— Уже ли вы не ревнуете мужа, Роза? — с удивлением сказал баронет, опуская ее руку.
— Нисколько не ревную, потому что совершенно уверена в нем.
— Но, клянусь вам, я видел, как он обнимал мисс Бэссингборн, и обнимал очень нежно, — сказал Монфише.
Роза, по-видимому, не встревожилась этим.
— Что такое вы толкуете о мисс Бэссингборн? Кто обнимал ее? — спросил Клотворти, подходя, вместе с другими женихами, к разговаривающим.
— Потерпите, господа, немного: скоро все объяснится, — отвечал Монфише.
— Мы требуем немедленного объяснения, — вскричал Клотворти, — мы не позволим говорить дурно о мисс Бэссингборн.
— Мисс Бэссингборн очень благодарна вам, джентльмены, — сказала Бэбби, выступая вперед, — но она может защитить себя сама. Пойдем со мною, мой друг, Роза. Ваш муж у нас в доме. Я дожидалась вас.
Роза пошла за нею, дверь затворилась. Джентльмены остались одни в столовой.
— Что за чудеса! — вскричал баронет. Его восклицание было повторено всеми.
XI. Объяснения, примирения, общие восторги
Пойдем в кабинет сквайра. Здесь Монкбери, в качестве мирного судьи, разбирает дела, мирит поссорившихся, определяет наказания виновным; здесь он принимает своих фермёров, помогает бедным, щедрою рукою раздает пособия.
Комната убрана очень просто. Большой дубовый стол и несколько дубовых стульев — вот вся мёбель. Над камином висит портрет его отца, генерала Монкбери. В комнату ведут двое дверей. Одна дверь обыкновенная; другая закрыта большими японскими ширмами.
Сквайр сидит спиною к столу, лицом к камину; лицо почтенного джентльмена озабочено. Подле него сидят доктор Сайдботтом и мистер Ропер. Сайдботтому очень хочется узнать, по какому делу пригласил его сквайр; сквайру также хочется рассказать, в чем дело; но он боится показаться смешным, и не решается начать разговор о том, что его занимает; в противность своему обыкновению — идти смело прямою дорогою, он толкует о пустяках: о том, получит ли Иона окорок, о возвращении Монфише, о том, что молодой баронет наделал в Лондоне много долгов. Мистер Ропер знает, чем заняты мысли сквайра: приехав за полчаса до Сайдботтома, он имел продолжительный и серьёзный разговор с хозяином.
Но уклончивость и нерешительность не в характере сквайра; он наконец приступает к объяснению:
— Вам, конечно, будет очень странно услышать, доктор… только, пожалуйста, не смейтесь, или я перестану говорить. Вы удивитесь, узнав, что я, которого вы считали старым холостяком, был…
— Продолжайте, продолжайте, сэр, слушаю с величайшим вниманием, — ободрительно сказал Сайдботтом, стараясь удержаться от улыбки, потому что замешательство сквайра было очень комично.
— Ну, расскажите ему вы, Ропер; у меня, хоть режьте, язык не поворачивается.
— Сквайр желает сообщить вам, доктор, свою тайну, которую доселе скрывал по уважительным причинам, — сказал Ропер. — Его замешательство происходит от опасения, что вы осудите его…
— То есть, сочтете меня дураком, или хуже дурака. Уж непременно сочтете, я знаю, — вскричал Монкбери, вскочив с места и принимаясь поправлять дрова в камине.
— Ну, что я скажу — еще неизвестно, — ободрительно возразил Сайдботтом, — я человек снисходительный.
— Знаю, знаю; но от меня вы не могли ожидать подобной штуки; не поверите, если и сказать вам. Это противно моему правилу, что холостая жизнь лучше всего. Это глупость, над которою смеюсь я в других, а сам ее сделал. Смейтесь же теперь надо мною.
— Так ли я понимаю ваши слова, сквайр: вы были женат?
— Ну да. Стало быть перед вами не старый холостяк, а вдовец. Вот в чем штука. Могли ли вы ожидать от меня такой глупости? Ха, ха, ха! Ну, смейтесь же надо мною.
— Не над чем смеяться, сквайр. Дело очень натуральное. Я даже угадываю, почему вы до сих пор скрывали свой брак.
— Самолюбие, доктор, самолюбие — моя слабость! Брак у нас был тайный, потому что отец мой, человек гордый (и сквайр взглянул на строгие черты портрета), высоко ценил свою знатность и не позволил бы мне жениться на дочери простого пастора. А потом я молчал из ложного стыда, чтоб не показаться изменником правилу, к которому привык, защищаясь от невест любовью к холостой жизни. Слабость, доктор, смешная слабость. Моя жена была мисс Лесли, дочь нашего старого пастора.
— Вот этим вы меня удивляете, сэр. Я помню мисс Лесли, это была девушка очаровательная. Так вот почему она уехала отсюда. Я не воображал, что она была замужем, и теперь вижу, как неосновательны были мои предположения. Жаль, если старик, ее отец, и мать также не знали о браке. Это их успокоило бы. Мисс Лесли уехала в Комберлэнд; но что с нею было после — я не слышал.
— Она умерла там еще при жизни моего отца, — печально сказал сквайр, — потому-то я и не мог тогда признать нашего брака.
— Вы должны были признать его после, когда стали полным господином своих поступков, — сказал Сайдботтом, — этого требовала честь ее памяти; а тем более было это необходимо, если у вас были дети.
— Правда ваша, доктор, правда. Я сделал важный проступок. Хочу по крайней мере теперь его загладить.
— Значит, у вас есть дети?
— Дочь мою вы знаете: Бэбби не племянница, а младшая дочь моя.
— Так у вас есть и старшая дочь? Где ж она?
— Я укажу вам ее через несколько времени; а пока скажу, что не знал до вчерашнего дня о том, что она жива. Она была увезена от матери еще в младенчестве, и потом я не мог отыскать ее следов. Теперь, благодаря Роперу, все для меня объяснилось, и дочь возвращена мне.
— Остальные подробности вы сообщите мне, когда найдете удобным; но я, кажется, угадываю их, — сказал Сайдботтом. — Знает ли ваша племянница, то есть дочь, о своем родстве с вами?
— Знает, но еще не все. Бедная моя жена обещалась не открывать никому, что мы повенчаны.
Сайдботтом покачал головою; но его упреки были подавлены в зародыше появлением дворецкого с докладом, что приехал доктор Плот.
Обрадовавшись, что избавился этим от замечаний Сайдботтома, сквайр пошел навстречу своему старинному приятелю, который медленно вошел в кабинет. На лице старика отражались следы страданий, которые вынес он в предыдущую ночь; но в осанке его сохранилось обыкновенное достоинство.
— Милый сэр Вальтер! — вскричал сквайр, когда удалился дворецкий, — как рад я видеть вас здесь! Как добры вы, что приехали на мое приглашение! Сейчас объясню, зачем вам было необходимо приехать сюда. Но прежде садитесь, садитесь.
— Благодарю, Монкбери, — сказал сэр Вальтер, в изнеможении опускаясь на стул. — Не думал я, чтоб нам с вами случилось встретиться, а особенно мне быть здесь. Но, слава Богу, я здесь, и у меня еще достанет силы высказать вам все, что нужно. Очень рад, что застаю здесь также вас, доктор Сайдботтом, и вас, мистер Ропер. Вы на меня пристально смотрите, верно, удивляясь, что я так изменился в одну ночь. Да, тяжела была эта ночь! Я в несколько часов состарелся на двадцать лет. О, какая ночь! какая мучительная ночь! Но она принесла мне пользу: я теперь не тот, как прежде; во мне исчезла гордость, неуступчивость. Я смирился, раскаиваюсь, умоляю о прощении.
— Это прекрасно, сэр, — сказал Сайдботтом, — вы теперь можете облегчить вашу совесть от тяжелого бремени. В нас вы найдете участие, симпатию, помощь.
— Мужайтесь, сэр Вальтер, мужайтесь! — сказал сквайр, пожимая его руку. — Мы все несвободны от слабостей и проступков.
— Мои слишком тяжелы, Монкбери, — отвечал он, печально склонив голову. — Слушайте же мою исповедь. Нынче, вы знаете, я ночевал в доме, который прежде принадлежал мне; я ночевал в комнате, с которою связаны ужасные воспоминания. Едва переступив порог ее, нашел я письмо, которым рассеялись мои злобные, мучительные подозрения, письмо от моей покойной жены, доказывающее невинность ее и несправедливость моей жестокой ревности.
Волнение старика было так велико, что несколько минут не мог он говорить.
— Вообразите мое отчаяние… нет, вы не можете вообразить его: у вас на совести нет таких преступлений. Я покушался на самоубийство. Меня удержала мысль, что прежде я должен восстановить честь жены. Я кончил письмо и готов был расстаться с ненавистною жизнью, но меня остановили таинственные, грозные видения.
— Не отчаивайтесь, сэр Вальтер, — кротко заметил Сайдботтом, — истинное раскаяние всегда служит залогом прощения. Вы можете еще загладить, хотя отчасти, зло, в котором себя обвиняете.
— Да, многое невозвратимо, но многое можно исправить, — сказал Монкбери. — У вас есть сын, отвергнутый вами. Примиритесь с ним.
— Это мое единственное желание, — отвечал Физвальтер, — затем я и писал бумагу, о которой говорил вам: она возвращала сыну право на мое имя и наследство, потому что я хотел умереть в ту же ночь; она оправдывала память моей жены. И теперь я пришел сюда, чтоб просить вас, Монкбери, быть исполнителем моей воли, как бы меня не было уже в живых. Передаю вам эту бумагу и скроюсь навсегда от света.
