Утренний свет еще не достал дна глубокого лога, и в сумерках было не понять, то ли пар перед ним лежит – на лице вроде бы редкий курчавый волос с пушком, то ли дева, поскольку три косы в изголовье вьются, будто змеи.
Ураган еще ниже склонился над мертвецом и тотчас отшатнулся, ибо узрел на широкой, могучей груди омертвевшую женскую персь с левой стороны, а с правой лишь пятно волосатого мужского соска!
И в тот же миг вспомнил свое сновидение!
Мертвец походил на тех невест, что взяли себе витязи и прятали в закрытых кибитках...
Сон был в руку!
А ягиня сорвала с головы плат, распустила седые космы и сказала горестно:
– Не оборотень она, а невеста тебе по року. Ты же слеп и не узрел, кто под твоим бичом.
– Это невеста?! – забывшись, воскликнул Ураган. – А что же она с бородой?
– Сгубил суженую! И себя сгубил! Это жрица Чаяна, которую ты встретил на праздник Купалы!
– Чаяна?..
– А ты позри! Не признаешь?
Государь склонился, и вдруг на миг почудилось, что это и впрямь дева-конокрадка.
Отпрянул и сказал растерянно:
– Я в переярка целил...
– А в деву попал!
Ураган вновь взглянул на мертвеца – нет! Лжет старуха! Безобразное существо – не муж, не дева!
– Сгинь! – окружил себя бичом. – Чур-чур!
Ягиня не пропала, а мертвец, наоборот, будто ожил!
Почудилось, шевельнулся и застонал тяжко и жалобно. Государь бросился к нему, всмотрелся в темный лик и узрел, как коса, словно и впрямь гад ползучий, свилась в кольца и так застыла. Тогда он распрямил ее, вытянул, как две другие, но коса опять зашевелилась и скрутилась по-старому.
Тогда Ураган отвернул голову – между косами свежая глубокая рана от затылка до темени, оставленная последним, нещадным коленом.
Не может быть жив человек после такого уязвления!
– Теперь на себя сетуй! – крикнуло лихо и побрело прочь, волоча за собой плат. – Теперь позри, позри на мертвую невесту! И сам казнись, ибо некому тебе назначить наказание.
И, бесплотная, растворилась в сумерках, хотя слышно было, как кости забрякали под ее шаркающими ногами.
Охваченный смутными чувствами, не ведая, сон это или явь, государь еще долго стоял над телом, изредка встряхиваясь, дабы отогнать знобящий холод. А косы все еще шевелились, извивались, шурша травой, и наконец вытянулись и обвисли.
Когда же совсем рассвело и косой солнечный луч достал дна балки, он узрел, что перед ним и в самом деле еще юная мертвая одногрудая дева, разве что стан мужской, плечистый, как у доброго витязя.
Ураган стал заворачивать тело в плащ и тут увидел, что он не просто сарский, из волчьего меха, а крытый знакомой багряной тканью.
Такие плащи вместе с шапками государь справлял для Скуфи!
Откуда у этой девы скуфский наряд?..
Думать и гадать было недосуг, ибо сары уже готовились встать на кочевой путь. Ураган завернул мертвую в плащ, окрутил его своим бичом и, положив поперек седла, взял коня в повод.
На стане уже волов в телеги запрягли, коней – в кибитки, а пастухи выгоняли табуны с ночных пастбищ на кочевой путь. Еще бы минута, и двинулась лавина табунов и повозок, огласилась степь певучим колесным скрипом, однако при виде государя конные князья спешились, те, кто кочевал в кибитках, выползли на задники, и замерло всякое движение.
Только лошади фыркали и прядали ушами, словно чуяли близость зверя.
Ураган снял с седла мертвое тело и не разворачивая положил его на телегу.
– Кто прежде видел этого человека? – спросил племенных князей.
Качаясь на коротких кривых ножках, князья приблизились к покойной, посмотрели с одной стороны, с другой, за ними родовые старейшины потянулись; все они принимали деву за пара, коего никто не признавал за своего.
И в это время привели под руки древнего досужего волхва, который владел тайнами Гласа, иначе называемого Глаголом, а слуги подали ему в руки священный зрящий посох. Старец давно был слеп, однако сначала склонился над телом и долго моргал бельмами слезящихся глаз, после чего прикоснулся посохом к челу мертвой и воззрился в небо.
– Это не пар, а дева-омуженка, – наконец-то определил он.
– Омуженка? – с неясным, знобким страхом изумился государь.
– Ужели ты не позрел всего одну персь?
– Не омуженка она – оборотень, служанка Тарбиты, – стряхивая мерзкий озноб, громко произнес он. – Я переярка бичом ударил, а вместо него нашел деву!
Волхв на него наставил посох и опустил плечи.
– Утешься государь, не ты ее засек.
– Как же не я?
– Не от твоей руки она смерть приняла. И приняла ли?..
– От чьей же?! Я в степи был один. И хортого зверя сам бил. Потом тело в балке отыскал!
Тут и досужий старец со зрящим посохом усомнился:
– Ну-ка разверни и покажи тело.
Ураган снял бич, раскинул полы плаща, и князья отвернулись, ибо взирать на обнаженную женщину, тем паче мертвую, было зазорно. Однако необычный вид одногрудой девы с мужским станом и любопытство перебороли и так уже обветшавший сарский стыд. Уставились, раскрывши заплывшие глазки, ибо никому еще не доводилось зреть омуженок.
Волхв же посохом над нею провел, пыхтя, сам склонился и осмотрел.
– Эта дева из племени мати, – заключил он. – По-нашему, омуженка... Позри, нет правой перси.
– Не бывало омуженок в нашей степи! Оборотень это! Сам видел ее в шкуре переярка.
– Не спорь со мной, государь, – рассердился старец. – Будь она оборотнем, на чреслах бы волчья шерсть осталась... И не казнись, она не Тарбите служит и не от твоего бича пала. Так что твой конь не споткнется на ровном месте.
– Откуда же она взялась, коли все их племя пропало? Должно быть, ты ошибся, старче!
– Тогда зачем звал, коль не веришь ни мне, ни посоху? Зрю волчий род Ариды!
Как он произнес имя омуженской царицы, известной по преданию, так Ураган содрогнулся, вдруг вспомнив о землетрясении.
Вот суть знака!
И князья, что уже осмелели и подобрались поближе к мертвой, отползли и заговорили вразнобой:
– Быть сего не может!
– Молва была, ушли они за Черемное море!
– У персов были!
– И персы истребили их!
– Не истребили, а рассеяли!
– Еще двести лет тому...
Зрящий волхв своим посохом о землю ударил.
– А разве вы не ведаете их коварства и хитростей?! Вы не верили, что и Дарий в наши земли придет! Коней и оружие ему продавали!
Сарские вельможи не грозности старца испугались, а слов его и примолкли. Волхв же обвел толпу бельмами и будто высмотрел Урагана.
– Не рассеялось племя мати! – заговорил угрюмо. – И доныне за Черемным морем живет. Ныне почуяли омуженки сарскую слабость и вернулись в наши пределы. Дарий наустил их отомстить за свое поражение! Ужель не зрите?.. Лазутчики, словно хортьи стаи, за кочевьем ходят! Улучат мгновение и ударят в спину. Ведь они не персы, их по степи не поводишь, как слепых! Все пути и ходы ведают! Потом и персы подоспеют, поживу разделить да над нашими мертвыми телами надругаться. Так и разорвут нашу землю конями!
Иноземного люда много бродило по сарским землям. Но не хортым зверем оборачивались, а то безродными бродягами, то заплутавшими купцами, то ходили под личиной чужестранных послов и путешественников. После поражения и изгнания персов их втрое прибыло, а выведывали они пути, дороги, тропы и броды в необъятной и неведомой миру стране, где от обилия и тяжести жира гнулись тележные оси. Становая стража приводила из степи даже черных мавров, которые по наущению ромеев зорили святилища и раскапывали сарские курганы, добывая из них золото.
С лазутчиками поступали, как с конокрадами: распинали на земле и прогоняли табун коней. То, что оставалось – мешок с раздробленными костями, было хортьей добычей.
Только о племени мати, об омуженках и молвы не слыхали за последние двести лет!
– Вели содрать кожу с ее ног и сжечь на огне. – Волхв ткнул посохом в покойную. – А мерзкий ее труп пусть утопят в болоте.
В былые времена казни подлежали даже мертвые омуженки, поскольку их изощренные хитрости и впрямь не знали предела. Они прикидывались умершими или убитыми, причиняя себе раны, а когда их привозили на кочевой стан или в город, чтоб предъявить тело и получить награду, внезапно вскакивали и резали засапожником князя или воеводу, а потом всех подряд, чем наводили ужас и панику.
Выслушав волхва, государь не стал тотчас же исполнять его советы, завернул тело в плащ и велел подручным созвать пастухов и стражников.
Пасли и охраняли табуны в основном родственные сарам парфяны, когда-то давно изгнанные из своей страны воинственными омуженками. Как всякие изгои, в чужой земле они брались за самый тяжелый и опасный труд, хотя не были рабами, и исполняли его с прилежностью и рвением, дабы заслужить похвалу, наем на следующее кочевье и возможность зимовать со своими семьями, поставив кибитки в голой сарской степи.
Когда Ураган собирал ополчение, а потом Скуфь, насильно отнимая паров у родителей, парфянские отроки сами приходили и клялись служить, не щадя живота своего. Но по строгому обычаю, ни воином ополчения, ни тем паче сарским витязем не мог быть наемник, да еще и парфянин, предки коего не сумели отстоять своей земли.
