дыша свежим воздухом.
Весенняя ночь была превосходной, благоухающей, а лягушки в болотах под горой и соловьи в кустах сверху хором тянули свою песнь и дивно мерцали звёзды на тёмных небесах.
– Нам уже незачем ложиться спать в такую ночь, которая прекрасней дня, – отозвался Дерслав, – пойдём где-нибудь сядем и расскажи мне историю Зеймовита, потому что хочу её знать.
Перед входом в халупу лежало несколько камней, которые давно туда пристранствовали, когда ещё гродек много веков назад укрепляли, сели на них, и Оконь через мгновение медленно начал рассказывать, уже не давая себя просить.
Пришло ему желание оживить свои замшелые воспоминания.
– Для вас не тайна, – начал Оконь, – что Мазовию начали заселять и поднимать только в последнее время, потому что в течение долгого времени её посещали одни катастрофы. Нападали и грабили её литвины, два раза суровый мор и страшные эпидемии опустошали всю территорию, так что от некоторых деревень не осталось живой души. Со всех сторон она была окружена врагами. Каждый её к себе хотел присоединить… Князья без особого желания должны были кланяться и служить при дворе, брататься с Литвой, не в состояние сопротивляться Казимиру, поклонялись.
Так Зеймовит наполовину смирением, наполовину сопротивлением, прося и защищаясь от короля Казимира, удержался при целом княжестве, потому что теперь уже занял и Плоцк.
Крестоносцев также нужно было задобрить, и жить с ними так, чтобы не нападали. Имея на плечах такое бремя, может, и не удивительно, что князь Зеймовит стал мнительным, порывистым, а порой даже жестоким.
С подданных он также тянул большие поборы, потому что должен был иметь запасную канзу, чтобы там, где не мог завоевать, купить.
Ещё в молодости князь женился на Офке, дочке Опавского, с которой жил очень долго и имел от неё четверых детей: двух дочек и двух сыновей.
Ему было тогда почти шестьдесят лет, когда его Офка умерла, по которой он очень страдал, и от горя он долго не мог найти себе место. Дети были уже взрослые, а сыновья смотрели только, скоро ли он выпустит земли, чтобы пойти на волю.
Так получилось, что с крестоносцами, от которых никогда покоя не было, дошло до спора о границе, и хотя Зеймовит всегда жил с ними в согласии, его начали подозревать, что снюхался с Литвой, что было правдой, начали ему надоедать.
Таким образом, начали приходить такие послы, письма и угрозы, что, хоть князь уступал им и хотел помириться, ничем их успокоить не мог.
Поэтому он выбрался с просьбой о посредничестве на двор императора Карла IV в Прагу; с ним был прекрасный отряд, как и подобает для Пяста королевского рода.
Император его принял милостиво, обещал помочь, но в своём дворце гостеприимно задержал. Каким был этот двор, вы тоже знаете, потому что о нём ходила громкая слава по свету. Красивых женщин и умных людей на нём было полно. Человек мог на одних смотреть, других слушать и не насытиться. А так как и того, и другого у Зеймовита, видимо, не хватало, старик с радостью подкреплялся и развлекался. Тогда ему было уже шестьдесят лет, как я сказал, но их на нём видно не было.
Все эти Пясты, как Локетек, как Казимир, умеют до поздних лет сохранить молодость. Тот также старым себя не чувствовал.
На императорском дворе пребывала в то время со своей сестрой, княгиней Цешинской, Хеленой, молоденькая Людомила, дочка князя на Зембице, которой не было ещё и двадцати лет. Она была девушкой необычайной красоты, а больше, чем красотой, притягивала к себе людей каким-то очарованием, так что в один голос её там до небес превозносили.
Несмотря на свой возраст, князь Зеймовит, когда её увидел, тут же воспылал к ней, но сам себе сначала в этом не признавался, потому что было настоящим безумием шестидесятилетнему искушать себя девятнадцатилетней девкой.
Придворные, которые там с ним были и хорошо его знали, сразу заметили, что она очень ему приглянулась. Особенно любимец князя, Бавор, коварная бестия, подчаший старика, льстец и враг всех, кто мог прибегать к милости пана. Он сам, по-видимом, чертовски влюбился в молодую княжну и задумал сватать старику, в надежде, что её потом для себя приобретёт.
Он хорошо знал, как нужно было поступать с Зеймовитом; дал ему опьянеть от этой любви, и только тогда, когда старик почти потерял рассудок, начал ему шептать, что лишь бы он хотел бедную княжну, при посредничестве сестры легко её получит.
Сам же, неизвестно, какими путями, так обрисовал Цешинской богатства и силу своего пана, что приманил её на свою сторону.
В то время с Зеймовитом не было ни одного из его сыновей, потому что те, как позже, выступили бы против брака из страха, как бы их не стало больше для раздела Мазовии.
Когда только для старика заблестела надежда, что сможет жениться на Людомиле, он всякими способами, подарками и через людей начал завоёвывать княгиню Цешинскую.
Он приблизился к девушке, хотя она с тревогой от него убегала, и, по-видимому, самого императора Карла он упросил себе в сваты.
Словом, ухаживания были такими настойчивыми и серьёзными, что княгиня Цешинская обещала свою помощь. Она как-то сумела склонить сестру к послушанию, пророча ей большое будущее, и когда Зеймовит выезжал из Праги, уже вёз надежду, что полюбившуюся девушку ему отдадут.
Бавор тоже этому радовался, рассчитывая на молодость княгини и на свою мудрость.
Но когда старик вернулся в Варшаву, а сыновья и дочки узнали о женитьбе, подняли великий крик и шум.
Насадили на него духовных лиц, наслали зятьёв, всё это ничуть не помогло; Зеймовит ужасно рассердился, детям пригрозил и приказал молчать.
Он немедленно отправил в Зембицу Бавора договариваться о браке, послал солидные подарки, дал княжне золотые обещания.
Таким образом, хоть Людомила горько оплакала эту свою связь, должна была идти… Выдали её за старика, чем негодяй Бабор больше всех радовался, стараясь получить благосклонность молодой пани.
Но это были тщетные усилия, потому что княжна не хотела смотреть ни на него и ни на кого вообще. От одной боязни мужа, который, как все старики, был ревнивый и подозрительный, она ни на кого не смела поднять глаз.
Был тогда на нашем дворе молодой парень, которого любили и князь, и все, потому что был и очень красив, и имел в себе что-то такое, что к нему притягивало.
Со светлыми волосами, с голубыми глазами, с таким белым лицом, что оно казалось скорее женским, чем
