Замерла жизнь в зале Дивана, и никто из сановников, даже члены тайного военного совета, не осмеливались нарушить уединение великого султана.
Недвижима стража у ворот. Подобно изваяниям, застыли янычары у кованых, с причудливым орнаментом двустворчатых дверей дворца. Как тени скользят слуги. Тише, чем обычно, звенят струи фонтанов, и смолкло всё живое в тенистом саду.
На четвёртый день вызванный повелением Абдул-Хамида министр иностранных дел Турции Саффет-паша вошёл в летнюю резиденцию, в полном неведении, что услышит от султана?
В огромном зале, где стены и потолок отделаны мозаикой из золота и драгоценных камней, а на ветвях поют райские птицы, на низком помосте, инкрустированном слоновой костью, в одиночестве восседал Абдул-Хамид. Прикрыл глаза, и не поймёшь: спит ли, нет?
Ступил Саффет-паша на пушистый ковёр, переломился в поклоне. Однако молчит султан, будто не замечает министра. Но вот дрогнули тонкие пальцы рук, пробежали по полам шёлкового халата. Сказал почти не разжимая зубов:
– Саффет-паша, едва последний корабль Сулеймана поднял якорь и отчалил из Дубровников, как горцы снова взялись за оружие. – Абдул-Хамид приоткрыл один глаз. – Австрия и Италия хотят, чтобы Черногория и Сербия подписали мир с Портой.
– Но, великий султан, их князья заявили, что ведут войну с Оттоманской империей в союзе с Россией и находятся под её высоким покровительством.
Голосом резким, не терпящим возражений, Абдул-Хамид прервал министра:
– Если сербы и черногорцы отказались от мира с Портой, я велю уничтожить всех жителей этого горного края…
В тот же день, после вечернего намаза, султан созвал тайный военный совет, решивший выделить орду в тридцать таборов для продолжения военных действий в Черногории и Сербии.
Халюсси-паша считал шипкинские укрепления неодолимыми. Всей своей мощью они повернулись к Габрово, откуда Халюсси ждал прихода русских. У Среднего Беклеме двухъярусные стрелковые окопы; стрелковые окопы на горах Индийская Стена и Узук-Иушь; на Шипке батареи из трёх орудий и стрелковые окопы; на горе Святого Николая две батареи и окопы…
Никак не предполагал Халюсси-паша, что придётся отражать наступление Гурко с юга.
Накануне заместитель Гурко генерал Раух бросил к Новой Загоре два батальона пехоты и конный полк при трёх орудиях, завязав бой с тремя турецкими таборами и конными черкесами. После кратковременной артиллерийской дуэли фланговыми ударами пехота принудила турок к отступлению. Атака черкесской конницы наткнулась на конницу русских и захлебнулась.
Обеспечив тыл, Передовой отряд навалился на Халюсси-пашу. Несколько раньше, когда Гурко брал Казанлык, к Шипкинскому перевалу со стороны Габрово подступил отряд Дерожинского. Его Орловский пехотный полк и Донской казачий при одной батарее имели приказание главнокомандующего оказать конкретную поддержку генералу Гурко по овладению Шипкинским перевалом.
Дерожинский прибыл к перевалу ранее Передового отряда. Не став дожидаться подхода Гурко, генерал-майор Дерожинский принял решение начать бой. Чтобы отвлечь внимание Халюсси-паши от дороги из Габрово, по которой Дерожинский имел намерение повести основное наступление, две пехотные роты и две сотни казаков, посланные им, сбили с горы Большой Бедек, расположенной к востоку от Шипкинского перевала, три турецких табора. Этим путём генерал-майор Дерожинский предполагал наладить связь с Гурко, когда Передовой отряд начнёт наступление на перевал с юга.
Однако в проведение операции вмешался подошедший к перевалу командовавший Габровским отрядом командир пехотной дивизии генерал-адъютант Святополк-Мирский. Не став дожидаться совместных действий с Передовым отрядом, Святополк-Мирский решил наступать самостоятельно…
Халюсси-паша даже и не мечтал о таком промахе русских генералов. Он творил утренний намаз, когда явился офицер с докладом, что русские начали наступление от Габрово тремя колоннами. Одна шла на укрепления, две другие пытались продвигаться на флангах.
– О аллах, – воздел руки бородатый, со слезящимися глазами Халюсси-паша. – Ты лишил русских генералов разума. Я перебью их поодиночке, сначала Святополк-Мирского, потом собаку Гурко, который выскочил впереди своры. Пусть не умолкают наши пушки и не опускаются ружья у аскеров даже когда гяуры Святополк-Мирского побегут вспять.
Когда на следующий день генерал Гурко повёл наступление, он оказался в сложном положении. Перед ним стоял весь Шипкинский отряд Халюсси-паши…
Стоян поднимался в горы со стрелками полковника Климановича. По каменистым лесным тропам их вели два габровских проводника. Болгары ориентировались легко. Шли быстро. Перед Узуновым маячила спина коренастого Климановича.
Лес кончился, впереди открылась дорога и турецкие укрепления на Шипке и горе Святого Николая. И тут стрелки увидели, как над турецкими укреплениями подняли белый флаг.
– Они сдаются! – закричали несколько голосов.
– Не выдюжил турок, тонка кишка! – повеселели стрелки.
Полковник засомневался:
– Неужели Халюсси-паша намерен сдаться?
– Парламентёры! – подал голос Стоян, заметив офицеров с белым флагом…
В сопровождении командира первой роты Климанович направился к турецким парламентёрам. Стрелки с нетерпением ждали их возвращения, переговаривались:
– Шипка не Хайнкией, дорога, гляди, какая!
– Теперь наш солдат валом попрёт. Скоро и войне конец!
– Удаляются парламентёры, полковник ворочается. Тише, послушаем, о чём сказывать будет!
– Поручик, – сказал проходивший мимо Стояна Климанович. – Халюсси-паша готовит капитуляцию. Привал, братцы!
– Ваше превосходительство, велите щец сварганить.
– Будут вам, братцы, и щи, и баня.
Не успели солдаты и на привал расположиться, как турецкие укрепления ожили. Загрохотали пушки на Шипке, турки повели пальбу по стрелкам.
– Они время выигрывали, полковник, – сказал Стоян.
– Ах, чёртовы башибузуки! Братцы, пойдём в штыки!
Климанович поднял стрелков. Турки встретили их отчаянной контратакой. Куда ни кинь взгляд, из-за укрытий, за камнями-валунами, в горах, как маки, цвели их фески.
Стрелки катились цепью. На них набегали турки. Вот они сошлись в рукопашной.
Смерть опахнула Стояна. Она была совсем рядом. Он, Узунов, чуял её, но страха не успел ощутить. Поручик разглядел свою смерть. Она появилась перед Стояном в образе красивого офицера с совсем не злым лицом.
Не успел поручик скрестить с ним саблю, как турок ловким ударом выбил её из руки Стояна и занёс над ним свой ятаган.
Тут бы и принял смерть поручик Узунов, но подоспел стрелок. Длинным выпадом он вонзил штык в грудь офицера и сам упал, сражённый чьей-то пулей.
Стоян подхватил ружьё и вместе с другими стрелками ворвался в укрепление…
Ночью Халюсси-паша, бросив лагерь и раненых, девять орудий, боеприпасы и продовольствие, горными тропами бежал к Филиппополю.
Узнав об этом, Гурко послал санитаров для сбора раненых. Печальная картина предстала перед ним. Повсюду валялись изрубленные русские солдаты.
– Головорезы, истые головорезы! – негодовали стрелки и казаки.
Оставив на Шипке Орловский полк с бригадой, Гурко отвёл Передовой отряд в Казанлык.
Кабинет её величества королевы британской встревожился не на шутку. Опасались появления русской армии в Стамбуле, а эскадры в проливах. Мерещились жерла пушек, направленные на Босфор.
Палата лордов требовала от Биконсфилда вмешательства в дела русско-турецкой войны. На флагмане английского военного флота взвился сигнал – кораблям следовать в порт Безика. Поближе к Дарданеллам.
Андраши метался между Шенбрунном и германским посольством. Австро-венгерские дивизии пропылили к границам Боснии и Герцеговины, стали биваком.
Бисмарк ловко подталкивал Андраши, а сам слал любезные послания российскому императору и князю Горчакову. На случай войны Австро-Венгрии с Россией железный канцлер искал поддержки у Италии.
Князь Александр Михайлович Горчаков прибыл в Главную квартиру императора и на второй день имел встречу один на один с военным министром Милютиным. Прознав об этом, великий князь Николай Николаевич не преминул пустить злую шутку:
– Не раздуло бы по ветру сей перезрелый одуванчик. А моему державному брату следует помнить: дипломаты хороши, когда молчат пушки.
Ах, как ошибался главнокомандующий!
Осман-Нури-паша немногословен и суров. Это могла бы подтвердить сотня черкесов и башибузуков, вздёрнутых за то, что отказались рыть траншеи и носить землю. Теперь они висели на устрашение другим, и их остекленевшие глаза не видели, как располагаются на окружающих Плевну высотах аскеры Осман-паши.
