— Никогда не давай денег сразу. Люди неблагодарны. Дай им средства самим помочь себе, а затем проверь, как они это сделали.
Помимо прочего бабушка выделяла средства на выплату стипендий одаренным студентам. И вот однажды одна из таких студенток, получавшая отличные оценки по математике, неожиданно стала не успевать по многим предметам в университете. Бабушка послала меня домой к этой девушке, чтобы выяснить причину.
Я почувствовала себя так, будто попала в роман Достоевского: тесная квартирка, пропахшая нищетой, пьяница-отец — банковский чиновник, болезненная мать с желтоватым и угрюмым лицом, грубый, неотесанный младший брат. Причина неуспеваемости девушки была очевидна: она была беременна. Семья жестоко бранила ее за то, что она загубила свое будущее. Ей было восемнадцать, и мы обе чувствовали стыд и смущение. Я была рада, что Рэдфи, невозмутимая и деловитая, как всегда, находилась рядом со мной. Запинаясь, я проговорила, что мы вновь рассмотрим вопрос о стипендии после рождения ребенка. А пока девушка получит чек на 500 рублей, чтобы поддержать себя. Не выходи замуж и не губи свою карьеру, хотела сказать я. Но лишь пожала ей руку и пожелала всего хорошего. Затем я убежала от бурных проявлений благодарности ее родителей.
Уходила я от нее расстроенной. Действительно, пока принадлежность к женскому полу будет играть решающую роль в жизни женщин, не будет для них никаких надежд на лучшее.
Посещая дома бедняков, таких, как эта девушка, изувеченный рабочий, музыкально-одаренный человек со слепым отцом и восемью братьями и сестрами, бывший политический ссыльный, вернувшийся из Сибири, и многие другие, я поняла, что благотворительностью не так легко заниматься. Нельзя питать никаких иллюзий по отношению к людям, как учила меня бабушка, и, тем не менее, надо иметь сострадание. А для этого нужно было понимание. Но чем больше я соприкасалась с тем миром, где голод и холод, или, вернее, пол, голод и холод были главными реальностями, тем меньше я чувствовала в себе с ним общего. И все же там, среди этого униженного людского общества, роящегося вокруг меня, одновременно такого близкого и такого далекого, там, думала я, тоже была жизнь.
Своими сомнениями в этой области я поделилась с профессором Хольвегом. Когда Рэдфи вступила в права наследования ранней весной 1914 года и отправилась в свое поместье в Суссекское графство, чтобы в полной мере посвятить себя спорту и гигиене, Зинаида Михайловна была назначена присматривать за моими занятиями. Сейчас она подремывала мирно, как сурок, на пару с Бобби — я регулярно добавляла в ее чай немного рома, — и я могла говорить свободно.
— Видите ли, Татьяна Петровна, — сказал профессор, — вы принадлежите к социальному слою, который является отгороженным и замкнутым, как клуб для узкого круга. Его члены ведут себя в соответствии с правилами этого клуба и заботятся только об одобрении со стороны других членов. Выше этого клуба русской аристократии есть другой, еще более замкнутый и закрытый клуб — императорская семья, которая еще более оторвана от остальной части общества. Можно изобразить русское общество как последовательность концентрических кругов с императорской семьей — самым маленьким кружком в центре, — затем дворянство, чиновничество, буржуазия и так далее, и на самом удаленном от центра месте огромная масса крестьян и рабочих. Эти круги не пересекаются. Пока общество остается в неизменном состоянии, круги вращаются каждый по своей орбите, и самый большой, внешний круг, медленнее всех. Но сейчас, под давлением индустриализации, внешний круг начинает вращаться все быстрее.
Он начал помешивать свой чай ложечкой вдоль самого края чашки.
— Когда он наберет достаточный импульс, он создаст вихрь, который вовлечет все остальные круги. И те, что были ближе к центру, окажутся на дне, — он стал быстро мешать чай, и я могла видеть, как жидкость образует пустоту в центре чашки. Тень какого-то неопределенного ужаса прошла надо мной.
— И я тогда тоже буду на дне? — спросила я.
— Надеюсь, что нет. Это было бы очень печально. — И мой наставник снова привлек мое внимание к поставленной передо мной задаче по оптике.
Размышляя над этим разговором, я почувствовала еще большую решимость не быть заключенной в двух самых внутренних кругах, аристократическом и императорском. Я рассказала профессору Хольвегу о том, что Александра поверила в мое медицинское призвание и обещала поддержку. Каковы бы ни были сомнения моего знаменитого наставника, он не только сводил меня в зоологический и анатомический музеи и представил меня своим коллегам на медицинском факультете — включая великого Павлова — но и, кроме того, контрабандой пронес в дом микроскоп, реактивы, карманный хирургический набор (с помощью которого я препарировала на чердаке дохлую мышь), кучу медицинских учебников и, наконец, в продолговатой коробке, скелет. Его я сложила с помощью Федора в глубине шкафа в моей спальне. По ночам я вытаскивала его, чтобы зарисовывать некоторые части. Если бы меня обнаружили за этим, я всегда могла бы сказать, что изучаю анатомию ради живописи. Отец, конечно, принял бы это объяснение.
Однажды майским вечером, когда я вернулась домой после тенниса, меня позвали в бабушкину гостиную. Рядом с ее креслом стоял скелет.
— Милостивая государыня, — спросила она своим по-мужски низким голосом, — что это за шутки над слугами в твоем возрасте?
— Я… простите, бабушка, это была не шутка. Я занималась. — Соврать о занятиях рисованием я не решилась.
— Занималась? Гм, кажется я начинаю понимать. У тебя случайно не припрятан труп где-нибудь в доме?
— Это было бы неудобно, бабушка.
— Не шути со мной, барышня! Чем еще ты «занимаешься»? Говори мне сейчас же!
Я призналась в существовании своей лаборатории на чердаке. Бабушка отправилась лично все осмотреть.
— Кто принес сюда этот микроскоп? — Своей тростью она смела с полок пробирки и реактивы.
— Этот плюгавый еврейский ученишко, protege твоего отца, конечно. Что еще принес тебе профессор Хольвег?
В моей спальне была обнаружена обширная медицинская библиотека.
— Сейчас же отправьте все назад, — приказала бабушка Вере Кирилловне, которая настолько была потрясена всем увиденным, что сразу лишилась своего красноречия.
— Ах, обманщик, мошенник, забивающий голову молодой девушке этой чепухой, да, чепухой! — воскликнула она так, что я вздрогнула. — Если ты на одну минуту думаешь, что тебе будет позволено стать лекарем, тогда тебе самой нужен доктор, моя хорошая, для твоей головы! — И в ее устах этот разговорный синоним слова «враг» прозвучал особенно оскорбительно. — Бабушка стукнула мне по лбу рукояткой трости.
Этот удар переполнил чашу моего терпения!
— Ненавижу бабушку! — Когда она ушла, я, как тигрица, носилась по своим апартаментам. — Ненавижу Веру Кирилловну! Я их всех ненавижу! Они не позволят мне стать кем я хочу, им нет дела до того, кто я есть на самом деле, даже папе. Я всегда лишь его дорогая дочурка, с которой он играет и кого балует, но меня, настоящую меня, он не знает совсем. Он считает, что мне нужно выйти замуж за князя Игоря для блага России, но как я помогу России, живя во дворце, проводя «приемные» дни и путешествуя за границу? Неужели у нас не хватает великих княгинь, чтобы делать эти вещи лучше меня, и какой прок от них для России, в самом деле? Даже жизнь Татьяны Николаевны напрасна, и она сознает это сама, ее жизнь даже еще более бесполезная и пустая, чем моя. Но ей, царской дочери, не поможет никто, да и мне никто не поможет. Ох, лучше бы мне умереть!
Дойдя в своей бессильной ярости до высшей точки, я почувствовала себя спокойнее. Я вызвала Дуню, мою старшую горничную, и приказала ей готовить ванну. Затем вызвала Федора. Ему было поручено предупредить меня, когда профессор Хольвег явится к отцу, так как я была уверена, что его обязательно позовут. Когда я была тщательно одета, Федор сообщил, что профессор находится в кабинете отца. Я спустилась в вестибюль и стала ждать за одной из колонн.
Вскоре профессор появился. Он почти бежал, семеня частыми шажками, подобно Кролику из «Алисы в стране чудес».
— Профессор Хольвег, — тихо сказала я. Он остановился и воззрился на меня, как будто не веря, что это я. Вместо обычной школьной формы, на мне было белое кружевное платье с ниткой жемчуга. — Профессор, простите меня за все неприятности, что я вам причинила. Отец был очень рассержен?
— Князь был недоволен. Он указал мне весьма прямо, что ваш долг перед страной несовместим с медицинской карьерой. Он также обвинил меня в том, что я обучаю вас обману, но это обвинение я отверг. Наоборот, я пытаюсь учить вас интеллектуальной честности, умению находить в стремлении к интеллектуальному совершенству одну из величайших радостей в жизни. Это я попросил бы вас помнить всегда, Татьяна Петровна, даже когда вы уже забудете меня.
