Ознакомительная версия.
Вскоре пришлось эвакуировать и Курфюрстенштрассе. Оставшихся офицеров распустили. Мюллер возвратился обратно в резервный командный пункт в крипте кирхи Святой Троицы на Мауерштрассе. Линия фронта теперь проходила почти по самой Бендлерштрассе, поддерживать связь становилось все труднее. Чтобы добраться до здания, я, лавируя между грудами обломков, доезжал до Тиргартена, потом шел пешком, через подвалы и руины меня провожали Kellerkinder - дети подземелья, маленькие сироты, грязные, тощие, которые знали здесь каждый уголок. Грохот бомбардировок, казалось, уже превратился в живое существо; разнообразные, непрекращающиеся шумы терзали слух, но еще хуже было, когда вдруг воцарялась чудовищная тишина. При разрывах фосфорных бомб возникали огромные пожары, горели целые районы, мощные тепловые потоки переносили по воздуху искры и раздували новые очаги пламени. Иногда сильные, короткие ливни тушили несколько полыхавших домов, но запах гари только усиливался. На оси Восток-Запад пока еще пытались приземлиться самолеты. Двенадцать «Юнкерсов-52», перевозивших юнкеров СС, сбили при подлете, один за другим. По информации, которую мне поручили передать, армия Венка, похоже, растворилась где-то южнее Потсдама. Двадцать седьмого апреля было очень холодно. «Лейбштандарт Адольф Гитлер» отразил страшную атаку большевиков на Потсдамерплатц, и нам выпало несколько часов покоя. Когда я вернулся в кирху на Мауерштрассе, чтобы доложить о новостях Мюллеру, мне сообщили, что он в одном из крыльев Министерства внутренних дел и что мне тоже приказано туда явиться. Я нашел Мюллера в компании Томаса и еще тридцати офицеров СД и гестапо в большом зале почти без мебели, с пятнами от сырости на стенах. Мюллер заставил нас прождать еще полчаса, но пришли еще только пять человек (хотя всего он вызвал пятьдесят). Мы выстроились в ряд и во время короткой речи стояли навытяжку. Накануне, после беседы по телефону с обергруппенфюрером Кальтенбруннером, фюрер решил удостоить РСХА высокой чести за службу и безупречную честность. Он хочет наградить Золотым немецким крестом десять оставшихся в Берлине офицеров, особенно отличившихся на войне. Список составлял Кальтенбруннер, те, кто себя в нем не обнаружат, пусть не расстраиваются, они тоже получат свою долю почестей. Потом Мюллер зачитал список, который начинался с него самого. Я не удивился, услышав фамилию Томаса, но, к моему вящему изумлению, предпоследним Мюллер назвал меня. Что же я совершил, чтобы меня так отметили? С Кальтенбруннером на короткой ноге я не был, совсем наоборот. Томас, стоявший в другом конце шеренги, незаметно мне подмигнул. Потом мы, разбившись на группы, отправились в канцелярию. В машине Томас объяснил мне суть дела. Роль сыграло то, что мы с ним служили на фронте, а таких среди офицеров, оставшихся в Берлине, - единицы. Добраться до канцелярии по Вильгельмштрассе оказалось довольно сложно, канализационные трубы лопнули, улицу затопило, плавающие в воде трупы слегка покачивались, когда рядом проезжали машины. Путь мы заканчивали пешком, брюки вымокли до колен. Мюллер вместе с нами карабкался по руинам Министерства иностранных дел, оттуда подземный туннель вел в бункер фюрера. Туннель тоже заполнялся водой, доходившей нам почти до лодыжек. Вход в бункер охраняли чины ваффен-СС «Лейбштандарта», они забрали у нас табельные пистолеты и пропустили. Мы прошли через первый бункер, потом по винтовой лестнице, с которой струились ручейки, во второй, более глубокий. Мы шлепали по воде, поток тек от Министерства, внизу у ступенек уже намокли красные ковры, устилавшие длинный коридор, где нас усадили вдоль стены на школьные деревянные стулья. Прямо при нас генерал вермахта кричал на другого, носившего погоны генерал-оберста: «Мы тут все утонем!» Тот старался его успокоить и заверял, что скоро привезут насос. В бункере к отвратительному запаху мочи примешивались запахи сырости и затхлости, пота и шерсти, пропитанной влагой, которые тщетно пытались заглушить дезинфицирующими средствами. Нам пришлось ждать, офицеры сновали туда-сюда, под ногами у них громко хлюпало, они исчезали внизу в другом кабинете или поднимались по винтовой лестнице. В помещении не смолкало жужжание дизельного генератора. Мимо нас, оживленно беседуя, продефилировали два молодых элегантных офицера, за ними следовал мой старый друг доктор Хоенэгг. Я радостно вскочил и кинулся жать ему руку, он, не выпуская моей, повел меня в комнату, где солдаты ваффен-СС играли в карты или спали на двухъярусных кроватях. «Меня прислали сюда в качестве внештатного врача фюрера», - мрачно пояснил Хоенэгг. Его потная лысина блестела под электрической лампочкой. «И как здоровье фюрера?» - «О, не очень. Но я им не занимаюсь, мне доверили детей нашего дорогого министра пропаганды. Они тут, в первом бункере», - добавил он, ткнув пальцем в потолок. Он оглянулся и понизил голос: «Это отчасти пустая трата времени. Когда я оказываюсь наедине с их матерью, она мне клянется всеми богами, что отравит малышей, а потом покончит с собой. Бедные дети ни о чем не подозревают, они такие милые, у меня сердце разрывается, честное слово. А наш хромоногий Мефистофель твердо решил сформировать почетный караул для сопровождения своего господина в ад. Ну и пусть». - «Все уже так далеко зашло?» - «Конечно. Толстяк Борман, которому идея совсем не понравилась, попытался сподвигнуть его на отъезд, но он отказался. Но, по моему скромному мнению, долго все это не продлится». - «А вы, дорогой доктор?» - спросил я с улыбкой. Я, правда, был счастлив видеть его вновь. «Я? Carpe diem, как говорят мальчики в английских школах. Мы сегодня вечером организуем праздник. Наверху, в канцелярии, чтобы его не беспокоить. Приходите, если сможете. Будет много горячих девиц, предпочитающих подарить свою девственность любому немцу, невзирая на его внешность, чем лохматому, вонючему калмыку». Он похлопал по пухлому животу: «В моем возрасте от подобных подарков не отказываются. А потом, - брови комично поползли вверх на лоб, - потом посмотрим». - «Доктор, - торжественно сказал я, - вы мудрее меня». - «Я ни минуты в этом не сомневался, оберштурмбанфюрер. Зато мне не везет так бессовестно, как вам». - «В любом случае, поверьте, я очень рад нашей встрече». - «Я тоже, я тоже!» Мы уже вышли в коридор. «Приходите, если сможете», - повторил он и засеменил дальше на своих коротеньких ножках.
Чуть позже нас пригласили в зал, расположенный в глубине бункера. Мы сами отодвинули столы, заваленные картами, и построились вдоль стены на мокром ковре. Два генерала, ругавшиеся из-за воды, встали у двери напротив нас. На одном из столов адъютант раскладывал коробочки с медалями. Дверь открылась, и на пороге появился фюрер. Мы все одновременно вытянулись по струнке, вскинули руки в воздух и гаркнули: «Хайль Гитлер!» Генералы тоже замерли по стойке смирно. Фюрер отсалютовал в ответ, но рука его сильно дрожала. Потом он приблизился неуверенной, прыгающей походкой. За ним из комнаты вышел Борман, затянутый в коричневую форму. Никогда я еще не видел фюрера так близко. На нем была простая серая форма и фуражка, лицо уставшее, желтое, опухшее, растерянное, вытаращенные глаза смотрели в одну точку, он вдруг принимался часто моргать, в уголке губ блестела капелька слюны. Когда фюрера покачивало, Борман волосатой лапой поддерживал его за локоть. Фюрер оперся об угол стола и произнес довольно бессвязную речь, упомянув Фридриха Великого, вечную славу и евреев. После он направился к Мюллеру. Борман следовал за ним тенью. Адъютант поднес фюреру открытый футляр с крестом. Фюрер медленно взял крест и, не пристегивая, сунул ее в правый карман Мюллера, долго жал ему руку, приговаривая: «Мой добрый Мюллер, мой верный Мюллер», и в конце похлопал по плечу. Я держал голову прямо и наблюдал за сценой краем глаза. Церемония повторилась со всеми по очереди. Мюллер выкрикивал имя, звание и занимаемую должность, фюрер награждал. Вот уже очередь дошла до Томаса. Чем ближе фюрер подходил ко мне - я стоял почти в самом конце шеренги - тем сильнее мое внимание приковывал его нос. Я до сих пор не замечал, до какой степени он широкий и непропорциональный. В профиль это было явно заметно, потому что взгляд не отвлекали маленькие усики. Основание носа было мясистое, крылья плоские, задранный кончик, - определенно славянский или богемский, даже почти монгольский нос. Не знаю почему, меня этот нос заворожил, показался мне чуть ли не неприличным. Фюрер подступал ко мне, я продолжал изучать его нос. Когда фюрер оказался передо мной, я с удивлением отметил, что его фуражка еле достает мне до уровня глаз, а я ведь не слишком высокий. Он пробормотал поздравление и нащупал награду. Его тошнотворное, смрадное дыхание меня доконало, чаша моего терпения переполнилась. Я наклонился и укусил фюрера сильно, до крови, за его нос-картошку. Даже сегодня я не в состоянии вам объяснить, зачем я это сделал, просто не смог удержаться. Фюрер пронзительно завопил и отскочил назад в объятия Бормана. На какой-то момент все замерли, потом на меня навалилось сразу несколько человек. Меня опрокинули на пол, били; свернувшись клубком на мокром ковре, я пытался, насколько возможно, защищаться от ударов сапог. Все орали, фюрер ругался. Наконец меня встряхнули и поставили на ноги. Фуражка слетела, я хотел хотя бы поправить галстук, но мне крепко скрутили руки. Борман подталкивал фюрера к комнате и ревел: «Расстрелять его!» Томас позади толпы молча наблюдал за мной, с видом одновременно разочарованным и насмешливым. Меня поволокли к двери в глубине зала. Потом раздался грубый, твердый голос Мюллера: «Подождите! Я хочу его сначала допросить. Доставьте его в камеру».
Ознакомительная версия.
