Громкий крик вырвался из глоток двух десятков солдат, следивших за Коскелой, когда связка гранат упала прямо на крышу дзота и взорвалась там. В дыму было видно вставшее стоймя бревно.
— В атаку, ребята!
Карилуото бросился вперед, солдаты без колебаний последовали за ним.
— Они бегут. Вон там один упал, ребята…
— И еще один… стреляй! Они отступают. Не упускайте их.
Карилуото был уже в окопе и одну за другой бросил две гранаты в дзот. Уккола послал им вслед очередь из автомата. Теперь в окопе был уже весь взвод, и, упоенные успехом, солдаты продвигались вдоль него. Это было нетрудно, ибо подавленный противник оставил его без сопротивления.
Карилуото послал донесение Аутио и попросил его ввести в прорыв резервный взвод, с тем чтобы ударить во фланг по позициям противника, расположенным перед второй ротой. Своим взводом, под прикрытием одного пулемета и отделения стрелков, он атаковал позиции противника перед собственной ротой. Сопротивление противника было сломлено. Соседний взвод также был уже в окопе и накрыл своим огнем отступающих неприятельских солдат, искавших спасения в лесу.
Группа обеспечения, действовавшая в направлении второй роты, заметила, что противник оставил также и второй дзот, и заняла его. Присланный Аутио взвод егерей начал расширять прорыв.
Коскела сидел на земле и, тряся головой, вытряхивал землю из волос. Лехто стоял рядом с ним на коленях и восхищался:
— Черт подери! Слу-шай! Вот это была штука так штука!
— Что?
— Это была шту-ка!
— Я некоторое время не буду слышать. Я знаю это по опыту. Так уже было со мной под Леметти… Ну и здорово же получилось на этот раз! Идите, побудьте пока под командой Карилуото. Я должен немножко выждать, пока восстановится слух. Глухому плохо…
В окопе лежали трупы, у многих уже были вывернуты карманы.
— Ребята, кокарды!
— Наган!…
— Чур мой! Я первый увидел его!
— Прекратить мародерство! Вперед!
Пулеметчики вернулись посмотреть на мертвого Кауконена. Он уже лежал на носилках санитаров.
— Куда попала пуля?
— В щеку вошла, на затылке вышла.
— Мгновенный конец — хороший конец. — В голосе Лехто звучали нотки какой-то жестокой радости.
— Вот Кауконен и отвоевался, — сказал Рахикайнен очень серьезно, хотя многие другие смерти не производили на него особенного впечатления.
— Идем же. Наши ушли уже далеко.
На самом деле им хотелось поскорее уйти прочь от мертвого тела, ибо они знали Кауконена уже больше года. Хотя они еще были под впечатлением недавнего боя, им стало как-то не по себе при виде этого пожелтевшего лица. Один глаз Кауконена был закрыт, другой выкатился из орбиты и смотрел стеклянно и пусто.
— Ладно, идите. Я сейчас. — Лехто вернулся немного назад. — Риитаоя!
Из кустарника выполз солдат и встал по стойке «смирно».
— Господин сержант, — послушно, как новобранец, отозвался Риитаоя, глупо улыбаясь.
— Трус проклятый! Ну, чего ты ухмыляешься?
— Я не ухмыляюсь, господин сержант. — Улыбка исчезла с лица Риитаои, и он начал испуганно озираться по сторонам, стоя по стойке «смирно».
— Господин сержант, господин сержант! — зло передразнил его Лехто. — Не думай, что тебе все простится, если ты будешь называть меня «господином». Врезал бы я тебе сейчас, сатана, да не хочется руки марать.
Риитаоя отступил на шаг и проговорил, заикаясь, с дрожью в голосе:
— Я боюсь, господин сержант. Оно… это… как засвистит! Страшно слушать.
— Заплачь еще, жалкий трус!
Ненависть и отвращение переполняли Лехто, но он не стал больше мучить несчастного. Он ненавидел страх Риитаои, как ненавидел всякую слабость, как прежде ненавидел «задушевные» разговоры в бараке. Почему, он и сам не знал, так как никогда не задавал себе этого вопроса. Просто такое у него было чувство. Он накричал на Риитаою вовсе не потому, что это входило в его обязанности командира отделения и старшего по званию; в этом его качестве ему было решительно наплевать, что солдат сделал и чего не сделал. Он вынуждал людей к повиновению уже одним тем, что не терпел сопротивления своей воле.
— Ты пойдешь сейчас к дороге и достанешь из повозки два ящика с патронами. Потом вернешься обратно с санитарами третьей роты. Они выносят трупы на дорогу. Один ты, проклятый идиот, заблудишься. И не вздумай околачиваться там и прятаться.
— Слушаюсь, господин сержант.
Риитаоя с облегчением направился в тыл, а Лехто поспешил догонять свою роту. Подойдя к окопу, он увидел на дне его котелок, до половины наполненный похлебкой. Рядом лежал убитый — черноволосый парень с раскосыми глазами. Очевидно, атака застала его за едой. Лехто хотел было перепрыгнуть через окоп, но потом спустился на дно и пнул котелок так, что похлебка залила лицо убитого.
Лехто отправился дальше, улыбаясь злой улыбкой.
Когда он догнал роту, она шла через лесок. Пулеметный расчет Лахтинена возвратился на свое место, так что полувзвод снова был в полном составе. Расчету Лахтинена ничего не пришлось делать, ибо сопротивление противника было сломлено еще до того, как они успели занять позицию. Хиетанен курил здоровенную самокрутку из махорки и, будучи в хорошем настроении и радуясь победе, болтал:
— Кровавый день, ребята. Как пелось в той песне, которую мы учили, в школе? «Чудесный день над Лапуа,[7] угаснуть должен он. Фон Дёбельн ехал на коне, он смотр производил». А.может, это было стихотворение, что-то в этом роде.
— Перестань. Хорош «чудесный день»: пить хочется чертовски, и нигде ни капли воды.
— Наш Урхо сочиняет стихи! «Фон Дёбельн ехал на коне, он смотр производил…» Черт бы побрал эту сумку для хлеба, вечно она сползает на брюхо.
Все беззлобно подшучивали над Хиетаненом и его стихами; особенно смешили они Ванхалу. Солдаты вообще легко смеялись по самому ничтожному поводу. Три часа смерть напевала им на ухо свою песню, а они все-таки остались живы. Тут было чему улыбаться. Однако Хиетанену не нравилось, что его сделали объектом шуток, и он свирепо сказал:
— Да-да, этому учили нас в школе, хотя я и не могу точно припомнить. У меня тогда были дела поважнее, чем забивать себе голову вздором, который кто-то сочинил из чистой глупости. Все это чистый бред, я считаю.
— Тихо! Впереди — поляна! — крикнул дозорный, шедший впереди, и бросился на землю.
— Дома. Целая деревня. Какая деревня?
— Какая-нибудь «ваара». Они все здесь оканчиваются на «ваара».
— И эта тоже. Ложись!
«Та-та-та. Пиу-пиу-пиу», — засвистело вокруг.
— Опять начинается, черт побери!
— Тихо!
— В укрытие!
Со стороны противника раздавались глухие выстрелы. Коскела пригнулся, увидев, что солдаты бросились на землю. Слух у него еще не восстановился. За их спиной разорвались снаряды, и весь лес, казалось, гулко откликнулся на эти разрывы. Напряженные лица, полные страха ожидающие глаза.
— Теперь наш черед идти в резерве, раз мы прорвали фронт. Другие полеживают себе где-то за нашей спиной.
— Не скажи. Господа жадны до наград.
— Пулеметы вперед! Быстро! Противник справа.
От открывшегося зрелища у них перехватило дыхание. Справа поле спускалось к небольшому озеру. Из леса вышли десятка четыре русских и спокойно, ничего не подозревая, потянулись к деревне. Они явно не знали о прорыве финнов. Пулеметы были быстро подготовлены для стрельбы.
— Берите их на мушку. Но пусть первыми начнут пулеметы, — сказал Карилуото и, горя воодушевлением, выхватил винтовку у кого-то из солдат. — Дайте-ка и мне разок… Из пистолета их не достанешь.
Противник все еще ничего не замечал. Лехто сам лег за пулемет и прицелился в группу людей — туда, где она была плотнее всего. На скулах у него ходили желваки, как при еде. Мяяття спокойно, с безразличным видом прицелился из другого пулемета.
— Итак, ставим пластинку, ребята. Valse Triste,[8] — сказал Карилуото, понимавший, несмотря на воодушевление, весь ужас ситуации.
Эта группа солдат полегла вся. С десяток человек остались неподвижно лежать на месте, остальные доползли до окопов. На их несчастье, окопы тянулись в направлении огня. Сквозь треск выстрелов слышны были отчаянные крики.
— Хорошо. Так держать!
— Верное дело.
— У меня двое.
— Послушайте, как кричат.
— Добавьте чуток, вопли кончатся.
Солдат, у которого Карилуото забрал винтовку, дернул своего соседа за рукав.
— Дай я стрельну разок. Дай! Стрельну хоть разок. Этот гад прапорщик отнял у меня винтовку.
— Не толкайся, я целюсь.
— Дай теперь и мне стрельнуть. Иначе мне не достанется.
— Забери обратно свою винтовку…
Лехто стрелял сосредоточенно. Он крикнул Мяятте — как всегда, когда был возбужден, — высоким фальцетом, срывавшимся на пронзительный визг:
