— Да не сей ты дух раздора между нами, Власко! Не запалишь ты сердца наши огнем мести! Не источай свою желчь на нас, побереги ее для жирного ужина! — И, не давая Власко возразить, пахарь продолжил резким голосом, перекрывая шум поляны: — Нам дороже дух родства с варязями, ибо, как мы знаем, Рюрик-то был кровным братом тебе и сыном дорогого нашей памяти Гостомысла, как и ты! Да и сестра твоя тоже замужем за варязем! Так неужто они сродственников своих, то бишь нас, обижать намерены? Чтой-то ты, Власко, все за них стараешься глаголить, а они, ведаем, здесь сидят и смирнехонько ждут, когда ты наговоришься вдоволь!
Поляна зашумела, задвигалась и тут же захотела увидеть и услышать варязей. Власко понял, что открытым призывом к битве с пришельцами соплеменников не увлечь, и беспомощно оглянулся на Домослава, который тут же выручил вновь избранного посадника. Коротким взмахом руки опытный посол дал знак юношам, держащим щит Гостомыслова городища, и грянул звон металла. Поляна затихла, увидев на помосте рядом с Власко Домослава, поднявшего обе руки вверх.
— Я приглашаю на помост Олафа, главу варяжской дружины, — оповестил всех Домослав и по мгновенно наступившей звонкой тишине на поляне понял, что сделал правильно.
Олаф не заставил себя ждать, ибо решил смело высказать все, что было у него на душе.
— Низкий поклон, — необычно начал он свою речь и действительно поклонился, — мудрым земледельцам и всем хозяевам земли словенской, кои думают о ней и с сердцем, и со спокойной душой, ибо только таким людям и дарит земля в ответ богатый урожай! — с искренней теплотой в голосе проговорил Олаф и еще раз поклонился.
Средние ряды поляны, как по команде, тоже поклонились именитому варягу, а Олаф продолжил дальше:
— Да, Власко болеет за землю гордыней своей, и забыл смелый витязь наш, что когда-то вместе с нами и викингов бил, и медовуху пил. Ладно! Не время вспоминать былое, но хочу враз сказать одно тебе, новый посадник Новгорода: мы землю и пахаря никогда не обижали, ибо знаем, что первое без второго не существует, а поросшая быльем трава даже кабана пугает Кроме того, ты правильно заметил, что коли мы уходить не собираемся отсюда, то, стало быть, и корни здесь пустили, и не слабые. Да, разрастаться будем! Будем сестер и дочерей ваших в жены брать! Будем сыновей своих вашим дочерям в мужья отдавать, ибо жить хотим здесь в том же духе родства, на котором и замешана вся жизнь наших племен. Ну, а коли ты захочешь разорвать эти узы родства, то Святовит тебе судья! Вон там, на самом верхнем ряду, я вижу тех вождей и старейшин ваших, которые зорким оком видят все и мудрой душой определят, хочу я зла их народу или добра. А хочу я того, чтобы была земля для посева, чтобы у нас было достаточно своего зерна и платы для содержания дружины, ибо тот болотистый железняк, из которого мы попробовали изготовить себе доспехи, оказался хрупким металлом. А нам нужен такой металл, из которого кузнец Умилич вот такие диковинки кует! — хитро заметил Олаф и показал на щит Гостомыслова городища.
Поляна торжествующе заулыбалась, и Олаф, почуяв это благодушное настроение, ощутил твердую почву под ногами:
— Я прошу от мудрого Совета словен на содержание своей дружины триста гривен серебра ежегодной выплаты. Иначе поступлю, как Рюрик, сам пойду за данью, — завершил он, но оружие в знак вражды не поднял.
Люди с надеждой глядели на Домослава, затем стали оглядываться и громко обсуждать слова варяга.
Олаф ждал решения Совета стоя, показывая уважение и к Совету, и к самому себе. Но вот голоса затихли, и Домослав объявил решение Совета:
— Все земли, которые варяги-русичи ныне занимают под свои поселения и крепости, надлежит увеличить вдвое для занятий земледелием и скотоводством. Ибо кто живет и работает на земле нашей, тот зорче и беречь ее будет. Далее, — с напряжением привлек внимание поляны Домослав и в наступившей тишине молвил: — Ежегодно из казны чуди, мери, веси, ильмени, словен, полочан, дреговичей и дулебов надлежит выплачивать главе новгородской дружины варягов-русичей… триста гривен серебром, ибо предводитель их, испросив указанную сумму, душою не кривил, а исчисления привел правдивые. Да будет тако! — призвал Домослав, и Советная поляна троекратно подтвердила волю своих вождей.
Варяги как по команде встали, услышав решение Совета, и, поклонившись заседателям, под предводительством Олафа неспешно покинули поляну.
Власко, как и следовало ожидать, попытался сразу уйти с Совета, но понял, что это неосуществимо, смирился с необходимостью выслушать еще несколько разумных и острословных напутственных пожеланий, шуток-прибауток вроде той, что любил говаривать отец: «Не тот друже, кто медом уста мажет, а тот друже, кто правду-матку в глаза скажет», ибо когда люди успокоятся, тогда речи их бывают любомудрыми и озорными. Но Власко, почуявшему враждебное отношение Совета к себе, было не до шуток. Он и слушал, и улыбался говорившим ему что-то людям, а в душе кипела обида оскорбленного тщеславия, и ноги устремлялись в сторону дома. Какое спасение, что с Ильменя ветер принес первые клубы вечернего тумана, и люди стали расходиться по своим углам.
Затворив за собой дверь, уставший Власко выпустил из себя ту неприязнь и злость, которой горела его душа, и жадно вдохнул воздух родного дома. Как бы он хотел все забыть! В душе его вдруг возникло то чувство покоя и тихой радости, которые вселяются в нас, едва мы ступаем на порог родного дома. Что за сила таится в стенах его, сила, мгновенно оздоровляющая душу того, кто нуждается в ней? Что за чудо этот родной дом, или чудо живет только в том доме, в котором жили добрые люди? Власко усмехнулся своим мыслям и подошел к столу выпить теплого брусничного киселя.
Возле очага стояла Повада и следила за огнем. Красивая, все еще стройная славянка была ровесницей Власко и только из-за его робости не стала его семьяницей в те годы, когда Власко начал заглядываться на девушек. Вадим оказался решительнее. Он сразу выделил любечскую красавицу и, не раздумывая, сделал ее своей женой, хотя и видел-то всего два раза. Повада нахмурилась, вспомнив давний торг в Новгороде, куда отец ее, Радомир, знаменитый любечский купец и внук вождя племени радимичей, привез на показ свою старшую дочь, которой едва минуло шестнадцать лет. Радомировна была статной, пышнотелой красавицей, и отец очень боялся, как бы не умыкнули его дочь недостойные поселяне. А тут как раз Вадим удостоился чести стать князем Гостомыслова поселения. Радомировна помнит, сколько прытких светлоголовых парней по разным пустякам останавливались возле лавки ее отца и всякий раз бросали долгие взгляды на любечскую красавицу. Но вот вошел Вадим, и Радомировна вспыхнула. Это был тот самый витязь, который прошлым летом набирал у них в городе парней в дружину и зашел в лавку к отцу купить какие-то крепления для коней и воинских доспехов. Радомировна подала тогда Вадиму всего несколько вериг, каких-то закорючин и еще чего-то, чего уже не помнила, но он вдруг смело положил свою большую грубую ладонь на ее тонкую смуглую руку и слегка сжал ее. Девушка вспыхнула, подняла серые глаза, прикрытые густыми черными ресницами, на ильменского словенина и вдруг затрепетала. В лавку вошел отец, сурово посмотрел на них и напомнил Вадиму, что его дочери едва шестнадцать исполнилось. Вадим не снял свою ладонь с теплой, слегка дрожащей руки Радомировны и твердо ответил знатному любечу:
— Год я подожду. Но не больше! Договорились?
Отец пожал плечами, не совсем веря ильменцу. Мало ли что может случиться за этот год с буйным князем! Радомир знал, сколько врагов у северных словен. Но Вадим пытливо посмотрел на девушку, затем на ее отца и настойчиво потребовал:
— На будущее лето приезжай в городище Гостомысла, что на Волхове. У нас там торг идет не меньше вашего. Я найду тебя. Но не забудь ее! — властно приказал Вадим и еще раз взглянул на юную красавицу. Крепко сжал на прощание ее руку и вышел из лавки.
А через год Радомировна сказала отцу, что хочет увидеть Гостомыслово городище, о котором болтают все заезжие купцы, и… отец не смог отказать своей любимице. Так Радомировна стала Повадой. Она любила Вадима. За то, что он был первым, смелым и надежным мужчиной в ее жизни, мужем, которому она родила двух сыновей. Но вот отцом он был не долго. Вадима убил на ее глазах этот свирепый варяг Рюрик. Повада сначала никак не могла понять, жива она или нет после той кровавой сечи, очевидицей которой стала по воле этого жестокосердого пришельца. Сколько болела потом — она не помнила, как вернулась к жизни — не заметила. Отец призвал всех кудесников племени, чтобы только увидеть блеск духа жизни в глазах ненаглядной дочери. И жизнь вернулась к Радомировне. Двадцатидвухлетняя вдова поклялась, вырастив сыновей, отомстить за смерть своего любимого мужа. Дух смерти должен коснуться чела тех, кто посмел сделать ее вдовой, а ее сыновей — сиротами, решила Повада и каждый день придумывала слова молитвы, наполненной колючей злобой, прося дух мести перенести это зло в стан варяга. Она решила любыми путями извести Рюрика и его любимую жену, а весь его род осыпала проклятьями до тех пор, пока не заболела снова. Тогда отец нашел в Прикарпатье знаменитого ведуна, привез его к дочери и со слезами отчаяния просил жреца изгнать из его любимицы дух злобы. Бастарн долго смотрел на лицо Радомировны, искаженное страданием и тоской по мужской ласке, и посоветовал отцу необычное средство. Пусть дворовые поищут в лесах редкостные цветы и пересадят их под окно красавицы. Каждый день Радомировна будет видеть красоту и незаметно пропитается ее целительной силой. Кроме того, он заставил Радомировну разговаривать с солнцем, со звездами и месяцем и брать от их света целительную силу. Радомировна слушала жреца древнего прикарпатского племени сначала с сомнением в душе, а затем проникаясь глубоким уважением к его знаниям природы. Как, удивлялась она, все вокруг нас живое? И солнце? И звезды? И месяц? И мы всем этим можем питаться, яко гречишным киселем? И камни? Они говорят с нами? А. мы ничего не хотим слушать, кроме собственной гордыни? Жизнь прекрасна и бесконечна! Как бесконечна? Без конца? Нет, в это она… «Нет, почему, верю, теперь верю», — беспомощно прошелестела тогда Радомировна, а жрец настойчиво продолжил:
