Еще тогда он подумал, что расскажет царице об этом случае — в воскресенье вечером ему надо быть у нее, чтобы наметить кандидатуры наставников молодого царя. Его новость может охладить отношения между царицей и Развигоровым; в крайнем случае он отведет наималейшее сомнение в том, что регенты не хотели выполнить ее единственной просьбы.
Что касается наставников, то ни в коем случае нельзя допускать к этому делу старозагорского владыку Климента, лучше пусть будет ловчанский Филарет. Понятливый и уравновешенный, достойный такой чести. По остальным кандидатурам возражений нет, надо, правда, подумать о каком-либо профессоре…
Филов не закончил записи. Не успел он еще написать фамилию профессора, как в кабинет неожиданно вошла Кита и прервала ход его мыслей. Она была возбуждена. В такое состояние она обычно приходила после одной или двух кружек пива.
— Могла бы пригласить и меня, — с легким укором сказал Филов, завинчивая ручку.
— Не сердись, профессор Арнаудов пригласил нас с фрау Бекерле…
— Арнаудов? Знаешь ли, это хорошо.
— Что «хорошо»?..
— А то, что как раз до него я дошел…
Кита ничего не поняла. И только пожала плечами.
19
И учитель тоже устал. Мария Луиза пожелала, чтобы ее отвели в сад. Гувернантка хотела того же самого и потому поспешила исполнить волю принцессы. Симеончо уже давно бегал за красивым шаром по одной из широких аллей. Сентябрь был теплый, необыкновенно нарядный, утопающий в красках. В парке дворца Врана стояла такая странная тишина, что было слышно, как с легким потрескиванием опадают листья шелковицы. Что-то бесконечно печальное и усталое таилось в тени деревьев, в сладковатом духе гниющей листвы и в легких невидимых испарениях, исходящих от ржавого — прошлогоднего — и нового покрова земли. Нижняя часть ствола старого вяза, покрытого с северной стороны желтоватым липким грибом, превратилась в мухоловку. Симеончо, новый царь Болгарии, долго стоял на коленях перед грибом, пока не преодолел страх и не прикоснулся к нему щепочкой. Его пугала зеленоватая муха, приклеившаяся к грибу. Мария Луиза тут и увидела его, нерешительного и сосредоточенного. На высоком плетеном стуле в садике с осенними цветами сидела мать и лениво листала какую-то книгу. Черная одежда, нагретая осенними солнечными лучами, словно впитала их тепло, и царица всем телом чувствовала животворную ласку солнца. Этот прекрасный осенний день напомнил ей девические годы, красивые римские парки, где она впервые ощутила мужское прикосновение и испытала желание и трепет первой любви. Чувство пришло к ней совсем неожиданно, она влюбилась в своего родственника, дука Д’Аосту. Он был строен, разговорчив, красив и по-юношески горяч, несмотря на большое различие в возрасте между ними. Она никогда не забудет, как они гуляли, как, заглядевшись на него, она споткнулась и как, еще не коснувшись земли, была ловко подхвачена за талию и попридержана. Красивые его руки она и сейчас видит как въяве. Она может невероятно подробно восстановить в памяти нежные синеватые вены, чистую кожу, длинные перламутровые ногти, блестящие, будто полированные, едва заметный шрам на среднем пальце — все это еще живет в ее памяти, словно было вчера, а не много лет назад. Ее тело все еще помнит даже тепло его ладоней на талии. Он совсем не спешил ее опустить, они были как загипнотизированные силой молодости, внезапным порывом, и она первая решилась поцеловать его. Вот и все. Они были очень близки; свои, как брат и сестра. И оба сознавали это, но порыв был первичен и силен, сильнее всего остального. Спустя некоторое время они пытались шутить по поводу того волнения, но не могли отделить от него затаенную правду взаимного желания.
И кое-что еще случалось в ее жизни, но словно не с нею, а с незнакомой женщиной. Единственно прекрасным воспоминанием было воспоминание о первой любви. Вот бегают в просторном парке ее дети, совсем не понявшие гибели отца. А она путешествует по дорогам своей памяти и судьбы. Того, кто подарил ей первый трепет сердца, уж нет. Дук Д’Аоста умер в Африке пленником англичан. Унижение, итальянское благородное честолюбие так расстроили здоровье, что небольшая вспышка туберкулеза свела его в могилу. Он умер вдали от своих. Дук Д’Аоста был очень суетный человек, что, похоже, также способствовало его кончине. Он не мог себе простить, что какие-то англичане взяли его в плен и содержат так, словно он военный трофей. Да, гордость аристократа не вынесла унижения. Она, как тюльпан без воды, быстро угасла.
Царица смежила веки, странный красный цвет переливался и дрожал в полуприкрытых глазах, заманчивый, фантастический мир увлек ее в прошлое, и она забыла о детях, о скорби по мертвому царю, о тревогах за нынешний и завтрашний день дочери и сына. Другой свет манил ее вдали: ее искренняя дружба с Мафальдой, своей сестрой. Из многочисленной королевской семьи она была ей ближе всех. С отцом редко можно было посидеть и поговорить, с матерью — тоже, оставались сестры, и она выбрала Мафальду. Целыми днями они о чем-то шушукались или шалили в дворцовом саду. Мафальда, в отличие от нее, была в чем-то женщиной северного типа. С прямыми пепельно-русыми волосами. Когда Мафальда подросла, то часто красила волосы то в один, то в другой цвет и перестала это делать, лишь выйдя замуж. Она была по-мужски решительна, очень сосредоточенна и озабоченна: боялась за отца, за корону. В Италии творились такие дела, что обе женщины ломали голову над тем, как обезопасить себя. Иоанна, поглощенная смертью мужа, сбитая с толку неясным будущим, не имела времени погружаться в итальянские семейные тревоги. Теперь, когда Мафальда после краткого гостевания уехала домой, царица вдруг начала открывать новые страшные опасности. Они, как бездна, лежали на пути ее возвращения в Италию. Никто уже не позволит ей вернуться в детство, в девичество, в семейство короля Италии Виктора Эммануила. Ее отец и брат сделали верный, мудрый шаг, перейдя на сторону врагов фюрера, Германии. Маршал Бадолио арестовал дуче. И все было осуществлено так внезапно, быстро и толково, что застигнутые врасплох немцы пришли в ярость. Наверное, у них накапливались предощущения и подозрения, слабые, как дуновение ветерка, но они не допускали мысли, что дело будет сделано столь искусно, и потому теперь лихорадочно ищут способы расплаты и восстановления статус-кво. А кто во всем виноват? Члены королевского семейства. Царица Иоанна много раз разыгрывала роль наивной женщины, не занимающейся политикой и из-за детей не вмешивающейся в общественную жизнь, но при этом упорно пыталась влиять на царя, если задумывала что-то сделать. Так было и с благотворительностью, чисто женским, светским делом, из-за увлечения которым она иногда казалась смешной, но частные распродажи предметов с благотворительной целью создавали о ней в обществе мнение как о правительнице, которая думает о народе, о бедных и сиротах. Несмотря на ироничное подтрунивание царя, она заставила его посещать ее выставки и распродажи. И он не мог отказать ей в поддержке своим «рекламным» присутствием, как охарактеризовали это в беседах со своими приятельницами госпожа Филова и госпожа Балабанова.
Пес Бонзо мчался по аллее, а за ним тянулась пустая обертка от шоколада. Он засунул морду между лап и легонько заскулил. Царица обернулась. Одна из камеристок подбежала и отвязала обертку. Наверное, дети играли с бедным животным. Это ничего, лишь бы он не положил на нее грязные лапы. Иоанна погрозила ему и приказала лечь у ног. Появление собаки прервало ход ее мыслей, но нить она не упустила. Бонзо не любил госпожу Филову, всегда встречал ее ворчанием. Видимо, ее высокая, крупная фигура пугала его. А может, дело не только в этом. Госпожа Филова бездетна, и ей чуждо чувство близости и нежности, присущее матери. Умный пес своим собачьим чутьем улавливал это. В госпоже Филовой было что-то рациональное, холодное и расчетливое. Кроме своих дел и мужниных забот, она ничем не интересовалась, хотя и делала вид, будто с энтузиазмом относится к благотворительным торгам. Раньше, когда царь был еще жив, они загорелись желанием устроить лагерь отдыха в одном из монастырей на окраине Софии, и все уже пошло хорошо, но затем как-то угасло само собой. Не были созданы и благотворительные группы в кварталах. И снова виновата госпожа Филова, которую не интересовала эта, по ее мнению, неблагодарная работа. Она чувствовала себя интеллектуалкой, общалась с писателями, собирала у себя художников. Тут была ее стихия — люди искусства. Она претендовала на роль меценатки, но как смешно вела себя на немецкой выставке в Биаде! Ходит, ходит, а все больше крутится у болгарской экспозиции. И когда Иоанна с царем подошли, Филова не удержалась и сказала, что здесь вот выставлены самые красивые болгарские книги, а все потому, что на видном месте стояла книга Богдана Филова о староболгарском искусстве. Хорошо еще, мадам Филова не говорит так много, как жена Бекерле, у той не язык, а мельница, и все о себе, о своих туалетах… И что, конечно, она умеет одеваться! Летние платья зимой, зимние — летом, высокие ботинки в жару, босоножки — в холод. Какая-то экстравагантная безвкусица, приправленная высоким самомнением… Совсем другими, подлинными ее друзьями были Петровы, но чего только не делалось, чтобы закрыть им дорогу во дворец. Они были внимательны, начитанны, могли с умом побеседовать и о науке, и о домашнем хозяйстве, рассказать какую-либо прелестную новость. Особенно Елена!.. Нет, царица все еще не перестала жалеть об этих милых женщинах. Петровы постоянно составляли ей компанию вплоть до того злополучного чая, который они устроили в честь английского посланника. Как же они не взвесили все «за» и «против»? Может, они сделали это назло, зная, что мы накануне разрыва отношений с Англией… Царицу принудили закрыть им дверь во дворец… Разумеется, она согласилась сделать это лишь на какое-то время… Она думала снова отвоевать для них право посещать ее, но глупый поступок одной из Петровых все испортил… Каждый раз люди теперь слышат ее голос по радиостанции «Лондон»… Для царицы это не бог знает что, не она, так другая, но для заклятых патриотов — прямая измена Родине. А что такое, в сущности, родина?.. Она вот родилась в Италии, а ее дети царствуют в Болгарии… Как ей понимать родину? Кому быть верной?.. Помимо детей что еще связывает ее с этой страной?.. Но если ее заставят говорить против Италии, наверное, придется сделать это… Ради детей… С мужем, которого уже нет, ее, кроме детей, тоже ничего не связывало… Их брак не был браком по любви, это было царское бракосочетание, на основе взаимных интересов… Царица погладила ногой лохматую голову Бонзо. Пес заскулил от удовольствия и прижался к ее лакированной туфле. Животное и то понимает ласку, подумала она. Ласка. Их брак был, по сути дела, без любви. Она вышла замуж, чтобы родить престолонаследника, и достойно выполнила свою миссию.
