— Так или эдак, не все ли равно? — сурово сказал Паппис.
— Ты рассуждаешь как ребенок! — резко возразил отец Дар и надрывно закашлялся. В груди у него хрипело.
Паппис шагнул к нему и вскричал низким прерывистым голосом:
— Я скорее умру, чем допущу это! — Он сжал дрожащие кулаки, на руках его буграми вздулись мускулы — Вот этими руками разорву их на части!
— Нет, да ты просто сумасшедший! — с досадой произнес отец Дар. В горле у него вдруг захрипело, и с минуту он откашливался, потом сказал: — Вот чтобы жену поколотить, для этого твои руки вполне пригодны. Но то, о чем ты говоришь, это уже убийство! Кого ты хочешь убить? Шерифа? Ты думаешь, все дело в нем?
— Но что же мне тогда делать? — взревел Паппис, уставившись на священника налитыми кровью глазами. — Дрожать, как овца, и ждать, когда они меня слопают?
Паппис трижды с силой стукнул себя кулаком по лбу, голова у него откинулась назад. («Он словно кричит: Грешен, грешен!» — подумал Бенедикт. )
— Что же нам делать? — кричал Паппис. Плечи его поникли.
— Почему ты спрашиваешь об этом меня? — с горечью ответил отец Дар.
— Но ведь вы тоже один из нас, — упрекнул его Паппис.
Отец Дар поежился и погрузился в глубокое молчание. Потом он что-то тихо прошептал себе под нос. Бенедикт не смог различить слов. Глаза Папписа потускнели; от него веяло тяжелым, безысходным горем. Все трое словно оцепенели. Наконец отец Дар качнулся на своей качалке и, на миг появившись из тени, устало сказал:
— Думаешь, я имею хоть какое-нибудь влияние? Я, полупокойник, дряхлый старик? Чего ты ждешь от меня? Чтобы я пошел к ним и пригрозил им? Но чем? Они поднимут меня на смех. Времена грома небесного, ниспосылаемого господом богом, давно прошли... — Он умолк, глядя на оконные занавески. Паппис тоже молчал. Потом отец Дар встрепенулся и снова спросил: — Чего ты ждешь от меня?
— А бог знает... — ответил Паппис, отворачиваясь.
Голова отца Дара дернулась вперед, будто кто-то толкнул ее. Тяжкий вздох вырвался у него из груди.
— Сколько раз я тебя предупреждал? — сказал он, глядя на опущенную голову Папписа.
Паппис с размаху повернулся к нему и закричал:
— Слова! Кому они помогают, ваши слова? Желудку?
— Душе, — спокойно ответил отец Дар.
Паппис поглядел на него пристальным взглядом; казалось, его яростный гнев наполнил всю комнату, потом он глухо, насмешливо засмеялся. Весь дрожа, он упал на колени, сложил на груди руки и склонил тяжелую голову.
— Благословите меня, отец мой!
Отец Дар побледнел и долго смотрел на него скорбным взглядом. Наконец он поднял руку и медленно начертал в сумерках извечный крест.
— А теперь уходи... — прошептал он.
Еще долго после того, как Паппис, не произнеся больше ни слова, спотыкаясь, прошел мимо него, Бенедикт не мог пошевельнуться. В комнате по-прежнему остро пахло виски.
Наконец мальчик собрался с силами.
— Отец мой, — прошептал он. — Отец мой!
Качалка слегка дрогнула; надтреснутый, сиплый, словно заржавленный, голос произнес:
— Входи, я знаю, это ты.
— Да, это я, отец мой, — ответил Бенедикт, стараясь угадать, заметил его отец Дар раньше или нет. Он приблизился к качалке и спросил:
— Вы заболели?
— Нет, нет! — запротестовал старик. — Что ты, вовсе не заболел. Ты про это говоришь? — Он взял в руки бутылку. — А это чтобы глотку прочищать. Старость в ней завелась. — Он тихо рассмеялся и поднял на Бенедикта глаза с пожелтевшими белками. — Как ты себя чувствуешь?
— Я?
— О, — сказал лукаво священник, — после таких испытаний...
Бенедикт покраснел.
— Благодарю вас, отец мой, что вы вызволили меня, — сказал он.
— Не за что, Бенедикт. Но вообще я боюсь тюрем.
— Я тоже, — признался Бенедикт, содрогнувшись.
Старый священник замолчал: разговор как будто утомил его. Он глядел на колышущиеся занавески; когда они слегка раздвигались, виднелась Горная авеню.
— Поланк с женой сидят на кухне. Они ждут, когда вы их примете, — сказал Бенедикт.
Отец Дар махнул рукой.
— Успеется, — промолвил он и усмехнулся. — У меня две исповедальни: одна в церкви, другая здесь. Сюда ко мне приходят, так сказать, за мирским советом. — Он покачал головой. — Вот уже тринадцать лет, как я твержу этому Поланку, что он попадет прямехонько в ад и будет гореть в вечном огне. А он отвечает: «На что ж тогда человеку жена, если он не смеет бить ее?» Я говорю ему: «Бог не велит этого делать». А он смотрит на меня с упреком. Понимаешь... ну, как бы это сказать? — в общем, как будто он нуждается в советах не божеских, а человеческих. — Священник пристально глядел на Бенедикта и, не дождавшись от него ни слова, прибавил: — А за каким советом пришел сегодня ты?
Приступ кашля загасил иронический огонек, мелькнувший в его глазах, и, когда он, обессиленный, откинулся на спинку качалки, снова наступило молчание. Тяжелая атмосфера комнаты соответствовала стоящей в ней темной мебели и картинам в золоченых рамах, — все они были писаны темными, густыми красками, если не считать светлого нимба на одной, а на другой — золотого сияния. В углу, возле окна, стоял большой аквариум; в нем, среди густо сплетенных водорослей, плавала маленькая голубая рыбка. Бедная пленница, она таинственно мерцала, когда на нее падал луч света. На камине лежали не только религиозные реликвии, но и сувениры, вывезенные из Африки: копье, головной убор какого-то негритянского вождя и браслет из зубов льва — память о миссионерстве отца Дара в молодые годы.
— Отец мой, — сказал Бенедикт, — сегодня днем я ходил вниз, ко Рву.
Отец Дар закашлялся, и Бенедикт подождал, пока не прекратился этот мучительный, надрывный кашель.
— Я смотрел, как они работают, — прибавил он.
— Работают?
— Прокладывают сточные трубы.
Отец Дар кивнул, хотя явно не расслышал. Он прикрыл веки и спросил:
— Ну, ты с отцом Брамбо... Вы ладите друг с другом?
— Да, отец мой, — ответил мягко Бенедикт.
— Он прекрасный молодой человек. — Старик задумался на миг, а затем спросил с любопытством: — Тебе хотелось бы быть таким, как он, Бенедикт?
Мальчик вздрогнул всем телом.
— Это невозможно, отец мой! — возразил он краснея.
— Потому что, — начал отец Дар, — потому что, тебе кажется... — Неожиданно улыбнувшись, он замолчал, задумчиво посмотрел на Бенедикта и спросил: — Значит, ты не отказался от своего решения: принять духовный сан?
— Нет, отец мой, — смущенно ответил Бенедикт.
— А почему ты так решил?
У мальчика давно был готов ответ на этот вопрос, но, чувствуя на себе тяжелый, давящий взгляд отца Дара, Бенедикт не сразу нашелся.
— Я хочу служить церкви, отец мой, — неуверенно ответил он, переминаясь с ноги на ногу.
Отец Дар что-то пробормотал и покачал головой. Он пожевал губами, лицо его было бледным до синевы, потом закашлялся, скорчившись в кресле, поднес ко рту большой носовой платок и сплюнул.
— Вестник смерти, — заметил он, задумчиво разглядывая платок. Бенедикт отвел глаза в сторону.
— Да, — подтвердил отец Дар. — Я тоже послужил церкви — полвека ей отдал. — Он поднял голову и тихо спросил: — Ты хорошо меня видишь?
Бенедикт взглянул на него.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил он смущенно.
— Ну, что же ты видишь? — спросил священник.
— Я не совсем вас понимаю. — Бенедикт запнулся. — Вы, конечно, уже старый.
— Старый? — священник задохнулся. Он нетерпеливо махнул рукой. — Конечно, я старый! Но что ты видишь, Бенедикт? Смотри, смотри внимательней!
— Я ничего не вижу, отец мой! — взволнованно вскричал Бенедикт. — Я не понимаю, о чем вы... — Он прислонился к качалке. — Я... — Бенедикт хотел во что бы то ни стало сдержаться, но не смог. — Отец мой, зачем вы задаете мне такой вопрос? — страдальчески воскликнул он.
Старик долго смотрел Бенедикту в глаза, пальцы его больно сжали руку мальчика. Наконец отец Дар разжал пальцы.
— Дай мне ложку! — попросил он.
Бенедикт подал ему ложку и вытащил пробку из бутылки. Старик дрожащими руками налил маслянистое лекарство и начал задумчиво тянуть его с ложки, а затем, закрыв старческие глаза, стал жадно ее облизывать, смакуя лекарство с каким-то расслабленным восторгом.
— Мой отец... — начал Бенедикт. В голосе его прозвучала нотка раздражения.
Старый священник вытащил наконец ложку изо рта и потер ею по щеке.
— Мой отец... — снова начал Бенедикт.
— Слушаю тебя, Бенедикт, — сказал отец Дар. — Твой отец?.. Говори...
— Мой отец получил письмо от Банка, — сказал мальчик, покраснев от смущения. — Банк предлагает продать наш дом. Могут они заставить нас сделать это?
Отец Дар постучал липкой ложкой себе по уху.
— Ты тоже, — пробормотал он, обратив насмешливый взгляд на Бенедикта, — ты тоже пришел за мирским советом. — Лицо его стало серьезным. — Я тоже получил такое письмо, — сказал он сухо.
