Голос супруги жреца из одного храма, расположенного в окрестностях Асуана, звучал серьезно и искренне.
— Это твой собственный секрет вечной красоты? — спросила царица; она попыталась найти хоть одну морщину у этой женщины, годящейся ей в бабушки, и не преуспела. Темные брови изгибались над глазами, словно полумесяцы в полуночном небе, а губы женщины по-прежнему оставались яркими и сочными.
— О да, Матерь Египет. Я приготовлю для тебя большой кувшин с молоком, чтобы ты взяла его с собой в свой дворец, на север. Я уверена, что там, у вас, ослы пасутся не на таких тучных пастбищах, как здесь.
«Матерь Египет». Клеопатру никогда прежде не величали так, но ей понравилось, как это звучит. Этот титул неразрывно связывал ее со всей страной, с ее землей и народом. Она готова стать матерью для Египта, заботиться о нем и кормить его, вместе с их всеобщим благодетелем, Нилом.
— Я буду чрезвычайно признательна тебе, — сказала Клеопатра и отпустила жену жреца.
Повсюду, где они ни проплывали, Клеопатра приглашала местных знатных дам навестить ее после обеда, для дружеских бесед за прохладительными напитками, проходивших на палубе, превращенной в сад. Но сейчас царица устала от всех разговоров и вернулась к себе в каюту. Цезарь был там; он расхаживал по комнате, словно запертый в клетку дикий кот, без цели и смысла.
Цезаря терзало настоятельное стремление вернуться в Александрию. Не далее как сегодня утром он потребовал, чтобы они как можно быстрее плыли обратно. Он получил тревожное сообщение о событиях в Риме. Неблагоприятная погода на несколько месяцев прервала все сообщения морем, и вот теперь на коленях у Цезаря лежала груда запоздалых писем с катастрофическими вестями; их прислали из Александрии с быстроходным судном, легко нагнавшим их прогулочную барку. Прошлой ночью Цезарь метался по каюте, вместо того чтобы сидеть на палубе и беседовать, по своему обыкновению, с Сосигеном о звездах.
Сегодня же диктатор пребывал в прескверном расположении духа. Его снова настиг привычный цинизм, и Цезаря более не радовали ни Клеопатра, ни все удовольствия, которыми она обставила их путешествие. Еда отсылалась обратно нетронутой — Цезарь лишь выпил немного вина, чтобы успокоить нервы. На его лице вновь прорезались морщины. Цезарь выглядел худым и напряженным.
— Смею надеяться, я все же узнаю, что вызвало этот внезапный ужас.
Клеопатра не могла больше выносить столь жуткого преображения. Цезарь не выпускал депеши из рук и не делился с нею их содержимым. Клеопатре хотелось знать, нет ли среди них писем от его жены, Кальпурнии, дочери его друга Пизона. А может, сам Пизон услышал о романе между Цезарем и царицей и написал ему суровое послание?
— Я слишком надолго задержался в твоем обществе, госпожа, и мои враги воспользовались этим.
— Но со времени последнего проигранного сражения прошло всего десять дней, — попыталась возразить Клеопатра.
Как он смеет?! Почему он дозволяет миру мешать их удовольствиям? И особенно сейчас, когда Клеопатра чувствовала себя живой, как никогда.
Она не понимала, почему женщины во время беременности стремятся к уединенному образу жизни и ведут себя так, словно больны какой-то загадочной болезнью. У Клеопатры было такое ощущение, словно ребенок внутри нее лишь придает ей сил. Как будто она теперь сделалась больше себя самой — объединенная сила двух существ в одном теле. Она чувствовала себя энергичной, сильной и непобедимой. Когда женщины, прислуживавшие Клеопатре, советовали ей не перенапрягаться, Клеопатра приписывала это их собственной слабости, а не своему состоянию. Быть может, она, в конце концов, не обычная женщина.
И Клеопатре отчаянно хотелось, чтобы рядом с ней находилась подруга, которая бы понимала ее, которая смотрела бы в лицо беременности с тем же бесстрашием, что и она сама. Клеопатра скучала по Мохаме. Несомненно, девушка из пустыни во время вынашивания ребенка была бы такой же энергичной, как сама Клеопатра. Они были бы как две амазонки, носящие детей-воителей для мира, что ожидает их величия.
Но, очевидно, на отца ребенка беременность подобного влияния не оказывает. Цезарь угрюмо посмотрел на Клеопатру.
— Последние двенадцать лет я посвятил расширению границ Рима и раздвинул их до пределов, превосходящих самые безудержные мечты самых амбициозных людей. Я набивал кошельки римлян, поставлял им рабов для хозяйства и иноземных красавиц для постели. И все же этого оказалось недостаточно.
— Что случилось, милый? Неужели ты не доверишься мне в этом? Хотя бы в этом? Я не в силах видеть тебя таким расстроенным. Я вложила в твои руки свою жизнь, свое будущее, свое сердце, и меня пугает, когда ты делаешься таким. Я начинаю бояться, что ты разлюбил меня, что Египет в конце концов наскучил тебе, что мне не хватает искусности удержать тебя здесь и потому ты уходишь.
Клеопатре не нравилось, что ее слова звучат так уязвимо, но за прошедшие недели она очень сблизилась с Цезарем. У них возникла потребность отказаться от соперничества и погрузиться в любовную идиллию. Да, ей придется много работать над собой, чтобы снова научиться скрывать нежные чувства, которые она уже привыкла выказывать по отношению к Цезарю.
— Раз уж тебе так необходимо это знать, скажу. Царь Фаранс, отвратительный сын Митридата Понтийского, обнаглел и захватил значительную часть Анатолии. Мои легионы находятся к Анатолии ближе всего, и потому я должен отправиться туда, — произнес Цезарь, словно разговаривая сам с собою. — Когда он встретится со мной, то пожалеет, что затеял все это!
— Так значит, ты так мрачен из-за необходимости воевать с ним?
— Сыновья Помпея перебрались в Африку и теперь замышляют мятеж против меня. Из Анатолии мне придется спешно двинуться в Африку, чтобы опередить их и не дать им отплыть в Италию. Я даже не думал, что они будут представлять такую угрозу. Почему они не могут просто примириться с реальным положением вещей?
— Понятно.
— Возможно, я смогу отправить своих представителей для переговоров. Но — вряд ли.
Мальчишеский вид последних дней исчез бесследно. В голосе — и даже в глазах Цезаря — сквозило нетерпение.
— В Риме мои сторонники, равно как и мои противники, так глубоко залезли в долги, что уже убивают друг друга прямо на улицах. Никто не может понять, то ли Антоний пытается подавить беспорядки, то ли провоцирует их. По видимости, он заявил права на имущество Помпея, не собираясь при этом платить за него. Во всяком случае, так твердит Цицерон, старый смутьян. И кто говорит правду — неизвестно. Я должен как можно скорее вернуться в Рим, пока еще остается Рим, куда можно вернуться. Мне очень жаль. Я не хочу покидать тебя. Я… мне было хорошо здесь.
Казалось, Цезарю стоило немалых усилий произнести эти слова. Не потому, что ему трудно было выражать свои чувства, а потому, что его поразило, что он, оказывается, был полностью поглощен радостями их страсти. И все же Клеопатра знала — не из слов Цезаря, а из заботы и внимания, которые он проявлял к ней на протяжении последних недель, — что он действительно сожалеет об их разлуке.
— Все боги на твоей стороне, диктатор, а теперь даже древние боги Египта — в особенности крокодил, которого ты так щедро угощал.
Цезарь слабо улыбнулся Клеопатре и распахнул объятия. Клеопатра припала щекой к его груди, так чтобы слышать медленный, размеренный стук сердца.
— Мы никогда не потеряем друг друга. Я уверена. Боги этого не допустят. И я не допущу.
Цезарь немного отстранился и взял Клеопатру за подбородок. Как только у человека военного могут быть такие мягкие руки?
— Уверенность юности так отличается по характеру от уверенности более зрелого возраста… Впрочем, это нетрудно объяснить. Одна основывается на расчете, построенном на опыте, а другая — на стремлении и надежде.
— И кто скажет, что из этого сильнее и правильнее?
— Нет, я верю тебе, Клеопатра. Я верю, что мы неразрывно связаны.
АЛЕКСАНДРИЯ
Пятый год царствования Клеопатры
Клеопатре VII, царице Египта, от Гая Юлия Цезаря, диктатора Рима. (Отправлено из Афин.)
Моя дорогая Клеопатра!
Как приятно получить от тебя весточку так скоро после моего отъезда. Твое письмо нагнало меня в Антиохии. Твои гонцы — верные и решительные люди. Ты искренне порадовала Цезаря, начав возводить монумент в мою честь. Я с нетерпением предвкушаю, как увижу его величие, когда в следующий раз приплыву в Великий порт.
Сперва о делах. Я наградил Антипатора за помощь, оказанную им в войне против армии твоего брата, утвердив его правителем Иудеи и на год освободив его владения от налогов. Я хотел бы, чтобы и ты, в свою очередь, проявила благодарность и на год уменьшила налоги для своих подданных-евреев. Об этом просил Антипатор, и я уверен, что ты изыщешь возможности выполнить эту просьбу. Ты должна следовать примеру Цезаря и вознаграждать тех, кто выказал верность по отношению к тебе, особенно когда это потребовало от них определенных усилий.
