотной сцены, на которой я царствовала, стали все зрители. Они готовы были повиноваться любому моему капризу. Конечно, зрительный зал был наполнен друзьями, людьми, расположенными ко мне. Но где-то в середине первого акта, почувствовав контакт с аудиторией, я преобразилась.
— Ван был прав, — проговорила Алида, от души обнимая меня после спектакля. — В тебе действительно есть что-то, этого у тебя не отнимешь.
— Мое имя войдет в историю театра, потому что я открыл тебя, — восторженно заметил Ван.
Все с преувеличенной почтительностью поздравляли меня, но, чтобы не обидеть Алиду, королевой бала выбрали ее. Хотя меня приглашали на каждый танец, я почувствовала, что ко мне относятся со своего рода нарочитым пренебрежением. Дело было вовсе не в низости человеческой натуры, а в реакции зрителей. Огромный успех и оглушительные аплодисменты в мою честь уже прозвучали, и им казалось, что этого достаточно, не вечно же мне царствовать. Но меня это не трогало. И я по очереди танцевала с Ваном, Схутом и Руди. Мои ноги подкашивались от усталости.
Внезапно генерал Зейсенис сказал:
— Прогуляемся по саду.
Пройдя извилистой тропинкой среди кустов японских роз, он привел меня к пруду, на берегу которого стояли живописные скамейки. Завидев генерала, три офицера и парочка, сидевшая на скамье, поприветствовали его и вскоре удалились.
— Вы опасная женщина, Маргарита Мак-Леод, — начал Зейсенис. — Что вы на это скажете?
— Ничего, — ответила я.
— Вы могли бы взять себе в любовники Схута и прочих, — продолжал он задумчиво. — Молодежь будет охотно вскакивать и выскакивать в окна вашей спальни. Но мы можете выбрать и других — тех, кто старше, людей влиятельных и щедрых. Что вас больше прельщает? Плоть молодых юношей, раз уж ваш муж мало на что способен, или общество мужчин вроде меня?
— О чем вы говорите? — произнесла я, пытаясь встать в позу обиженной. — Вы такое мне сказали…
— Отвечайте, — в приказном тоне сказал он.
— Мой сын… — начала я.
— Что вам нужно? — Он нетерпеливо коснулся моей руки.
— Мне нужно… Мне нужно… — ответила я, сама не зная, что нужно. Я не нуждалась ни в хорошеньких мальчиках, ни в могущественных мужчинах. Мне хотелось постоянно ощущать вокруг себя жизнь, как я чувствовала во время спектакля, как ощущала это теперь, сидя рядом с Зейсенисом. Но я прежде всего принадлежала Янтье и хотела, чтобы о нас с ним заботились. Как делал это Руди.
— Я вам нравлюсь?
— Да, — призналась я.
— Потому что вы мне так нужны? Или потому, что вы не можете принадлежать мне? Вы добры или жестоки?
— Добра, — убежденно ответила я. Но со вздохом прибавила: — Но в мире, в котором мы живем, трудно быть доброй.
— Да, — подтвердил генерал. — Я даже не вправе просить вас быть ко мне доброй сию же минуту, но все равно пытаюсь удержать вашего мужа здесь ради вас, мадам. Если смогу. Проявить доброту можно лишь во время войны. Ведь тогда все становится преходящим, каждый пребывает под сенью смерти. Вы когда-нибудь видели, как умирает человек?
— Да, — сказала я, сложив руки на коленях.
— Тогда человек становится добрым. Предупреждаю вас, когда начнется война, я приеду и отыщу вас.
— Войн больше не будет, — заявила я.
— Обязательно будут. И будет доброта. Вопреки им. Но не сейчас. Знаешь, в старые времена я воспользовался бы своим droit de seigneur[20] и увел бы тебя против твоей воли из-под носа у Мак-Леода.
— Была бы рада, если бы это оказались именно вы, — смущенно отозвалась я.
Зейсенис коротко хохотнул. Потом положил мне на плечо седую голову и сжал ладонями бедра. Тотчас же отпустив меня, он поднялся.
— Какой великолепной женщиной ты будешь во время войны!
Алида сообщила мне, что генерал Зейсенис всячески старался сохранить Руди его должность в Маланге. Но дела у Руди шли из рук вон плохо, и высшее начальство настояло на его переводе на Суматру.
Это было понижением, но, получив приказ о новом назначении, Руди обрадовался. Он снова стал разговорчивым и заявил, что там будет еще лучше, чем на Амбараве.
— Медан на Сумарте — это то, что надо старому солдату вроде меня, — сказал он. — Я не честолюбив, не люблю ввязываться в политику, да и никогда ее не любил. У меня будешь ты, дети, мой жеребец Кинг и охотничья собака Блэки. А этот чертов ром мне теперь не страшен. Счастливому человеку его бояться нечего.
В марте Руди уехал, а мы остались ждать, пока он подыщет для нас подходящий дом. Писал он каждый день. О том, что одинок, что все в Медане каждый вечер отправляются в «Серкл» пьянствовать и играть в азартные игры, но он остается в гостинице и думает о своей семье. Скоро он подберет дом, и мы к нему приедем. «Твой Руди снова стал самим собой, — писал он. — Руди, который обожает свою маленькую женушку. Маланг, по твоим словам, был злополучным местом, но здесь, в этом чудесном городке посередине джунглей мы будем вместе».
Я решила, что джунгли — это то, о чем я мечтала, и поделилась своей радостью с Алидой и Ваном.
— Там водятся львы, — проговорила я, дрожа от страха и восторга и представляя себе этих больших великолепных кошек, — леопарды и тигры!
