Воины стояли на холмах, с трудом сдерживая потных коней, тянувшихся к воде.
– Это не то что наш голубой Керулен или золотой Онон, которые мы переходили вброд… Попробуй-ка переплыть эту реку… Однако упрямый Субудай перетопит половину войска, но если он решил переправляться здесь, то он заставит нас плыть…
Бату-хан, в кожаном шлеме, закутанный в плащ, на белом жеребце, потемневшем от пыли, спустился к берегу.
Беспокойные серые волны набегали на песок, выбрасывая клочья дрожащей от ветра пены, и перекатывали большие полосатые раковины.
– Здесь кончились наши монгольские степи, – сказал Батый подъехавшему Субудаю. – Там, за рекой, все будет другое! Там засверкает наша слава!
На противоположном берегу реки по отлогим холмам тянулись кудрявые леса, уже тронутые золотом осени; кое-где яркими малиновыми пятнами выделялись заросли осины. На холмах подымались две высокие сторожевые башни, сложенные из бревен. Песчаные отмели длинными желтыми полосами отделялись от зеленых берегов. Стаями проносились кулики, утки и другие птицы.
Там же возвышалась одинокой громадой скалистая серая гора. За нею уходили вдаль густые леса. На горе чернели большие отверстия, перемежаясь с белыми странными столбами. По берегу лениво брело несколько коров. С горы сбежали две женщины и, стегая коров хворостинами, угоняли их в лес.
– Наш обед от нас уходит, – заметил монгольский воин.
На вершине мрачной горы толпились люди. Они, видимо, волновались, перебегая с места на место.
Стая белых чаек летала и кружилась над рекой, опускалась к воде. Чайки садились на плывшие бревна, ссорились, взлетали с криком и снова садились.
– Это не бревна! Смотрите, это плывут трупы… Это перебитые булгары! Дело рук хана Шейбани… Он наводит повсюду монгольский порядок.
Трупов было много. Один, раздутый, с опухшим синим лицом, гонимый ветром и волнами, медленно подплыл к берегу и застрял на отмели.
…Войску была объявлена трехдневная остановка. На равнине повсюду задымились костры. На другой день сотник Арапша сказал Мусуку:
– По приказанию начальника тысячи Кунджи тебе поручается важное дело: поймать и привести какого-нибудь человека из живущих по этим берегам. Здесь, должно быть, много людей рыбачит и сеет ячмень, – всюду видны посевы и в воде у берега привязаны сетки-мережи. На другом берегу заметны узкие черные ладьи. Проберись вверх по реке и захвати рыбака, вышедшего на берег. Я дам тебе в помощь нукеров.
Мусук и пять монголов отъехали от берега в ковыльную степь, нашли тропинку, чуть не увязли в болоте и едва выбрались, вытянув друг друга арканами. Потом снова приблизились к реке и пошли камышами, ведя коней в поводу. Два раза, совсем близ берега, проплыли лодки. В одной гребли женщины в белых одеждах, обшитых красными тесемками. В другой сидел старик и мальчик. Каждый греб одним коротким, как лопата, веслом. Лодки были такие узкие, что требовалось особое искусство, чтобы держаться на серых беспокойных волнах и не опрокинуться.
Мусук условился с монголами, что он будет «скрадывать» старика с мальчиком. У них должна быть заветная отмель, на которой они остановятся. Один из нукеров остался за пригорком с лошадями, остальные пошли вдоль берега, прячась за кустами, ожидая знака Мусука.
Лодка старика подвигалась медленно против течения, и так же медленно, ползком, пробирался по берегу Мусук, держа в руке короткое копье. На пути оказались две речки. Он перешел их вброд, по шею в воде, вспугнул кабаниху с поросятами.
Мусук несколько раз терял из виду старика. Лодка стала удаляться от берега, направляясь к острову посреди реки. Там старик долго возился в камышах, проверял мережи и выбрасывал в лодку пойманную рыбу.
Мусук лежал весь промокший на песке и выжидал. Лодка снова направлялась к берегу, уже вниз по течению. Она плыла теперь быстро и наконец скрылась из виду. Мусук снова перешел обе болотистые речки, выбрался на берег и вдруг впереди, совсем близко, услышал голоса. Он пополз как можно тише, чтобы не выдать себя.
Наконец сквозь стебли камыша Мусук различил небольшой залив; черная лодка была вытащена кормой на песчаный берег. Старик и мальчик лежали у костра. В огне стоял закоптелый горшок, из него торчал рыбий хвост. Кипящая похлебка переливалась пеной через край. Мальчик подбросил в костер несколько веток. Старик вытянулся, подложив руки под голову; седая борода его стояла торчком. Он закрыл глаза и стал всхрапывать. Мусук ясно видел его серую, в заплатах, длинную, до колен, холстинную рубаху, широкие порты из дерюги, продранные на коленях, старый с медной пряжкой кожаный пояс и привешенный к нему нож в деревянных ножнах. Вдруг мальчик приподнялся и стал тревожно осматриваться.
Мусук бросился вперед, ломая камыши, и навалился на старика. Мальчик кубарем откатился к лодке, оттолкнул ее от берега, ловко взобрался в нее, пронзительно крича:
– Деда, деда! Скорей ко мне, в лодку!
Мусуку казалось легким делом одолеть костлявого, тощего старика. Он лежал на нем, подгибая его руку, тянувшуюся к ножу, стараясь опутать его ремнем. Но старик был крепким. Он бился изо всех сил. Вырвав руку, он схватил камень и ударил Мусука по глазу. И костер, и камыши, и река – все закружилось, но Мусук продолжал бороться, помня, что «языка» надо взять живым. Старик дрался, как дикий зверь, кусая Мусука за локоть, и кричал:
– Ах ты, язва! Не побороть тебе меня, желтомордый щенок!
Старику удалось вывернуться, и он порывался встать на колени. Мусук продолжал прижимать его, скручивая руки. Старик кричал мальчику:
– Не уезжай, Кирпа! Сейчас я его прикончу!
Он сильно ударил Мусука в живот. От удара Мусук свалился на бок. Крики услышали монголы. Двое из них набросились на старика в то мгновение, когда он, сидя на Мусуке, уже доставал нож. Старик завизжал, отбиваясь от нукеров, но те сбили его с ног и скрутили руки сыромятными ремнями. Мальчик в черной лодке быстро плыл на середину играющей солнечными блестками реки.
Монголы набили старику в рот листьев и травы и перевязали лицо тряпкой.
Сверху, скользя по быстрому течению, показалась большая лодка. Четверо гребцов сильно ударяли по воде длинными веслами. На корме рулевым веслом правил знатный с виду человек в темно-малиновом бархатном кафтане, расшитом золотыми цветами. В его ногах на дне лодки сидели еще двое молодцов с длинными ножами за поясом.
Лодка с разбегу врезалась в песчаный берег. Гребцы, сложив весла, с копьями в руках спрыгнули на песок и подтянули лодку.
Человек в бархатном кафтане сказал властным звучным голосом по-татарски:
– Здравствуйте, охотнички. Какого зверя поймали? Подождите его добивать. Он человек старый и очень знающий. Наш лучший рыбак, все рыбные места здесь знает… Кто вы? Из какого племени?..
Мусук тяжело хрипел, с трудом пытаясь встать. Кровь залила ему глаз. Один из монголов ответил:
– Мы все нукеры джихангира Бату-хана. Почему ты вмешиваешься в наши охотничьи дела?..
– Я посол от великого племени рязанского. Князь Глеб Володимирович. Еду приветствовать вашего великого хана, пожелать ему благополучия и много лет царствования… Далеко ли мне еще ехать?
– Если поедешь с нами медленно, будешь у Бату-хана через три дня. Если захочешь проскакать быстро, будешь ехать сто дней и его не встретишь, а найдешь себе могилу на перекрестке трех дорог.
– Тогда я поеду вместе с вами. Укажите мне дорогу, в убытке не останетесь.
Мусук отдышался, промыл в реке раны и перевязал голову лоскутом, оторванным от рубахи. Теперь здоровым глазом он мог рассмотреть знатного человека, сидевшего в лодке. Он был уже не молод. Черная окладистая борода с сильной проседью ниспадала на широкую грудь. Бархатная шапка, отороченная бобром, была не нова и сильно выцвела. Да и красивый цветистый кафтан был поношен. Суровое лицо и пристальные черные глаза смотрели тяжело и неприветливо. Видно, человек этот когда-то жил в большой чести и довольстве, а с тех пор видывал виды, и жизнь его сильно потрепала.
Князь долго спорил с монголами, как они будут ехать, и наконец порешили на том, что знатный посол в лодке поплывет близ берега, а монголы верхом будут держаться поблизости.
Полуживого Мусука посадили на коня, а пленный старик, с кляпом во рту и ременной петлей на шее, пошел у стремени передового нукера.
Глава одиннадцатая
Старик Вавила
Бату-хан приказал Хаджи Рахиму прийти в его золотисто-желтый шатер и присутствовать при беседе с иноземцами. Ослепительный, в парчовом кафтане, сверкая алмазами перстней на всех пальцах, сидел на золотом троне в глубине шатра. Слева от него сидели молчаливые и степенные Субудай-багатур и главные военачальники в своих лучших одеждах. Справа, в высоких шапках, увитых жемчужными нитями, и в шелковых, расшитых золотыми цветами платьях, красовались, как сказочные птицы, четыре жены Батыя – монголки. Ожидалось важное совещание, требующее тайны, когда присутствуют обычно только жены-монголки, – другие жены не допускались, так как джихангир не раз высказывал опасение, что кипчаки болтливы и лживы, а особенно их женщины.
