— Скажи нам, кто таков и на што тебе эта курица?
Мужик дает ответ самый чистосердечный:
— Иду это я по Пречистенке, значит, с курочкой-рябой, несу ее, значит, на базар продать, вдруг меня… хвать! И потащили…
Дело ясное. Курину относят в котел и варят. Мужика кладут на лавку и дерут по спине «кошками» с когтями железными. А допрос чинится таков: не украл ли ты курицы и кто в твоих сообщниках состоит? Мужик клянется, что курицы не воровал, сам он из села Внуково, крепостной помещика Сибилева, а дома жена и детки плачутся, ждут, когда он курицу продаст и домой вернется… Семен Андреевич Салтыков выносит по делу мужика с курицей мудрейшую апробацию:
— Так оставить нельзя! Пущай мужик извинится за то, что столько волнения нам доставил, и вернуть его помещику под расписку…
Из Москвы тянутся во Внуково дроги крестьянские, а на них в гробу лежит мужичонка, так и не успевший извиниться перед мудрым начальством. Но это — народ простой, бесхитростный, безответный. Иное дело воры — зубасты, горласты, пронырливы, с ножиками да кистенями. Каждую осень Москва исправно ими заполняется: воры едут запасаться оружием, порохом, свинцом, иногда даже ядра пушечные покупают. Здесь же от немецких мастеров приобретают они чеканы для выделки монет фальшивых. Москва и паспорта фальшивые производит… Дети боялись играть на улицах. Воры крали их от родителей, увозили в провинцию и там выручали немалые деньги от продажи помещикам в крепостное рабство. Повоют матки на Москве, да делать нечего — и другого сыночка народят.
Доносы душили первопрестольную. Раньше русские люди тоже кулаками бились, воровали, «порчу» насылали, красного петуха соседу пущали, но все было как-то ничего. Мириться с этим можно. Но теперь за донос стали платить, как за дело геройское! Донос и пытка — вот два кремня главных, на которых цари высекали из народа искру подлости… «Слово и дело» пронизало насквозь жизнь русскую.
Иван сын Осипов, по прозванию Каин, лежал сегодня в постели, а рядом с ним возлежала дева молодая с глазами зелеными.
— Хошь, я тебе пряничка подам?
— Нет, — отвечала дева, резвясь.
— Хошь, и платок подарю узорчатый?
— Не! — отвечала капризная…
Таракан, большой и жирный, упал с потолка. Ванька раздавил его меж пальцев, и заявил он деве блудной:
— Так какого тебе рожна ишо надобно?..
Тут в окно постучали. Явились воры московские: Яшка Гусев, Николка Пиво, Сенька Голый, Мишка Бухтей да Криворот Немытый. Рассказывали последние новости:
— Ныне молебны служить заказано от губернатора Салтыкова во здравие ея величества… Царица наша прихварывает!
Ванька Каин с постели встал. Свечечку у иконы поправил, чтобы набок она не валилась. Покрестил себя истово:
— Тока бы светик наша Анна Иоанновна не окочурилась!
Криворот Немытый за печку высморкался.
— Хрен с ней! — сказал. — Подохнет, дык што мне с того? Другую посадят.
Нас, воров, этим никак не убьешь насмерть. Для нас все едино, кто наверху, лишь бы воровать не мешали…
Молод еще был Ванька Каин, а на челе его уже залегли морщины, плод раздумий горчайших. Сколь веревочка ни вьется, а конец всегда найдется. Воровская жизнь — хороша, да на плаху идти неохота. Как бы, думал он дерзостно, так извернуться ему, чтобы с властями подружить, а воровство свое продолжать? И чтобы власти, о воровстве его зная, тюрьмой ему не фозили… От иконы подошел Ванюшенька к зеркалу и гребнем частым себя причесал.
***Простолюдству жить в беззаконии трудно. Но и купцам не легче. Потап Полонов, бывший Сурядов, это сразу понял, как в торговлю московскую сунулся. Купцов притесняли жесточайше. Только богатей выживали в лавках своих, от набегов полиции откупаясь, как по табели расходов стихийных, — остальная шмоль-голь на едином страхе держалась.
От тех денег, что фельдмаршал Ласси в Крыму ему дал, Потап сначала рогожное дело затеял, и оно ему нравилось. Дело это липовое! Во-первых, липа хорошо пахнет, от лыка и грязи не бывает. Делай себе мочалу для бань, мастери кули для товаров сыпучих. Когда рогожи готовы, их надо связать в «бунтовку» весом обязательно в шесть пудов. А потом на плечи взвалил и пошел торговать… просто душа радуется! Дело липовое — дело самое чистое.
Но едва Потап первую деньгу от рогожи добыл, как явились два солдата и твердо заявили, что желают липовое дело охранять от воров и прочих погубителей, а ты нам кланяйся.
— Да на што мне охрана? Я и знать-то вас не знаю.
— Ты не спорь, — отвечали солдаты. — Мы тебя, хошь или не хошь, охранять все равно станем. А за это ты нам по рублю плати!
— Как это платить? Да я рази звал вас?
Позвали они капрала и втроем стали Потапа бить, пока он не доверился им для охраны. Получив по первому рублю, солдаты спьяна лавку Потапа сожгли и чуть сами не сгорели (он же их, подлых, сам из огня и вытаскивал). Рогожное дело оставил Потап, ударился в пироги. На последние три рубля накупил муки, нанял бабку Акимовну, и она, мастерица искусная, очень вкусные пироги делала.
На лоток их свалив, Потап кидался в толпы народные на Зарядье-московском, людей подзывая:
Эвон, люди, пироги горячи,
Которы едят голодны подьячи…
И сбегался народ на призыв веселый, на запахи разные.
— А с чем они у тебя? — спрашивали.
Тут просто отвечать нельзя. Коммерцию надо так делать, чтобы тебя запомнили и полюбили. Потап отвечал нараспев:
Имеются с лучком и с перцем.
А также из собачьего сердца,
Из телячьего, слышь, рохна,
Да из русского нашего г…!
Вмиг лоток расхватывали. Потап несся обратно домой, а там бабушка Акимовна уже запарилась, у печи стоя. Шквырело у нее тут все, фырчало в масле постном.
Обжигаясь, дуя на пальцы, кидала бабка свежие пироги на лоток, осеняла их крестным знамением:
— Торгуй — веселись, подсчитай — не слезись!
Весело было Потапу. Только под вечер сунулся он за пазуху, чтобы выручку достать, а кисета с деньгами уже не было. С горя трахнул Потап лотком об мостовую. А за спиной кто-то смеяться стал над его горем. Обернулся — Ванька Каин стоит и кисет с его денежками за шнурок на пальце раскачивает.
— Твой? — спросил Ванюшка, подходя. — Ну, забирай. Пошутить я хотел. Для меня это не деньги… Ну, здравствуй, дяденька Потап, вот и привел господь боженька сповиданьице нам устроить.
— Ша! — отвечал Потап, кисету радуясь. — Ты больше не воруй у меня даже в шутку. А ныне я не Потап из деревни Сурядово, а Полонов прозванием… Вот расторгуюсь на пирогах, думаю баню открыть. Баня — дело прибыльное, а расход малый: дрова да веники. Я уже невесту себе приискиваюПошли они по улице. Ванька Каин у господина одного прохожего достал табакерку из шубы его, понюхал табачку и обратно тавлинку сунул (прохожий этой ловкости даже не заметил).
— Я тоже уладил жениться, — чихнул Ванюшенька. — Да не дается мне, стерва, приходится с блудными девами пробавляться. Уж така красавушка писана… собою вдова солдатская будет, мужа ее татары в Крыму угрохали, а она цветет, словно маков цветочек. Всю душу мне иссушила. А зовут ее Ариною Ивановной, по-благородному же еще красивше — Ириной!
— Ты воровство брось, — говорил Потап. — Погубишься.
— Нет! — сказал Ванька Каин. — Я вить не ворую. На што? У меня в дому ныне в карты играют. Я немца одного нанял из Китай-города, он мне монеты на машинке стучит в подвале. Я эти деньги на стол игорный выпущаю, вот они по Москве и расходятся…
— Ой, погибнешь с тобою, — заторопился Потап. — У меня жизнь новая, хорошая. Ты уж, Ванька, не подходи ко мне более. Прощай!
— Прощай, Потапушка, — отвечал Каин. — Я вить добро твое упомнил навеки.
Рази обижу когда человека хорошего?
***Пошлялся Ванька к недотроге своей, вдове солдатской.
— Не мучь меня, — просил. — Уж ты ступай за меня.
— Была женою солдата честного, а быть воровскою женой не желаю. Ты уйди от меня, ворог, не искушай… Деньги ворованы — не деньги! От них прибытка и счастья не бывает.
— Дура! — отвечал ей влюбленный Каин. — Да ты смакуто жизни и не ведаешь.
Один день воровской десяти лет в нужде стоит. Будь моей, и тогда завертится жизнь наша в музыке.
— На што? Чтобы и мне ноздри потом вырвали?
Ванька уже привык к доступности женской, а тут все штурмы его отбивала вдова Арина Ивановна… Встретил он как-то Петра Камчатку, шел старый вор, спину сгорбив, сильно жизнью озабоченный.
— Я от полковника Редькина бежал, — сообщил. — Ныне дело воровское закончил. Иду вот. На парусную фабрику, где паруса флоту шью. Женился и живу ладно. Иглы швейные и крестики божий по деревням торгую, с того и сыт… Ты меня оставь!
Ванька Каин скоро попался на облаве, которую устроил в Москве на воров Иван Топильский, для этого случая из столицы прикативший. Хватали всех подозрительных, пытки начинали с десяти часов пополуночи и оканчивали их лишь в половине третьего часа пополудни. Крепкое, видать, было здоровье у воров. Но и крепкие были нервы у допытчиков! Ванька Каин, страхов натерпясь, решил судьбу свою из застенка выкручивать. Для этого умным не надо быть — только крикни «слово и дело». Он его крикнул, а потом уже стал думать, что сказать сыщикам по «слову и делу».
