Посланцев боспорского царя встретил у широкого, украшенного колоннадой входа во дворец стратег Зиф. Поликрат сделал шаг вперед и поднял над головой жезл:
— От имени его величества Асандра, друга римлян, единодержавного правителя Боспорского государства!
— От имени Херсонеса! — зычно ответил Зиф, взмахнув жезлом в свою очередь и не забыв при этом пытливо взглянуть в желтые глаза боспорянина.
Флейтисты заиграли громче.
Ламах, грузно подавшись грудью вперед и широко расставив толстые ноги с несколько плоскими ступнями, как бы заходящими издалека одна за другую и повернутыми носками внутрь, неуклюже, по-мужицки, сидел, ожидая гостей, в открытом дворе на просторной деревянной скамье.
«Ну и рожа, — с презрением отметил глашатай Поликрат, взглянув на обветренное, шершавое, будто вырубленное из дубового корневища лицо архонта, на его большие корявые руки. — Какие глаза! Маленькие, хитро прищуренные. А лысина на круглой медной макушке! А эти жесткие растрескавшиеся губы… нос свеклой… Должно быть, скуп. Сварлив. Недалек, но по-своему умен. Глуповато-лукав, как вся окружающая его деревенщина. Демократы!.. Вот будет потеха, если и дочь у Ламаха такая же… затупившимся топором сделанная. Чудо-жена достанется красавчику Оресту».
Оправив на себе алый, как пламя, шелковый хитон, Поликрат — золотисто-рыжий, весь огненный: глядишь, сейчас задымится — выдвинулся на середину двора и с подчеркнутым достоинством поклонился Ламаху.
Тот сдержанно кивнул.
— Асандр, царь Боспора, да будет ему благо, шлет привет почтенному Ламаху, правителю Херсонеса, должностным лицам и всему херсонесскому народу! — благозвучно пропел глашатай и опять взмахнул жезлом. «Какая скука, — подумал боспорянин, подавляя зевок. — Надоели мне пышные речи»… И продолжал: — Его величество Асандр, повелитель Боспора, просит достославного архонта Ламаха оказать честь, благосклонно приняв скромные дары царя.
Рабы приблизились к Поликрату и сгрузили с плеч тяжелую ношу.
У ног Ламаха разостлали узорчатый персидский ковер. Невольники сложили на него груду изукрашенных чеканкой золотых и серебряных ваз кавказской работы. Старинных чернолаковых греческих чаш и кубков. Лекан с крышками. Килков с поперечными ручками и канфар на высоких ножках. Свертки дорогих восточных тканей. Знаменитые сарматские панцири катафракты — их не может пробить копьем самый сильный воин. Удобные для рубки с коня очень длинные сарматские мечи, прямые, остроконечные, обоюдоострые греческие ксифосы, кинжалы из халибского железа и чуть искривленные фракийские махайры. Затем последовали всевозможные сласти, плоды, пряности.
Приглушенный ропот одобрения пробежал по толпе херсонеситов, словно порыв ветра по кустарнику. Это был поистине царский дар.
Ламах сидел неподвижно. Он думал. Думал напряженно, до боли в глазах. Его удивила щедрость Асандра. Не станет Асандр, известный безмерной скупостью, разбрасываться ценностями по пустяковому поводу.
Сам, мягко говоря, бережливый, Ламах знал, как трудно расставаться с вещами. Значит, боспорян привело сюда чрезвычайно важное дело. Если уж Асандр решился на такие затраты, то, нет сомнения, он хочет получить в Херсонесе какую-то выгоду. Но какую? Что таится за льстивой речью Поликрата?
Скрывая от пристально глядевших на него боспорян чувство неприязни и глубокого недоверия, Ламах скупо улыбнулся и сделал Зифу короткий знак.
Тот кивнул кому-то в глубине двора. Из-под навеса вышла группа рабынь с медными подносами в руках. Пантикапейцы потрясены — никому из них еще не приходилось видеть сразу столько дивно красивых женщин. На подносах стояли скромного вида кувшины из красной глины. Зиф собственноручно разлил по серебряным кубкам вино — темное, густое, на вкус не хуже библинского или исмарского — и первый кубок неловко протянул Поликрату.
«Мужик! — раздраженно подумал боспорянин, с внешней почтительностью принимая кубок. — Поднести как следует не умеет. Сует прямо в лицо, будто торгует на рынке, а я — нищий покупатель дрянного товара».
— Да продлятся годы достославного архонта Ламаха! — провозгласил Поликрат.
— Дай бог здоровья брату Асандру, — пробормотал архонт, бережно принимая чашу из рук Зифа.
Херсонеситы и боспоряне дружно выпили. Гости оживленно зашептались. Дар принят. Правитель Херсонеса со всей очевидностью изъявляет желание терпеливо выслушать послов боспорского царя.
«Чего они хотят от меня? — соображал между тем Ламах, ничем не выражая тревогу внешне. — Дева! Сохрани от бед мой народ».
Зиф скупым движением руки предложил Поликрату говорить. Сладкоустый посол учтиво поклонился стратегу, откашлялся и дружески, проникновенно, обратился к первому архонту:
— Высокочтимый Ламах и вы, благородные отцы счастливого, процветающего Херсонеса! Великая забота привела нас сюда, оторвав от повседневных дел.
Я буду прям и откровенен. Вот уже много лет Боспор и Херсонес разделяет вражда, тайная и открытая. Эллин выступает против эллина. Брат преследует брата. Стычки. Война. Может ли мириться с таким несчастливым обстоятельством сердце истинного грека? Можно ли назвать радостной жизнь, когда люди беспокойно спят по ночам, опасаясь друг друга? Нет! Истинное счастье, истинная справедливость — в искренней дружбе, взаимном уважении, в мире и тишине. Так я говорю, достойнейшие мужи Херсонеса?
Я бесконечно доволен тем, что все, находящиеся здесь и внимающие моей речи, согласны со мной. Помните: разладом между нами пользуются наши заклятые враги, орды кочевых варваров, жадно взирающих на наши богатства. Нам необходимо сплотиться, чтобы успешно отразить их натиск. Итак, неприлично и противно естеству близким соседям, единокровному народу, враждовать и вступать в раздоры, от которых устали и боспоряне, и херсонеситы.
Небо за то, чтобы мы связали два славных государства крепко и навечно. Как известно, ничто не связывает людей так прочно, как узы родства. Не так ли, о жители благословенного Херсонеса? Два родственных дома найдут общий язык!
«Я, кажется, утер нос самому Исократу[12], — с удовлетворением подумал глашатай. — Вижу по этим трогательно-осовевшим глазам, мои слова проняли тупоумных демократов».
Поликрат закрыл глаза, высоко поднял жезл и возвестил торжественно и тягуче:
— Асандр, монарх Боспора, просит у Ламаха, правителя Херсонеса, руку прекрасной дочери Гикии для сына и преемника, благородного юноши Ореста!
Посол опустил жезл, вынул из-под плаща тяжелую золотую цепь, еще раз поклонился старому архонту и осторожно надел на его шею дар повелителя. Ламах раскрыл от изумления рот. Херсонеситы, потрясенные неожиданным заявлением Поликрата, не проронили ни звука. Тишина.
Глашатай Поликрат, как и всякий боспорянин, примешал к своему ионийскому наречию много скифских, маитских и прочих слов, и херсонеситам, сохранившим в чистоте старый дорийский говор, речь посла показалась довольно странной.
Но смысл выступления дошел, конечно, до всех.
— Разве Асандр простил Ореста? — с сомнением спросил архонт боспорянина.
До старика, правда, дошли недавно слухи о том, что отец и сын примирились, но не такой был человек Ламах, чтобы верить слухам.
— Простил и пригрел, — скромно ответил Поликрат.
— Итак, Асандр желает со мной породниться, — задумчиво сказал архонт. Он замялся, не находя слов, равноценных витиеватой речи боспорянина. — Конечно, великая и незаслуженная честь. Что я могу… э-э… ответить? Поскольку — кхм! — делу придается такое важное значение… то я, конечно, не имею права сам один… э-э… распо… э-э… рядиться судьбой моего ребенка. Мы должны обсудить пред… э-э… ложение, столь — кхм! — лестное для всех нас… на совете видных граждан Херсонеса. Кроме того, мой долг — долг, так сказать, любящего отца — узнать, как смотрит на дело сама Гикия. Если дочь не согласится, — заявил он твердо, — я, конечно, не стану неволить. Да. Зиф, размести пока гостей. Пусть ни в чем не терпят нужду.
Толпа не расходилась.
Люди переговаривались вполголоса, чтоб не мешать совещавшимся внутри базилики должностным лицам. Всех заботил исход заседания. Судьба Гикии так или иначе отразится на судьбе каждого херсонесита.
На совете были высказаны разные, большей частью противоречивые мнения.
Одни, может, не без основания, опасаясь со стороны боспорян подвоха, настаивали не отдавать Гикию.
Другие возражали им, утверждая, что Боспор так же, как Херсонес, утомился от распрей, почему и стремится к примирению.
Должно быть, говорили третьи, скифы сильно допекают и Асандра, поэтому он ищет опору в Херсонесе.
Не к лицу демократу родниться с царем, возмущались четвертые.
Да, соглашались пятые, Херсонес и Боспор — небо и земля. Но худой мир лучше доброй ссоры.
