«Все рассказывает, что видит. А ну, гляди, какой я трус!» — Удога кинулся прямо на копья, но обманул врагов, с разбегу покатился кубарем им под ноги, сшиб одного из мылкинских и, выхватив у него копье, вскочил и стал кружить им над головой, разгоняя парней.
Маньчжур с ружьем приближался. Удога сжал древко обеими руками и ринулся ему навстречу.
— Эй, Удога, не трогай его! — издали кричали Самары.
Но Удога не слышал ничего. Он желал совершить подвиг или погибнуть на глазах девушки. Пусть знает, что Удога совсем не испугался. «Пусть плохо не думает обо мне!»
Глядя на маньчжура, он вошел в ярость.
Маньчжур, видя перед собой острие пики, перепугался. Лицо его перекосилось от ужаса.
— Ой-е-ха! — отпрянул он и сел на гальку.
Удога ткнул его копьем в брюхо. Тут только он сообразил, что наделал… Бросив оружие, он во весь дух понесся на своих могучих ногах прочь из деревни. Парни шарахнулись от него в сторону. Мылкинцы всей деревней сбегались к раненому солдату.
Произошло неслыханное — гольд пропорол брюхо маньчжуру! Для мылкинских это было большим несчастьем. Если об этом узнает Дыген, беды не оберешься… Все перепугались. Родовая вражда — дело семейное, свое грозила превратиться в кое-что пострашней.
Удога с разбегу вскочил в свою оморочку, разорвал привязанную траву и поплыл догонять сородичей.
…Погода расходилась. Озеро закипело от ветра, и высокие волны добегали до шестов с медвежьими головами.
Ветер полоскал сети и раскачивал связки поплавков. Потянуло сырой прохладой.
Повеселевшие мылкинские шаманы схватили раненого, чтобы показать на нем свое искусство. Медвежья желчь, кабаржиная струя, кожа черепахи, разные выварки и снадобья — мало ли средств у опытных лекарей.
На отмели озера, где был лагерь Самаров перед боем, лодка с убитым Ла вытащена на берег. Самары ломают ветви ивы, подходят к лодке все по очереди, закрывают ветвями тело Ла.
— Зачем ты тронул маньчжура? Теперь нас убьют или дочиста оберут. И нас самих, и Бельды! — ворчит дед Падека, встречая Удогу, который пошел ломать ветви.
— Да, теперь надо только поскорей добраться до дому, а там придумаем, что делать! — говорит лысый старик. — Ну, в поход!
Уленда пинками загоняет своего сына Кальдуку Маленького в лодку.
— Ты тоже все хочешь подвиги совершать! Я тебе покажу подвиги! Хватит тебе!
Караван лодок с воинами, так бесславно закончившими войну, отправляется в обратный путь. Удога садится в оморочку и поворачивает в другую сторону.
— Куда ты? — кричит брату с кормы последней лодки Чумбока.
— Я догоню вас!
Чумбока смотрит то на убитого отца, то вслед брату…
Удога вдруг быстро заработал веслами, словно убегал от нечистой силы. Он помчался по извилинам протоки.
Вокруг высокая трава. Удога вылез и привязал оморочку. Он пополз и лег над обрывом, чтобы смотреть из травы через протоку на деревню Мылки. Вся деревня как на ладони. Там на отмелях теперь много лодок. Люди ходят. У амбара Денгура ругается со своей старухой.
Прямо против Удоги — дом Локке. И вдруг с берестяным ведром выходит Дюбака. Она идет на берег, набирает воду.
Она не видит Удогу. Он что-то кричит ей, потом вскакивает, сам не понимая, что делает.
Дюбака уронила ведро.
Удога кинулся к оморочке, перетащил ее через остров, прыгнул в нее и помчался к Дюбаке.
— Погоди! Погоди! — кричит он.
Она хотела идти, подняла ведра. В это время Удога пристал к берегу.
Дюбака поставила ведро и начала плакать Удога тронул ее плечо. Она не оттолкнула его руку.
Подошел Денгура.
— Парень, откуда ты явился?
— Я?
— Да.
— Я всегда тут живу… Вон там… Ну, на протоке.
— Ты? А ты не Самар?
— Я? Нет.
— Чей же ты?
— Я?
— Э-э! Да я тебя знаю. Тебе мало, что ты наделал? Ты что, хочешь всех нас погубить? Зачем ты сюда явился?
Удога схватил нож, но Дюбака закрыла старика.
— Это мой дядя!
Удога повесил голову.
— А ты знаешь, что случилось с маньчжуром? — вдруг со страхом спрашивает Денгура, словно он был парень, а Удога разумный старик.
— Нет.
— Говорят, ты ему живот поцарапал… Не слыхал?
— Ну, какие пустяки! — вдруг ответил Удога с важностью. — Можно будет дать выкуп!
— Дядя! — врывается в разговор Дюбака. — Он очень хороший охотник и за все может заплатить. Разве ты не знаешь, что это сын Ла?
— Э-э! — поражается Денгура.
Он смотрит на Удогу, потом на смутившуюся Любеку.
— Послушай, парень, а ведь это умно придумано! Надо бы мириться и платить выкупы. А то с разбойниками дела плохи. Ты думаешь, я за Дыгена? Ничего подобного! Я просто знаю их, и я умней вас… Не хочу ссориться с такими негодяями…
В доме у Денгуры собрались старики. Раненый дед стонал в углу. Здоровый маньчжур, товарищ раненого, сидел за коротконогим столиком и пил водку. Его фитильное ружье стояло у входа, внушая спокойствие собравшимся.
Тощее скуластое лицо Денгуры вспотело от натуги и раскраснелось.
— Надо мириться с Самарами, — орал он. — Раненому дадим соболей, чтобы молчал и не жаловался на нас. Заплатим ему и Сибуну, чтобы не рассказали Дыгену. Если Дыген узнает, что его спутник ездил в Мылки и тут ему пропороли брюхо, — всю нашу деревню ограбит. А с ондинскими судиться надо; пожалуй, мы с них за мертвого и за раненых хороший барыш возьмем; позовем занги,[30] пусть разберет, кто виноват… Самарам лучше теперь пойти с повинной, чем такая беда. Мы их припугнем. Знаю, что сказать надо.
Старики согласились со старостой, что надо где-нибудь отыскать бежавших Самаров и склонить их на мировую.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
ГАО ЦЗО ПЛАЧЕТ
Под покровом начавшегося дождя лодки Самаров вышли из-за островов и пустились, вниз по течению. Белесая муть застлала реку, и берегов не было видно.
Паруса, весла, шесты — все было пущено в ход. Ондинцы не верили Удоге и полагали, что он убил одного из спутников Дыгена. Они стремились скорей добраться домой, чтобы там одуматься и решить, что же делать дальше, чем задобрить Дыгена, как помочь Удоге, которому по их предположениям грозила смерть. Удога на оморочке догнал своих, но не посмел сказать, где был.
…К вечеру почерневшие от ливня лодки вошли в ондинскую протоку. Дождь стихал. Ветер разгонял по широкой воде огромные желтые волны, кидая их на пески, и ударял ими под обрывы, в корни прибрежных деревьев.
На острове летники пустовали. Население Онда, приготовляясь к похоронам Ла, перебралось на материковый берег.
Вот и родная деревенька! Глинобитные зимники, знакомый лес: огромная майма торговца с черными голыми мачтами стонет, покачиваясь у берега.
Удоге кажется, что он давно-давно уехал из Онда. Выгребая из последних сил, он поглядывает через плечо на берег, видит родной дом с рогатой крышей и на миг ясно представляет отца таким, каким он был последний раз дома перед отъездом. Жалость охватывает чувствительное сердце Удоги, и слезы выступают у него на глазах…
Мокрые собаки мчатся встречать хозяев. Псы в лодках тоже оживились, виляют мокрыми хвостами и лезут лапами на борта. Двери домов открываются, и все население Онда бежит на берег.
Удога был так измучен, что едва добрался до дому и поцеловался со старухой матерью, как силы покинули его и, повалившись на кан, он сразу же заснул.
Чумбока, раздевая его, ворочал с боку на бок, колотил под ребра и кричал, но Удога ничего не чувствовал. Старуха села у очага и долго жаловалась на что-то спящему сыну… После бессонных ночей, под шум непогоды, он проспал без малого сутки.
Очнувшись, Удога долго не мог прийти в себя. В доме было много народу. На полу на доске лежал Ла. Его красные, опухшие веки были сомкнуты. Женщины застегивали на нем голубой халат. На кане, на том месте, где всегда спал отец, лежала паня — подушечка с душой умершего.
Неприятные воспоминания охватили Удогу. Отец погиб… Удога смутно помнил, что и ему грозит какая-то беда… Он оглядел сородичей.
— Ты не бойся, — заговорил, подсаживаясь к нему, дед Падека, выпивший по случаю похорон и снова расхрабрившийся. — Мы слыхали уже, что маньчжур остался жив. Если Дыген приедет, то мы сговорились дать ему соболей. Хорошенько со стариками обсудили это дело, чтобы выручить тебя… Дыген возьмет шкурки и тебя простит. Жалко, что ли, ему простого человека? Вон Гао Цзо умный человек, он говорит: что, мол, Дыгену простого солдата жалеть? Гао Цзо нам поможет, если у нас не хватит соболей. Хороший старик! А ты не горюй, давай отца будем хоронить.
Дед поднес чашечку ханшина. Удога выпил. Водка разлилась в пустом желудке, жар охватил грудь, распространился по всему телу и, наконец, ударил в голову, приятно затуманил ее и отдалил все печали, словно окутал их облаком.
