Ознакомительная версия.
Заседание закончилось предоставлением Германику проконсульского империя и выбором специальной делегации, которая известит его об этом, а также всеобщими выражениями горя по случаю смерти Августа.
Тиберий успешно преодолел испытание, которое потрепало бы нервы более слабого человека. Он получил что хотел, получил возможность огласить принципы, в соответствии с которыми намеревался править. Принципат, начатый Августом, мог бы по многим причинам легко уйти в небытие, как прежде неограниченная власть тирана Сиракуз Дионисия. Его сохранение в огромной степени обязано твердости и терпению человека, который ввел этот процесс в гавань закона и конституционным прецедентом сделал эту власть постоянной. Трудности, ждавшие его впереди (а они были очень серьезны, а для современников гораздо значительнее, чем для нас, оглядывающихся назад), предстояло преодолевать по мере их возникновения. Первый шаг был сделан… Однако существование враждебных подводных течений можно было предвидеть и не сомневаться в их наличии.
Эта враждебность проявилась потому, что сенат недостаточно хорошо знал избранного ими человека. Среди сенаторов укоренилось мнение, что Тиберий был простым орудием Августа, и к тому же не очень надежным, эксцентричной фигурой, которую Август назначил своим преемником из-за отсутствия более достойных кандидатов. Хотя кое-кто, несомненно, и был заинтересован в распространении такого мнения, оно стало рассеиваться, едва сенаторы взяли на себя труд осмыслить события. Один из первых увидел события в истинном свете Квинт Гатерий.
Гатерий, кажется, сожалел о том, что доставил неприятности Цезарю, и поэтому поспешил на Палатин извиняться. Он, однако, видимо, слишком переусердствовал, он пал на колени и обнял ноги Цезаря, наглядно проявляя тогда еще новые выражения чувств. Тиберий, подобно англичанину, которого стал целовать француз, с негодованием отверг это проявление раболепия; но, когда Гатерий, падая на колени, повалил и Тиберия, преторианцы, видя, как Цезарь борется с человеком, который на нем лежит, бросились его спасать. Жизнь Гатерия была в опасности, и Ливии пришлось вступиться за него. Латинский язык не мог выразить того, что чувствовал Тиберий; но он хорошо владел греческим, языком более выразительным для риторических целей, и мог воспользоваться этим языком. Гатерий, без сомнения, удалился, ругая себя и чувствуя, что жизнь — тяжкое испытание.
Всякие сомнения в восприятии сенатской олигархией личности Тиберия укрепились при более внимательном прочтении Brevarium Imperii. Мнение Августа (даже из могилы) все еще влияло на мысли и поведение большинства людей, которые восхищались им при его жизни и признавали его вождем и руководителем. Олигархия вынуждена была согласиться, что монархия, при которой они жили, более продолжительна, чем они полагали. Хотя Август был мертв, установленная им власть осталась.
Нельзя сомневаться в том, что армия еще быстрее оценила значение политического завещания Августа, чем сенатская оппозиция в Риме. Любое действие могло возникнуть только в недрах армии. Если Август предвидел опасность со стороны армии, ему следовало составить такой документ, как Brevarium. Он должен был добавить собственные указания к политике, которую, как он знал, будет проводить Тиберий.
Курс, изложенный в Brevarium Imperii, настолько определен, что завещание явно было составлено при участии или даже по просьбе Тиберия. Авторитет Августа придал силу принципам, которых придерживался Тиберий. Сам Август не всегда их разделял. Положения, изложенные в меморандуме, показывают, что он осознавал необходимость оградить Тиберия от подозрений, которые возникнут в отношении его политики на Рейне. Провинциалами, которым был ограничен доступ к римскому гражданству, были германцы; границы, которые далее не следовало расширять, были границами с германцами, и Август ясно предвидел вероятность, что его преемник может оказаться в неловком положении, возражая против выдвинутых претензий. Он изложил свои рекомендации в общей форме; однако общее неизбежно включало и частности.
По всей видимости, в этот меморандум в кратком виде вошел доклад Тиберия, представленный Августу после изучения ситуации на севере, в нем отразилась победа над политикой военачальников на Рейне в последние дни жизни Августа.
Военные мятежи на Рейне и на Дунае последовали тотчас. Современному читателю не вполне ясно, почему военачальники вдруг сочли столь трудным контролировать выражение мнений своих подчиненных. Войска хорошо знали Тиберия. Он не походил на человека, которого могли испугать подобные бунты, и еще меньше, чем Август, он был склонен идти навстречу требованиям, которые они не осмеливались предъявить последнему. Если они полагали, что восшествие нового императора, только что приступившего к исполнению своих обязанностей, будет подходящим моментом для привлечения внимания к их проблемам, то выказали политическую проницательность, которая напрочь отсутствовала в их дальнейшем поведении.
Мятежи на Рейне и Дунае заслуживают того, чтобы подробно о них рассказать, и не только как о части правления Тиберия, но и чтобы ближе взглянуть на жизнь и быт римской армии. Обычно его излагали в богатой — иногда слишком богатой — подробностями комедии, в которой простые люди всех возрастов намного умнее своих начальников, к тому же с немалой долей юмора. Тацит описывает сцену, которая могла выйти из-под пера Чарльза Левера или капитана Марриата.
Мятеж в Паннонии разразился первым.[30] Три легиона, стоявшие в Паннонии (8-й Августов, 9-й Испанский и 15-й Аполлониев), были расквартированы вместе на летних квартирах. Узнав о смерти Августа, их командир Юний Блез отменил обычные работы в знак траура. Вот во время этого вынужденного бездействия и начались неприятности.
Первым зачинщиком стал человек по имени Перценний, у которого было не совсем обычное прошлое. Прежде он был организатором и предводителем группы театральных клакеров. Подобное спортивное соперничество, которое столетия спустя вылилось в войны «синих» и «зеленых» и в знаменитый мятеж гладиаторской команды «Ники» в Константинополе, уже вовсю процветало в Риме. Этот Перценний был опытным агитатором и рекламщиком, который способствовал успеху или провалу той или иной стороны. Затем он записался в армию. Нам неизвестны безусловно любопытные причины, повлекшие такое его решение, однако можно предположить, что какой-нибудь казначей счел необходимым для него на время укрыться в армии.
Вскоре этот человек стал популярным среди солдат, которым в долгие свободные вечера нечем было заняться, кроме слушанья его речей. Наиболее разумные и уважаемые люди держались от него подальше, однако вскоре он нашел приверженцев среди глупцов и забияк. Речи, которые Тацит вложил в его уста, были речами веселого выпивохи и заводилы. Точно такие речи можно услышать в Гайд-парке и в наши дни. Это решительно не те речи, с которыми обращается уважаемый профсоюзный лидер к своим слушателям. Читая их, можно живо себе вообразить, каков по характеру и из какой среды вышел Перценний. О личности его казначея можно только догадываться.
Несомненно, были уважительные причины, почему Юний Блез сразу же не пресек его деятельность, не арестовал Перценния и не занял войско работой. Когда же, наконец, он вмешался, то сказал: «Лучше обагрите ваши руки моей кровью, чем предайте интересы императора». Он сказал то, что на его месте сказал бы любой современный офицер. Мятеж и восстание, говорил он, не лучший способ донести свои обиды до ушей Цезаря. В прежние времена никогда воины не высказывали подобных требований своим командирам. Начало нового правления — неподходящее время для того, чтобы еще увеличить бремя его правления. Он, наконец, предложил им назначить депутацию и передать делегатам наставления в своем присутствии.
Мятежники-любители вовсе не стремились «омыть руки кровью Блеза». С замечательным добродушием они приняли его предложение. Был избран трибун, сын Блеза, чтобы направиться в Рим с требованиями от имени тех, кто прослужил шестнадцать лет и требовал выхода в отставку после этого срока вместо отставки после двадцати пяти лет. Дальнейшие инструкции будут переданы, если это условие будет выполнено.
Ничто более ясно не могло показать нереальность мятежа, чем обещание «дальнейших инструкций». Эти умеренные мятежники, видимо, тешили себя мыслью, что мятеж будет носить мирный характер и продолжится долго и что они постепенно, одно за другим будут направлять в Рим свои требования, а новый император будет покорно им следовать. Они были новичками в деле восстания и даже не знали, что это такое и как оно проходит.
Попытки Перценния пали на подготовленную почву настроений более серьезных его коллег. Пока эти события происходили в летнем лагере, восстали войска в Навпорте и отметили это событие грабежом соседних вилл. Попытки центурионов восстановить порядок привели к оскорблениям, а затем и к насилию. Особенным нападкам подвергся Авфидиен Руф, офицер, выслужившийся из рядовых до должностей, соответствовавших современным должностям адъютанта и квартирмейстера. Авфидиен тяжко трудился всю свою жизнь и заставлял делать то же и других. Они захватили Авфидиена, запрягли в повозку с багажом и погнали вперед, издевательски спрашивая, как ему нравится тяжкий груз и длительные переходы, которым они сами подвергаются ежедневно. Авфидиен был первой жертвой насилия среди центурионов, на его примере стало ясно, где искать истинные причины недовольства — в слишком суровой дисциплине, а не в условиях службы.
Ознакомительная версия.
