Мухарев вышел, и ребята остались одни. Они разделись, сели за стол и принялись за работу. В письме жители партизанского края обращались к великой партии, к Москве, которая олицетворяла собой все лучшее, все дорогое, что было в сердцах людей, сражавшихся с ненавистным врагом. Там было написано:
«Москва, Кремль. От партизан и колхозников энских районов Ленинградской области, временно оккупированных врагом».
– А что такое энский район? – спросил Митяй. Ленька диктовал, а он писал, по-ученически склонив голову набок.
– Энский район?.. – Ленька почесал затылок. – Наверное… Нет, не знаю.
– О чем, писари, задумались? – спросил вошедший снова Василий Григорьевич. – Энский район что такое? Эх вы, разведчики! Энский район – значит, неизвестный район. Гитлеровцам, конечно, неизвестный. Знают они, что есть партизанский край южнее озера Ильмень, а где он, точно не знают: бьют-то их повсюду. Если бы мы написали, что в лесную республику входит и Белебелковский район, и Ашевский, и Дедовичский, и часть Старо-Русского, для гитлеровцев это было бы находкой. Выходит, что название районов – это военная тайна. Пусть они ищут, где такие энские районы…
В письме говорилось о том, как борются с врагом советские люди на русской земле, захваченной фашистами, как ни днем, ни ночью не дают они покоя гитлеровским захватчикам. Говорилось там, как живут люди в партизанском крае, как сохранили они Советскую власть и берегут эту власть пуще зеницы ока.
В конце письма сообщалось, что жители лесной советской республики решили послать в подарок героическим защитникам Ленинграда обоз с продовольствием.
– «Пусть знает враг, – диктовал Ленька, – что советский народ никогда не будет стоять на коленях, пусть наш партизанский обоз с продовольствием, который мы доставим через линию фронта, покажет всем, что и мы, советские люди, борющиеся в фашистском тылу, стоим в одних рядах с защитниками Родины. Враг может временно захватить нашу землю, но не покорить ему русских людей».
– Здорово! – не удержался Митяй. – А нам про это Василий Григорьевич не говорил. Значит, прямо через фронт! Прорвутся с боем и привезут… «Вот, – скажут, – наш подарок от партизанского края…»
– Я в Ленинграде был перед войной, – задумчиво сказал Ленька. – Знаешь, какой город!.. Гитлеровцы, гады, со всех сторон его окружили, голодом хотят взять.
– А как же тогда обоз доставят, если кругом враги?
– Как, как… Кругом нас тоже враги, а видишь – целый обоз люди снаряжают. Прорвутся и привезут, вот как!
– Подожди, а где продовольствие-то возьмут?
– Каждый даст, что сможет, вот и наберется. На весь город, конечно, не хватит, но они между собой поделятся. Все-таки помощь!..
– Ну ладно, давай писать. Теперь я подиктую.
Под конец они знали письмо почти наизусть. Часа через два, когда Василий Григорьевич вместе с командиром зашел в землянку, на столе лежала целая стопка тетрадей, и в каждой из них – аккуратно переписанное письмо в Москву, в Кремль.
– Молодцы! – похвалил мальчиков Мухарев. – А ошибок много наделали? Сейчас проверять сяду. Я тоже давно не сидел за школьными тетрадями… А вы отдыхать идите. Поспите, ночь будет тяжелая.
Ленька с Митяем вышли из штабной землянки. Кругом стоял густой дремучий лес. Дул теплый ветер, и с еловых ветвей с шумом обрушивались нависшие за зиму сугробы снега.
– Теперь весна скоро, – сказал Ленька, наблюдая, как с деревьев осыпается снег. – Елки шубы снимают.
По тропинке, вытоптанной между деревьями, они прошли к своей землянке.
Ночью их разбудили. Первую часть пути ехали на подводах, а потом двинулись пешком. С рассветом пришли в Заполье. Василий Григорьевич, видимо, здесь уже бывал. Он уверенно подошел к одному из домов, постучал щеколдой. В сенях послышались шаги, кто-то спустился по лестнице и осторожно спросил:
– Кто здесь?
– Свои, Андрей. Гостей принимай.
– Да кто свои-то?
– Я это, Мухарев. Отвори!
За дощатой дверью звякнула задвижка, и на пороге возникла фигура коренастого широкоплечего человека.
Он застегнул распахнутый ворот домотканой рубахи и радушно сказал:
– А, Василий Григорьевич! Заходи, сделай милость! Я сразу-то не признал… Да ты никак не один?..
Дети в доме еще спали, а хозяйка спозаранку возилась у печки.
– Ну как, Андрей, новости есть? – спросил Мухарев. – Да как сказать, особого ничего нет. Немец пока не суется. Вроде бы тихо. А ты обещанное привез? Меня всё мужики спрашивают, боятся, как бы без нас не отправили.
– Привез. Затем и приехали. Ты народ собирай, вместе прочитаем.
Андрей заторопился. Сунул босые ноги в валенки, накинул кожух и вышел. Скоро в избу начал собираться народ.
Вернулся Андрей. Следом за ним вошло еще несколько человек. Люди рассаживались на скамьях вдоль стен, но места всем не хватило, и многие стояли у входа. А народ все подходил. Пришлось раскрыть дверь, и запоздавшие теснились в сенях.
– Я только свой край обежал, Василий Григорьевич. Других отдельно собирать придется. Можно начинать, – сказал хозяин. – Однако, тесновато в избе, – улыбнулся он. – Гляди, сколько набилось…
Ленькин учитель поднялся из-за стола, снял шапку. Как всегда, волосы его топорщились ежиком.
– Так вот, товарищи, – сказал он. – Просили вы привезти письмо, которое мы посылаем в Москву от жителей партизанского края. Разрешите мне прочитать его?
Василий Григорьевич стал медленно читать письмо; в избе наступила такая же тишина, как там, в лесу, когда партизаны давали клятву. Закончив, Мухарев добавил:
– Должен вас предупредить, товарищи, что, если фашисты прознают об этом письме, каждая подпись будет грозить смертью. Мы никого не неволим, каждый должен поступить так, как подсказывает ему сердце. Кто робеет, пусть подписи не ставит. А насчет продовольствия тоже дело добровольное… Вот и все, товарищи.
Все разом заговорили. Сначала даже трудно было разобрать отдельные слова. Потом из гула выделился голос немолодой женщины. Она протиснулась вперед и сказала:
– А ты нас не обижай, Василий! Кто это из нас сробеет? Мы что, не русские люди? Да неужто мы врагу поклонимся?! Давай я первая подпишу.
Женщину поддержали все собравшиеся в избе. Когда шум немного утих, жители села начали подписывать письмо в Москву. Одна за другой в тетради появлялись все новые подписи. Общий порыв захватил и Митяя с Ленькой. Пошептавшись, они протиснулись к Василию Григорьевичу, и Ленька тихо спросил:
– Василий Григорьевич, а нам подписать можно?
– А почему же нет? Это письмо от партизан и колхозников. Вы же партизаны!
– А может, скажут – несовершеннолетние…
– Подписывайтесь, вы теперь полноправные партизаны – на задания ходите.
Ленька взял карандаш, вывел в тетрадке свою фамилию и пододвинул тетрадь Митяю.
– А разреши к тебе обратиться, милый человек, не знаю, как величать тебя. – К столу подошел седой старик с густой бородой. – Сам-то я не здешний – из Папоротна. Не дал бы ты нам это письмо в деревню? Сделай милость, пошли кого-нибудь. Я бы на лошадке и доставил. Тут всего до нас верст пять будет.
Мухарев подумал и повернулся к Леньке.
– Леня, а что, если вам с Митяем поехать? Прочитайте письмо, подписи соберите и сейчас же обратно. Мы тем временем в других деревнях побываем, а к вечеру обратно тронемся. Как?..
Ленька вспыхнул. Слишком уж неожиданным было такое доверие.
– Ну что ж! А справимся мы? – спросил он.
– Справитесь! Берите тетрадь и езжайте. К вечеру чтобы здесь быть. Винтовку-то оставь. Никуда она не денется. А вы, дедушка, мальцов обратно доставите?
– Доставим, доставим, как же их не доставить. Пойдемте, я вас мигом домчу.
Сначала дорога шла полем, потом замерзшим болотом. Вскоре открылась и деревенька. У околицы их встретили двое – женщина, закутанная в платок, и подросток, на котором надет был, видно, отцовский тулуп, потому что рукава болтались до самых колен. Женщина и подросток вышли из-за овина, одиноко стоявшего при въезде в деревню. Удостоверившись, что едут свои, они поздоровались с дедом и пропустили подводу.
– Гляди, во всех деревнях стерегут, – шепотом сказал Митяй.
Старик подвез Митяя и Леньку к своему дому, привязал лошадь у ворот, покрыл ее рядном, бросил сена и, велев ребятам идти в избу, сам отправился к председателю. В избу ребята заходить не стали. Они остановились на крыльце и оглядывали незнакомую улицу. Было пустынно. Из соседнего двора вышла собака, лениво тявкнула раз-другой и вернулась обратно. В проулке появилась женщина с ведрами на коромысле. Она набрала воды из обледеневшего колодца и, подцепив ведра, медленно пошла вдоль улицы. Потом из дальней избы вышли трое. Среди них был знакомый дед. Старик пошел дальше, а двое повернули к ребятам. Они прошли уже половину дороги, когда из проулка навстречу им выскочил паренек с длинными рукавами. Он что-то испуганно говорил, указывая назад, в сторону огородов. Один из мужчин свистнул и вернул старика. Дед торопливо подбежал. Они, посоветовавшись втроем, что-то сказали подростку, и тот нехотя пошел в проулок. Дед крикнул ему вдогонку; парень быстро исчез за углом.
