– Да смилуется Господь над нами! – вскричал я. – Если мы взойдем с тобой на ложе, грех наш, наверное, не станет ни большим, ни меньшим, чем был бы, если бы церковь благословила наш союз. Это лишь наше с тобой дело. И мы отвечаем только друг перед другом. Но пытался ли я хоть раз соблазнить тебя? Хотя бы этого ты не можешь поставить мне в вину.
– Конечно, пытался! Глазами. Руками. И вообще, спор этот – глупый и ненужный, поскольку мы говорим о разных вещах. Ты сразу поднимаешься на пьедестал, как и все мужчины, и вещаешь оттуда о высоких принципах, а я, приземленная женщина, толкую о том, как бы все получше устроить, нарушая приличия и наши представления о добрых нравах не больше, чем необходимо.
Я изумленно уставился на нее.
– И ты думаешь, что после этого дело можно будет считать решенным?
– Конечно, – ответила Анна, косясь на меня из-под ресниц и словно наслаждаясь моим волнением.
– В таком случае, – заявил я, – какое нам, черт возьми, дело до приличий и представлений о добрых нравах. Мы же взрослые люди. Турки вот-вот будут у городских ворот. Потом загремят пушки. А после придут страх и смерть. Это же, наверное, безразлично, встретим мы смерть, считаясь супругами или нет.
– Благодарю тебя, любимый, благодарю тебя! – воскликнула она с наигранной радостью. – Раз тебе это безразлично, то я как женщина в таком случае, разумеется, выбираю брак.
Я бросился на нее, но она откатилась в сторону, увлекая меня за собой на траву. Ее глаза насмешливо улыбались. Она громко хохотала, отбиваясь изо всех сил. А когда я придавил ее к земле, женщина напряглась, прижала руки к моей груди и прошептала, закрыв глаза:
– Нет, Иоанн Ангел, никогда в жизни. Ты никогда не возьмешь меня силой. Только после того, как ты откажешься от своей латинской ереси и нас благословит греческий священник.
Наша борьба была возбуждающей и сладостной. Но Анна вдруг оцепенела и побледнела, открыла глаза и уставилась на меня расширенными черными зрачками. Неожиданно она вонзила зубы мне в плечо, укусив изо всех сил, словно пытаясь вырвать клок из моего тела. Я вскрикнул от боли и отпустил женщину.
– Вот тебе! – пробормотала она. – Теперь ты мне веришь. Хочешь меня мучить?
Анна села, пригладила волосы и тихо замерла, прижав ладони к щекам.
– Неужели это я, – шептала она, устремив взгляд в пространство, – неужели это я, Анна Нотар? Я, валяющаяся в траве с латинянином, словно девка из таверны в конюшне? Никогда, никогда не думала, что способна на такое.
Анна покачала головой. Внезапно женщина ударила меня по лицу и стремительно вскочила на ноги. Я понимал ее. Это была целиком и полностью моя вина.
– Не желаю тебя больше знать! – цедила Анна сквозь стиснутые зубы. – Ненавижу тебя, как никогда и никого не ненавидела. Ненавижу твои глаза и твои губы, твои руки и твои пальцы. Но сильнее всего ненавижу твою совесть. И это чистое пламя. Как ты можешь позволять себе нести такую чушь?
Я привел в порядок свою одежду. И молчал.
– Ты права, Анна, – наконец сказал я. – Так дальше продолжаться не может.
Я ведь написал, что мы больше не ссоримся?
Последний день этого месяца. Скоро все изменится.
Император не решается больше ждать. Сегодня моряки прокопали последний кусок рва и наполнили его водой. Возможно, временная крепь из кольев и камней продержится, сколько нужно.
Работая, моряки часто поглядывали в сторону холмов. Уже не было слышно ни барабанов, ни дудок. Даже стяги исчезли. Император в серебряном шлеме и доспехах сам поднялся верхом на один из холмов; василевса сопровождал отрад стражников. Но турок не было видно. Их войско огромно – и двигается медленно.
Венецианцы, возглавляемые двенадцатью членами своего Совета, прибыли сегодня в императорский дворец. Василевс доверил им оборону четырех ворот Влахернского дворца и вручил ключи. Сам он формально отвечает за ворота святого Романа. В действительности и их, и всю долину реки Ликос до самых ворот Харисия защищает Джустиниани. С сегодняшнего дня все пребывают в полной боевой готовности. Отряды стражников резко увеличены. Однако большинство воинов все еще живет в городских домах.
После нашей последней встречи Анна Нотар три дня не покидала монастыря. Не знаю, кого она хотела наказать: меня или себя. Третьего дня пришла одна Хариклея со своей деревянной плошкой, удобно устроилась за столом и начала грустно сетовать на капризы молодых женщин. Мануил принес Хариклее еду из таверны напротив, и, изрядно поломавшись, пожилая женщина с удовольствием откушала. Похоже, Хариклея считает, что злоупотребляет нашим гостеприимством, если появляется без Анны. И я собственноручно налил Хариклее вина, чтобы доказать, что рад видеть и ее одну. Она стала испуганно отнекиваться, потом перекрестилась и выпила три больших кубка.
– Сестра Анна молится, чтобы Господь указал ей путь, – призналась Хариклея. – Сестра Анна боится соблазна, который подстерегает ее в твоем доме.
– Тот, кто боится соблазна, уже поддался ему, – ответил я. – Мне очень грустно это слышать, сестра Хариклея. Передай ей мой привет и скажи, что я никоим образом не желал вводить никого во искушение или посягать на чью-то невинность. Скажи ей, что если дело касается меня, то она может обходить мой дом стороной.
– Э-э, вот еще, – фыркнула сестра Хариклея. Мои слова пришлись ей вовсе не по вкусу. – Все это – только капризы. Есть ли женщина, которая знает, чего на самом деле хочет? Удел женщины на этом свете – бороться со всевозможными соблазнами. И лучше смело, с высоко поднятой головой идти им навстречу, чем трусливо бежать от них, не разбирая дороги.
Отец Хариклеи пересказал ей все древнегреческие мифы и легенды, какие только знал. У нее – живое воображение, и она от всего сердца наслаждается новыми поворотами сюжета в поэме об Анне и обо мне. В душе Хариклея – прирожденная сводня, как и все женщины. Но у нее нет никаких задних мыслей.
Не знаю, что она наговорила Анне, но назавтра они пришли к нам вместе. Едва переступив порог моей комнаты, Анна откинула голову назад и сбросила монашеский капюшон. Она снова оделась как благородная женщина, ведущая мирскую жизнь. Подкрасила губы, нарумянила щеки и подвела синим брови и ресницы. Лицо Анны было надменным, и она обращалась ко мне, как к малознакомому человеку.
– Сестра Хариклея утверждает, что ты страдал в разлуке со мной, – холодно произнесла женщина. – Говорила, что ты похудел и побледнел за эти несколько дней и что в глазах твоих даже появился дикий горячечный блеск. Я, разумеется, не хочу, чтобы ты болел из-за меня.
– Видимо, сестра Хариклея тебя обманула, – так же холодно ответил я. – Я не чувствовал никакой потери. Наоборот, впервые за многие дни я наслаждался блаженным покоем. Мне не надо было выслушивать язвительных упреков, ранящих мое сердце.
– Верно, верно, – прошипела Анна сквозь стиснутые зубы. – Что я тут, собственно, делаю? Ты не похож на страдающего человека. Так что мне лучше уйти. Я хотела только убедиться, что ты не болен.
– Не уходи так быстро, – торопливо попросил я. – Мануил приготовил для Хариклеи варенья и пирог. Позволь бедной женщине полакомиться! На монастырских харчах не разъешься… У тебя и у самой запали щеки, а вид такой, словно ты несколько ночей подряд не смыкала глаз.
Анна поспешно подошла к моему венецианскому зеркалу.
– Не вижу на своем лице никаких следов бессонницы, – сказала она.
– У тебя так блестят глаза, – пробормотал я. – Нет ли у тебя горячки? Можно, я дотронусь до твоей щеки?
Женщина отшатнулась от меня.
– Конечно, нельзя, – разозлилась она. – Только попробуй – и я тебя ударю.
В следующий миг Анна лежала в моих объятиях. Охваченные безумным желанием, мы целовались и ласкали друг друга. Мы целовались так, что забыли обо всем на свете. Монашеская ряса не была больше ей защитой. Тяжело дыша, Анна страстно целовала меня, гладила мою голову и плечи, тесно прижималась к моему телу. Но мое желание пылало напрасно. Ее воля и ее девственность бодрствовали даже тогда, когда глаза Анны были крепко закрыты. И лишь когда я начал слабеть, она распахнула их, оттолкнула меня от себя и торжествующе заявила:
– Видишь, я могу тебя по крайней мере мучить, если уж ничего другого мне не остается.
– Ты точно так же мучаешь и саму себя, – ответил я. Глаза мои были еще влажными от страсти.
– Не надейся на это, – усмехнулась Анна. – Пока я знаю, что могу превращать твою радость в боль, я буду наслаждаться тем, что делаю. Увидишь, кто из нас двоих сильнее. Сначала я растерялась из-за своей неопытности, но постепенно немного изучила ваши западные нравы.
Дрожащими руками Анна принялась приводить в порядок свою одежду и укладывать перед зеркалом волосы.
– Не думай, будто я так наивна, что ты можешь распоряжаться мной, как хочешь, – сказала она с непокорной улыбкой. – Вначале я действительно совершила эту ошибку, и ты играл на струнах моей души, как на кифаре. Теперь моя очередь играть тобой. Посмотрим, сколько времени ты выдержишь. Я получила хорошее воспитание – и я взрослая женщина, как неоднократно отмечал ты сам. Меня не соблазнишь, как первую попавшуюся красотку из таверны.
