21
Вечером после второго невыносимо влажного дня Джойс вместе с Питером Фрумкиным и его ребятами снова сидела за чайным столиком в городском саду. В предыдущий вечер Фрумкин заехал за ней, хотел пригласить их с Марком выпить чего-нибудь — он прибыл вместе с долговязым шофером, больше похожим на телохранителя, примерно через три четверти часа после того, как Кирш с Марком уехали в губернаторскую резиденцию. Когда Фрумкин подъехал, она сидела одна в темноте. Она слышала, как он кричит издалека: «Мистер и миссис Блумберг!» — но притворилась спящей и не отвечала. Голова шла кругом. За какие-то считанные дни все перевернулось с ног на голову, и в основном из-за нее. Ей самой не нравилось, что она так охотно прыгнула в постель к Роберту Киршу, но даже не в этом дело. Она надеялась, что после отъезда Марка будет легче — наконец-то она вздохнет свободно, — не тут-то было. Но и это не главное… Фрумкин снова позвал, а потом, совершенно бесцеремонно, вошел в дом и сам зажег лампу.
— Я слышал, здесь в городе есть интересная американская пара, — сказал он, представившись.
— Это только наполовину верно, — ответила она, собравшись с мыслями. — Мой муж из Лондона.
На полу валялась разбросанная одежда — ее вещи и те, что Блумберг не стал брать с собой. Она смотрела на все это без тени смущения и даже не сделала попытки прибраться. Она знала, что означает в устах Фрумкина «интересная пара»: то, что они с Марком каким-то краем участвуют в охоте на убийцу. Tout Jerusalem [46] хотел услышать эту историю, и многие уже услышали. И все же собралась и поехала с ним.
Честно говоря, ей даже приятно было оказаться вновь рядом с соотечественниками, особенно калифорнийцами. Ей нужна была сейчас их легкая болтовня и простецкая дружба. Двум другим руководителям съемочной группы, как и Фрумкину, было не больше тридцати. Все трое — Фрумкин, Рекс и Харви (Джойс запомнила только фамилию Фрумкина) — так и сыпали шуточками и, как показалось Джойс, денег не считали. В первый вечер она в основном наблюдала и помалкивала. Они не расспрашивали ее про Де Гроота, а сама она о нем не заговаривала. Но теперь стала чуть более раскованной, — как бывает на второй день после возвращения из дальних странствий. Фрумкин, которого остальные явно слушались, заказал третью бутылку вина, а затем и четвертую. Все дружно выпили за Акт Вольстеда [47]. Джойс, уже изрядно захмелевшая, увидела вдруг свое искаженное отражение в столовом серебре — с лезвием ножа поперек горла.
— Вы только послушайте, Джойс… — Фрумкин положил ей руку на плечо. — Сидим мы в этой пустыне километрах в восьмидесяти к югу от Иерусалима, готовимся снимать бедуинские верблюжьи скачки. Я набрал три сотни этих ребят, все верхом, костюмы не нужны, ясное дело, выдали всем только позолоченные копья. Харви разметил площадку, камеры на изготовку. «Пошли!» — кричит. Бедуинская гонка — это надо видеть! Всадники мчатся по равнине, машут копьями и орут — это, доложу вам, зрелище. Только одна неувязка: они не останавливаются. Операторы в панике, у режиссера сердечный приступ, а бедуины скрываются за холмами. Все до одного.
Джойс смеялась вместе с остальными.
— Потом мы забеспокоились: в кадре только пыль столбом, и больше ничего. Надо переснимать. Вот только не с кем! Все ускакали, сволочи. И не вернулись.
За несколько дней в пустыне кожа у Фрумкина стала почти коричневой, а светлые волосы совсем выгорели. Улыбка ослепительно-белая, как у кинозвезды, хоть он всего лишь продюсер. Еще в предыдущий вечер Джойс интуитивно почувствовала, что нравится ему, и старалась не поощрять его. Пока ей достаточно Роберта Кирша. Но все равно, что за прелесть этот Фрумкин: простой, веселый, не то что эти зажатые британцы.
Когда убирали со столика тарелки, повисла недолгая пауза. Трое мужчин смотрели на нее — но только Фрумкин, как ей показалось, с мужским интересом. Они были из Голливуда и привыкли к обществу настоящих красавиц. Так что их скорее привлекала не ее внешность, а она как личность. В каком-то смысле это даже лучше. Роберт Кирш смотрел на нее так, словно не в силах оторваться. Не то чтобы это было неприятно, но такое обожание быстро утомляет. Официант принес кофе, все достали сигареты, закурили. Джойс поняла, что пора платить за угощение — придется поведать им о последних минутах Де Гроота. Конечно, она могла бы отказаться и не пересказывать в очередной раз эту историю, заметив, как подобает благовоспитанной даме, мол, это такой ужас, что и говорить об этом не хочу. Но такая отговорка не пройдет, ведь на самом деле вовсе не она, а Марк после случившегося трясся и рыдал. Она поправила веточку жасмина, приколотую к отвороту жакета, — такой же запах окружал ее в саду, когда она оттирала губкой кровь с груди Марка.
— Итак, — сказал Фрумкин, — говорят, вы такое здесь пережили!
Джойс собралась было ответить, но не успела: официант, грубоватый и настырный, как и вся местная еврейская обслуга, — по крайней мере такое у нее создалось впечатление, — отозвал Фрумкина в сторонку. Лавируя между столиками, тот направился к выходу из чайной, где его поджидали два полицейских в форменной одежде. Одного из них Джойс сразу узнала: это был Харлап, тот самый, что несколько дней назад нагло развалился на ее кровати и расспрашивал о том, что сказал Де Гроот перед смертью. Фрумкин, прихватив его за локоть, вышел с ним в темноту.
Джойс отхлебнула кофе.
— Пожалуй, мне лучше подождать, — сказала она.
— Да уж. Думаю, Питу будет обидно, если он пропустит самое интересное, — ответил Харви. — Он небось уже прикидывает, кто мог бы сыграть вас.
Джойс улыбнулась:
— Как насчет Сейзу Питтс [48]?
— А не Лилиан Гиш? [49] — задумался Рекс.
— А кто будет играть моего мужа?
— А вы бы кого хотели видеть?
— Айвора Новелло [50].
— Точно. Вы видели «Белую розу?» [51]
— Да, смотрели с мужем в Лондоне. За два дня до отъезда в Палестину.
— Красив, даже для британца.
— Как и мой муж.
Фрумкин вернулся к столу. На его лбу блестели капли пота.
— На завтра все готово, — объявил он. — На рассвете будем снимать штурм стен снаружи. Эти парни помогут отгонять чересчур любопытных.
— Я думал, вы уже договорились с копами, — сказал Харви.
Джойс покосилась на него: похоже, Харви был слегка озадачен.
— Конечно, — ответил Фрумкин. — Они просто хотели кое-что уточнить.
— Значит, планы не меняются?
— Ничего не меняется, — сказал Фрумкин решительно. — Будем надеяться на лучшее. — И обернулся к Джойс: — Мы берем половину британских легионеров Иерусалима и превращаем их в римлян. Лучше не придумаешь, правда? Одна имперская армия играет другую. Платим им, конечно, и сэру Джеральду… — Фрумкин огляделся по сторонам, желая убедиться, что их не подслушивают, — приличную долларовую контрибуцию на его заиерусалимское общество.
Они направились в отель «Алленби», где корпорация «Метрополис» занимала целых два этажа. Фрумкин и Джойс шли чуть впереди остальных.
— Какие у вас планы на ближайшие дни? — поинтересовался Фрумкин.
— Ждать, — ответила она. — Мне обещали найти здесь работу. Возможно, в какой-нибудь еврейской школе.
— Хорошо, но пока вы ждете, не могли бы вы нас выручить?
— Каким образом?
— Ну, есть миллион вещей, которые нужно сделать на съемочной площадке.
— Как мило с вашей стороны. Я непременно об этом подумаю.
Они подошли к отелю. Фрумкин свистнул, и его шофер, как послушный пес, сразу же откликнулся, подкатив арендованный лимузин к началу цепочки из припаркованных такси. Харви и Рекс обменялись с Джойс рукопожатиями и пожелали ей спокойной ночи.
