Город спит, — спит, как спал в средние века! Я хочу грянуть громом и разбудить его! — Тут он зарычал еще громче, чем в первый раз. — Мы воздвигнем новые мосты! — И бургомистр стал пространно рассказывать о мосте Героев с Фридрихом Великим, скачущим на гордом коне в окружении знаменосцев н барабанщиков, ландскнехтов с алебардами и бердышами, за которыми следуют германцы с секирами н сучковатыми дубинками. Новые земли будут присоединены к городу, на них расселятся тысячи, многие тысячи людей, ибо через десять лет население города возрастет вдвое. Новые площади украсят город, новые улицы и магистрали. Все старое, все, что мешает, должно посторониться. Долой старое! Надо, чтобы большие грузовики беспрепятственно проносились по улицам. К черту старый хлам! Он, бургомистр, уж сумеет позаботиться, чтобы город имел вполне современный вокзал и хороший аэродром. Какой жалкий вид сейчас у Вокзальной площади! Смотреть стыдно! В скором времени приезжающих будет встречать шелест цветущих деревьев и веселый плеск двух гигантских фонтанов.
Двух? Фабиан насторожился. Таубенхауз почти слово в слово пересказывал заготовленную им речь. Вдобавок все предложения Фабиана, относящиеся к далекому будущему, он включил в программу немедленной перестройки и тем самым сделал ее неосуществимой. Фабиан говорил о перестройке театра, у Таубенхауза театр строился заново. Некоторая модернизация вокзала у Таубенхауза превратилась в новый вокзал. Это и был новый дух, стремившийся к пределам, где возможное уже граничит с невозможным.
«Кто хочет строить замок, не должен начинать с собачьей конуры», — дословно процитировал Таубенхауз фразу из текста Фабиана.
Люди слушали и дивились — до чего же завлекательная фантазия у оратора, о педантизме и скопидомстве которого носилось столько слухов.
Теперь Таубенхауз как из рога изобилия осыпал город богатствами. Он хотел внедрить новые отрасли промышленности и промыслов, воскресшие ремесла должны были вступить в фазу процветания. Жители города сидели зачарованные. Да, этот бургомистр не чета боязливому и осторожному Крюгеру, вот уж поистине творческий ум! Ведь из богатств, сыпавшихся на город, кое-что должно было перепасть и горожанам. Есть у тебя дом или нет, фабрикант ты или нет, но если идет такое строительство, то все кругом процветает. Земельная собственность увеличивается в цене, десятники, строители, столяры, стекольщики, маляры, слесари — все имеют шансы стать богачами. Слушатели замолкли и не шевелилась. Нажиться! Нажиться! Разбогатеть! В глазах всех читалась жажда наживы. Обогащаться! Сегодня, завтра! Вот смысл жизни!
Стой! Таубенхауз забыл кое о чем. Нет, не забыл, — такой, как он, никогда ничего не забывает, он приберег это под конец: Дом городской общины.
Дом городской общины! И это было идеей Фабиана, но он мыслил его чем-то вроде большого клуба, который будет построен не в столь уж близком будущем, а Таубенхауз говорил о здании гигантского масштаба. В нем должны были разместиться городская община, клубы, бюро партий, спортивные организации. Партий? Разве есть партии, а не только партия? В этом же здании предусматривается большой концертный зал, залы для собраний, совещаний и конгрессов; тринадцать этажей — оно будет выше собора, будет символом нашего города, всей провинции, символом нашей великой и прекрасной эпохи.
В воздух взметнулась унизанная кольцами женская рука; гауляйтер тоже поднял правую руку, и зал разразился овацией.
Но где же будет воздвигнут Дом городской общины? Он, Таубенхауз, неоднократно консультировался со своими друзьями, и наконец они нашли подходящее место: в Дворцовом парке наверху, где сейчас стоит Храм мира. Этот холм возвышается над всем городом, всей округой, а маленький, изящный Храм мира, сооруженный жителями города после Освободительных войн, уже свое отжил и будет теперь украшать другой уголок Дворцового парка.
Итак, вот его программа.
Да, еще! Таубенхаузу нужны деньги, деньги и деньги! Жертвы, жертвы и жертвы! Общепризнанное моральное единство горожан должно вновь выказаться во всем блеске. В приемной бургомистра лежит подписной лист, и пусть никто не стесняется вписать в него свое имя, как и он, бургомистр, не постесняется взглянуть, на сколько подписался каждый гражданин.
— Нет, я не постесняюсь проверить это самым тщательным образом! — выкрикнул он и покинул трибуну.
Громкая и долго не смолкаемая овация и крики «хайль!» послужили ему наградой за произнесенную речь.
Гауляйтер встал, быстрыми шагами подошел к трибуне и долго тряс руку Таубенхаузу.
IV
«Таубенхауз пробуждает ум и сердце города!»
«Таубенхауз приводит в движение духовные силы города!»
Речь его была полностью напечатана в газетах и долгое время служила основной темой разговоров. Все городские пивные и винные погребки были открыты далеко за полночь, и посетители их оживленно обсуждали каждый отдельный пункт речи бургомистра. Усталость, плохое настроение, нерешительность как рукой сняло. Возникали планы, учреждались новые предприятия, люди покупали, продавали, былая предприимчивость вновь проснулась в них, на многих улицах воздвигались леса. Все шло в гору. У каменщиков и плотников работы было хоть отбавляй. Хотя Таубенхауз кормил всех только обещаниями, да еще к тому же требовал жертв, в воздухе уже запахло деньгами, все были полны предчувствием будущих богатств.
— Наступает век Перикла, — предсказывал советник юстиции Швабах, восседая на своем постоянном месте в «Глобусе». Об этом веке Перикла он твердил каждый вечер, осушая очередной бокал. А ведь советник юстиции вряд ли станет бросать слова на ветер.
— Но деньги? Откуда Таубенхауз добудет деньги?
— Что деньги? Денег у него будет столько, сколько он пожелает.
— Сколько пожелает?
— Да, сколько пожелает.
— Если Таубенхауз выполнит только десятую часть своей программы, он и то заслужит монумент.
— Таубенхауз — гений.
Двери в приемную бургомистра стояли открытыми, горожане толпились у подписного листа, и сумма каждого пожертвования опубликовывалась в газетах с указанием имени и фамилии жертвователя.
— Я доволен пожертвованиями, — заявил Таубенхауз репортеру. — Они уже перевалили за миллион. Но есть среди нас и такие, что не внесли ни одного гроша. Я жду их. Я ненасытен.
Какой-то коммерсант пожертвовал для городского музея прекрасный шкаф в стиле барокко. Этот шкаф целую неделю стоял в витрине ювелирного магазина Николаи, украшенный изящной дощечкой с надписью: «Пожертвование коммерсанта Модерзона, Флюсхафен, 18». Общество содействия процветанию города устроило заседание в «Глобусе», продолжавшееся до утра. Историческое общество организовало экскурсию в Амзельвиз, где убеленный сединами профессор Халль — тот, что пришел в ратушу с медалью «За спасение утопающих» на груди, — прочел на поросшей сорняком мусорной куче лекцию о раскопках древнегерманских гробниц.
Весь город пришел в движение. Казалось, слова Таубенхауза, подобно урагану, раздули угасающее пламя.
Во всех кругах городского общества, в особенности среди дам, в связи со взволновавшей всех речью бургомистра стало упоминаться имя Фабиана. О нем тоже было что порассказать.
— Знаете, такой красивый мужчина, женатый на Прахт, владелец адвокатской конторы. Если вам что-нибудь нужно, обратитесь к нему. Это самая светлая голова в городе.
В один прекрасный день к Фабиану зашла фрау фон Тюнен поздравить его с большим успехом.
— Бог ты мой, какой неожиданный, но заслуженный успех! Мы гордимся вами, мой друг, в особенности, конечно, Клотильда. Она вами не нахвалится.
Фабиан скромно отклонил эти славословия.
— Мы всё знаем, уважаемый, — сказала баронесса, смешно мигая своими маленькими хитрыми глазками. — Конечно, это был ваш долг, ваша обязанность многое подсказать Таубенхаузу. Я понимаю. Откуда же ему знать наш город? А Дом городской общины! Уже одно это — гениальная идея.
Фабиан улыбнулся и объяснил ей, что о тринадцатиэтажном доме он впервые узнал из речи Таубенхауза.
Баронесса посмеялась над ним.
— Вы слишком скромны, мой милый! — воскликнула она. — Ах, если бы все люди были такими идеалистами! Как это было бы замечательно! Благословение для нашего отечества! Уж самая мысль о том, что ты служишь большому делу и работаешь на благо общества, — прекрасная награда. Ваше поведение делает вам честь! Пусть же успех подвигнет вас на новые дела на благо нашего возлюбленного отечества. До свидания, я спешу, моя работа среди женщин доставляет мне много хлопот и забот, но я счастлива!
Фабиан со дня на день ждал, что — Таубенхауз вновь позовет его. Но Таубенхауз молчал, — он был очень занят. Гауляйтер все еще находился в городе, его каждый день видели в автомобиле. На улице перед «Звездой» все еще стояли кадки с лавровыми деревцами, как на свадьбе, а в гостинице ночи напролет горел яркий свет. Гауляйтер любил торжественные обеды, ужины, банкеты, и все знали, что он умеет обходиться почти без сна.
