– Да соединит вас господь на веки веков, - выводит батюшка и машет кадилом.
– На веки веков... - тянут певчие.
В Сибири закончилась история француженки Полины Гебль. Она стала Прасковьей Егоровной Анненковой.
Прямо из церкви, заковав в кандалы, Ивана Анненкова вновь увезли в острог.
По Петербургу ходили слухи:
– Вы слышали, тюрьма-то без окон.
– Без окон?!
– Без окон, без окон. Как гроб!
За Байкалом на Петровском заводе для декабристов построили специальную тюрьму. Привезли заключённых, смотрят они на тюрьму - нет окон. Даже хотя бы самых маленьких, даже с решётками, хотя бы у самого потолка...
– Как - без окон?! - возмутились декабристы.
Но не заключённым тюрьму выбирать по вкусу.
– Как - без окон?! - негодовали жёны.
Окружили они со всех сторон генерала Лепарского:
– Фельдфебель!
– Жандарм!
– Палач!
– Будьте благоразумны. Будьте благоразумны, - повторял генерал Лепарский и отступал под защиту тюремных стен. Уж больно грозным был вид у женщин.
Вечером Лепарский вызвал к себе Трубецкую. Из всех жён была она самой решительной.
– Вот посмотрите.
Лепарский показал Трубецкой план Петровской тюрьмы. По плану окна не полагались. Снизу стояла подпись: "Быть по сему. Николай".
– Вот так, Екатерина Ивановна, - сказал генерал Лепарский. - Тут всё выше моей генеральской власти. Только об этом, о том, что видели, очень прошу - молчок.
Не выдали женщины генерала Лепарского. Однако в тот же день в Петербург помчались десятки писем. Жёны декабристов писали родным, знакомым, друзьям, подругам, соседям близким, соседям дальним, друзьям родных, друзьям знакомых и даже тем, кого вовсе почти не знали. И в каждом письме об одном: о Петровском заводе - тюрьме без окон.
Вскоре весь Петербург уже говорил об этом.
Поражался царь Николай. Со всех сторон слышит он об одном и том же. И даже жена царя царица Александра Фёдоровна:
– Николя! Это верно - тюрьма без окон?! Кто это сделал? Фи!
Пришлось отступить царю.
– Да это не я. Вовсе не я. Я ничего не знал. Это же всё генерал Лепарский, - свалил он вину на сибирского коменданта.
Отдал царь Николай I приказ прорубить на Петровском заводе окна.
Что касается генерала Лепарского, то тюремщиком он был терпимым. И там, где мог, содействовал декабристам. Уважали его декабристы. Пребывая в настроении добром, Лепарский любил говорить:
– Лучше иметь дело с тремястами государственными преступниками, чем с десятью их жёнами. Да где с десятью, - генерал лукаво посматривал на Трубецкую, - тут и одной достаточно.
В далёкой Сибири среди многих могил - могила. Часовня стоит над ней.
Если ты будешь когда в Сибири, поклонись дорогой могиле. Русской женщине поклонись.
Александра Григорьевна Муравьёва - жена декабриста Никиты Муравьёва общей была любимицей. Редкой она красоты, редкой она доброты.
Грязь, непогода стоит на дворе, мороз три шкуры с тебя сдирает, пурга ли сбивает с ног, - спешит Муравьёва к тюремной ограде, то мужу еду несёт, то просто взглянуть идёт.
Любому поможет Александра Григорьевна - покормит, напоит, словом утешит, рубаху зашьёт.
Завидуют все Муравьёву.
В Сибири у Муравьёвых родилась дочь. Назвали девочку Нонушкой. Обожала Александра Григорьевна Нонушку.
– Нонушка - солнышко!
– Красавица наша Нонушка!
– Нонушка самая, самая умная!
А Нонушке только год.
Счастлива была Муравьёва. Не замечала сибирской каторги. Но вот подошла беда.
Возвращалась она как-то в непогоду домой из тюрьмы от мужа. Застудилась в пути. Слегла. Не встала больше Александра Григорьевна.
Донесли царю, что в Сибири скончалась жена Муравьёва.
– Все мы смертные, все, - ответил Николай I. - Говорил, не езжайте! Господь покарал. Ну что же, пусть царство ей будет небесное.
Умирая, просила Муравьёва похоронить её в Орловской губернии, в родовом склепе, рядом с отцом.
Доложили царю и об этом. Не соглашается Николай I.
– Ваше величество, просят родные.
– Воля усопшей.
– Нас не поймут.
– Вновь зашумят на улицах.
Непреклонен Николай I.
– Пошумят, пошумят - забудут. Пусть будет другим наука...
Но не забыта жена декабриста.
Если ты будешь когда в Сибири, поклонись дорогой могиле. Ниже, ниже ещё поклонись.
У декабриста князя Евгения Оболенского была шапка. Меховая, с ушами, тёплая. Из медвежьей дублёной шкуры. С тёмной крапинкой впереди.
И вдруг исчезла куда-то шапка.
Ходит Оболенский, прикрывает затылок ладошкой. А на улице вот-вот ударит вовсю мороз.
Были у Екатерины Ивановны Трубецкой сапожки. Красивые, с меховым верхом. Из оленьей пошиты шкуры. Хранились они в сундуке, ждали трескучих морозов.
Жалко Трубецкой Оболенского. Достала она меховые сапожки. Стала кроить для Оболенского шапку. Сама мёрзнет, в каких-то старых ботинках ходит.
Приближалось рождество - один из зимних церковных праздников. К рождеству и старалась управиться Трубецкая. Готовит подарок для Оболенского.
Успела. Получилась отличная шапка. С козырьком, с ушами, с завязками. Не хуже, а даже, скорее, лучше той, что была у Евгения Оболенского.
Завернула Трубецкая шапку в тряпицу, перевязала. Пошла к острогу, к охранникам. Просит, чтобы те передали свёрток Оболенскому. Согласились охранники. Уважали они Трубецкую.
– С праздником вас, Екатерина Ивановна!
Бежит Трубецкая домой. Лютая стужа стоит на улице. Греется Трубецкая, ударяет ногой о ногу. Довольна, что с шапкой к самым морозам управилась. Будет князь Оболенский ходить в тепле.
Подходит княгиня к дому, видит, у дома стоит надзиратель Сёмушкин.
– С праздником, Сёмушкин! - кричит Трубецкая.
– И вас, - отвечает Сёмушкин, - с поручением я к вам, Екатерина Ивановна.
– Вот как?!
– От князя Оболенского. Уж очень просил вручить, - и протягивает Трубецкой свёрток.
"Что бы такое?" - гадает Трубецкая. Развернула, глянула - сапожки! Меховые, тёплые. Из медвежьей дублёной шкуры. На одном тёмная крапинка впереди.
Мало что изменилось в доме Екатерины Фёдоровны Муравьёвой после ареста сыновей. Всё так же приезжали к ней разные знаменитости: поэты, музыканты, художники. Всё так же устраивались богатые званые вечера.
Разве только то новое, что переехала Екатерина Фёдоровна из Петербурга в Москву.
Впрочем, надо начать с другого. Заметили сибирские начальники, что у декабристов стали появляться то запрещённые книги, то деньги, то вдруг вещи, которые заключённым ни при каких условиях не полагались.
Донесли об этом из Сибири в Петербург. Стали искать петербургские жандармы, через кого попадают в Сибирь запрещённые вещи. Не нашли. Тут и вспомнили про Екатерину Фёдоровну Муравьёву. "Не зря, не зря в Москву переехала, - рассуждали они. - И к Сибири поближе, и от нас, от нашего ока подальше".
Сообщили жандармы петербургские о своём подозрении жандармам московским. Установили московские цареохранники за домом Муравьёвой контроль и слежку.
В ту ночь на дежурстве стояли двое. Жандарм Присыпкин и унтер Кудря.
Ходили жандармы вокруг дома, ходили. Скучно. Прислонились к ограде. Вздремнули. Вдруг среди ночи сквозь сон слышит Кудря какие-то приглушённые голоса. Открыл глаза. Видит, у дома Муравьёвой стоит телега. Суетятся возле телеги молодые парни, какие-то ящики грузят.
Понял Кудря: вот они как попадают, запрещённые вещи, в Сибирь. Толкнул в бок Присыпкина:
– Грузят!
– Ай! - вскрикнул спросонья Присыпкин.
– Цыц! Грузят. Попались, голубчики!
Довольны жандармы. Укрылись в тени. Ждут, когда парни нагрузят телегу полностью.
– Нам полковник спасибо скажет, - шепчет Присыпкин.
– А как же, - соглашается Кудря.
– По стакану водки небось дадут.
– Может, медаль повесят.
Взгромоздили парни последние ящики. Тронулись лошади в путь.
Только отъехала муравьёвская телега от дома, и вот тут-то...
– Стой! - закричали Присыпкин и Кудря.
Остановилась телега.
Приказали жандармы гнать лошадей в жандармский участок. Погнали муравьёвские парни коней, куда им указано.
"Спасибо полковник скажет", - опять о своём жандармы.
– Быть тебе в унтерах, - хлопнул Кудря по плечу Присыпкина.
– В фельдфебели произведут, - пророчит Присыпкин Кудре.
Прибыла телега к жандармскому участку. Сам полковник немедля сюда пришёл. Генерал прикатил жандармский.
Сгружают жандармы ящики:
– Тя-жёлые!
Кряхтят, надрываются.
Отбили доски, глянули внутрь. А в ящиках битый кирпич да камни.
