Том Холланд - Том Холланд

Посидоний мог выражать свое мнение высоким стилем, однако он только наводил глянец на то, что было и так ясно. Явление Рима заставило мир съежиться. Чтобы понять это — и воспользоваться к собственной выгоде — не нужно было считать себя философом. Про себя представители правящего класса Афин могли считать своих римских господ грубыми филистерами, однако они отлично знали, что не все следует говорить вслух. Если римляне без всяких угрызений совести разоряли поверженных врагов, то они не забывали и наградить друзей, и Афины имели свою выгоду в дружбе с Римом. Самый сочный кусок отломился им в 165 г. после последней из войн с Македонией, во время которой Республика острова Родос не проявила полнокровного усердия в оказываемой Риму поддержке. Факт этот был должным образом отмечен Сенатом. Родос издавна служил крупной торговой базой в Восточном Средиземноморье, и, наказывая его, римляне продемонстрировали, что умеют наносить экономическими средствами столь же опустошительные удары, как и легионами на поле боя. На острове Делос была открыта свободная от налогов гавань, отданная Афинам. Процветание Родоса рухнуло; Афины разбогатели. К началу I столетия афиняне стали преуспевать в такой степени, что монета этого города, при поддержке римлян, сделалась основным средством платежа по всему греческому миру. Были согласованы весовые системы, использовавшиеся в Италии и Афинах. Последовавший торговый бум обогатил не только Рим. Набитые итальянским товаром суда теснились в гаванях Афин и Делоса. Высшие слои афинского общества обратили свои взоры к внешнему миру, концентрируясь на единственной интересной для них задаче — приобретении миллионных состояний.

Конечно, перспектива эта не была открыта перед каждым афинянином. В обществе, управляемом сверхбогачами и действующем в их интересах, чем состоятельнее становится меньшинство граждан, тем сильнее проявляется недовольство большинства. Положение это справедливо для любого общества Древнего мира, но в Афинах — месте рождения демократии — оно было справедливо, как нигде более. Среди афинской бедноты мечты о независимости неизменным образом были связаны с временами, когда власть народа была не только лозунгом. Ничто другое, конечно, не могло в большей степени перепугать крупный бизнес. По мере того как крепла его власть над правительством, учреждениям, прежде сохранявшим афинскую демократию, позволено было прийти в упадок. Тем не менее они не были отменены полностью, поскольку, помимо всего прочего, были привлекательны с точки зрения туризма. Гостившим в городе римлянам было приятно увидеть спектакль демократии в действии. Иногда Афины предлагали развлечения не столько на уровне музея, сколько на уровне зоосада.

И вдруг в 88 г. до Р.Х. все перевернулось. В то время как афинская бизнес-элита в ужасе взирала на победоносные армии Митридата, стоявшие на противоположном берегу Эгейского моря, их обедневшие соотечественники стонали от радости. Столь долго подавлявшееся старинное и отчаянное стремление к свободе сотрясало город. К Митридату отправили посольство, встреченное им с распростертыми объятьями. Соглашение было достигнуто немедленно: за предоставление понтийскому царю гавани Афины получали свою прежнюю демократию. Осознав, куда дует ветер, проримски настроенные деловые круги бежали из города. Демократия была восстановлена — посреди сцен бурного ликования и еще более буйного кровопролития. На обломках классового конфликта восстало новое правительство, взявшее на себя обязательство защищать древние традиции и порядки. Афины — это Афины: революцию возглавил философ, некто Аристион, старинный «спарринг-партнер» Посидония, не разделявший положительного восприятия последним роли Рима. Учитывая гражданскую войну в Италии и союз со всепобеждающим Митридатом, Аристион не ожидал особых неприятностей со стороны римлян. Восторженные афиняне считали, что независимость и демократия им обеспечены. И тогда, весной 87 года, в Греции высадился Сулла.

Он направился прямо к Афинам. И едва ли не прежде, чем афиняне поняли, что собственно произошло, у стен их города оказались пять дышащих местью легионов во главе с самым беспощадным и безжалостным полководцем Республики. Оказавшись перед лицом этого кошмара, Аристион не нашел ничего лучшего, чем сочинять обидные песни про физиономию Суллы, сравнивая ее с тутовником, обрызганным овсяной кашей. Песни эти распевали на городских стенах, в то время как сам Аристион выкрикивал остроумные непристойности в отношении Суллы и его жены, сопровождая их не менее непристойными жестами. Воистину, как едко заметил Посидоний, «нельзя влагать мечи в руки детей».[62]

Сулла, до поры до времени терпеливо относившийся к этому комедианту, ответил Аристиону своими продуманными оскорблениями. Он приказал срубить рощи, в которых преподавали Платон и Аристотель, и пустить древесину на осадные машины. Когда явившаяся с миром делегация афинян принялась делать то, что всегда делали афинские мирные делегации, то есть пространно рассуждать о древней славе родного города, Сулла остановил пустые речи движением руки. «Рим прислал меня сюда не для того, чтобы слушать лекции по древней истории».[63] С этими словами он отослал депутацию обратно в город — жевать вареную кожу и голодать. Культурная столица полностью израсходовала свой кредит.

Когда город, наконец, был взят штурмом, Сулла позволил своим войскам грабить и убивать, однако многие горожане покончили с собой — они слишком хорошо помнили участь Коринфа. Опустошения действительно оказались ужасными: порт был разрушен, Акрополь ограблен; всех, кто служил в демократическом правительстве, казнили; сторонники их были лишены права голоса. Город тем не менее не сожгли. Сулла, только что выражавший такое пренебрежение к истории, объявил с великим риторическим пылом, что щадит живых ради памяти усопших. Тем не менее, пока он говорил, по всему городу и его пригородам текли реки крови.

Руины достались правительству деловых людей, сразу перебежавших к Сулле, Они пробрались назад в свой город, с которого теперь были сорваны все «фиговые листки» независимости и процветания. Авторитет римской власти скоро нашел надежное подтверждение в двух сражениях, в которых армия Суллы, маршировавшая от Афин на север, разнесла в клочья две рати, посланные в Грецию Митридатом. Вскоре после этого Сулла получил возможность переговорить с самим Митридатом. У обоих были все причины для заключения соглашения. Митридат, понимавший, что игры закончены, стремился сохранить за собой свое царство. Сулла, обеспокоенный интригами врагов в Италии, стремился вернуться домой. В обмен на контроль за его наступательными силами и возвращение всей захваченной территории, убийца восьмидесяти тысяч итальянцев получил от Суллы короткий поцелуй в щеку. Никому еще не удавалось столь легко выйти из войны с Республикой. Пусть и потерпев поражение, Митридат оставался на престоле Понта. Не за горами то время, когда Рим пожалеет, что с ним не разделались раз и навсегда.

Как бы то ни было, объектом отмщения Суллы стали несчастные греки. В провинции Азия было вновь установлено римское правление. В качестве компенсации за убитых соотечественников Сулла — и это при дарованном Митридату поцелуе, — вовсю «закручивал гайки». Города не просто были обложены пятилетним налогом, их обязали оплатить все военные издержки и кормить гарнизоны, присланные для подавления возможных мятежей. Сулла, любивший изображать, что условия его необременительны, снял сливки с дани и в 84 г. направился назад в Грецию. Теперь, когда Афины не противостояли ему с оружием, он мог спокойно выказать свое уважение к культурному наследию древнего города в обыкновенной для победоносных римских полководцев манере — ограбив его. Колонны храма Зевса разобрали, чтобы перевезти их в Рим. Забрали и атлетов для участия в триумфе Суллы, оставив тем самым Олимпийские игры настолько лишенными дарований, что удалось провести только состязания в спринте. Наиболее ярким проявлением тонкого чувства юмора Суллы, на его взгляд, стало ограбление афинских библиотек. Отныне всякий желающий изучать труды Аристотеля мог сделать это в Риме. Таким стало сладостное отмщение Суллы афинской философии.

Но при всем этом способности его к мести еще не были исчерпаны до конца. Как с гордостью указывал Сулла в своем письме Сенату, всего за три года он отвоевал все отторгнутые Митридатом территории. Греция и Азия вновь признали первенство Рима. Так, во всяком случае, излагал дело Сулла. На самом деле он более не являлся представителем Республики. Оставленное им в Риме правительство пало. Сам Сулла был приговорен к смерти in absentia, собственность его разграблена, семья вынуждена бежать. На всем разгромленном востоке не было и одного человека, который мог усомниться в реакции Суллы на подобные оскорбления. Укротив Грецию, он был готов вернуться домой. По-прежнему веря в свою удачу и покровительство Венеры, Сулла приготовился посадить свое войско на корабли и обратить отмщение против родного города.