Федор возвратился.
— Он согласен, Батько. Не будет тревожить тебя. Но просит принять хоть хлеб-соль от людей.
«Ох и коварные, прохиндеи, — в бессильной ярости думал Махно. — Чуют, что народ клонится к рабскому миру, и тянут на свою сторону. Не выйдет у вас, святоши!»
— Ничего я у него не возьму. Провокация это. Так и передай.
Получив отказ, отец Иоанн постоял в раздумье. Нестор с седла наблюдал за ним. Священник был среднего роста. На крупной голове проглядывала лысина. Покатые плечи его опустились еще более, когда услышал ответ своего крестника.
Отец Иоанн, неуверенно ступая, возвратился к старикам. Те смотрели на него со страхом и жалостью.
— Я во всем… виноват, — с тихим стоном сказал священник. — Лишите меня сана. Нет… и этого будет мало.
Старики переглянулись. Затем, помолившись и не опуская хоругвей, направились к церкви.
А Махно скомандовал:
— Вперед, сынки. Нас ждут страждущие. И только!
После осмотра несчастных Дибривок повстанцы готовы были рвать и метать.
— Нужно мстить, мстить, мстить! — требовали они. — Веди нас, Батько, на врагов!
Мужская злоба коробила Тину. Она близко увидела перестрелки, убийства, страдания женщин и детей, и ей казалось, что люди сошли с ума. Нестор между тем говорил, что сейчас им не страшен даже полк австрияков. Но на юге Украины расквартирован целый экспедиционный корпус, тысячи штыков и сабель. Вымести их сможет лишь грозное восстание. А землеробы дрожат, выжидают. Чтобы их расшевелить, велено было собирать оружие, деньги. Узнав новость, повстанцы запротестовали:
— Та як же цэ так?
— Будем миротворцами?
— Поп Иван закрутил вам голову, Батько! — громче всех кричал парень с вытаращенными голубыми глазами. Тине он не нравился.
— Я не глухой, — обратился к нему Махно. — А ты кто такой?
— Лазаренко из-за Днипра. В отряде Ермократьева бедовал. Те умотали, а я остался. Забыли?
Нестор не мог всех знать, но виду не подал:
— Отличаю тебя, ветеран. Успокойся. Никакие мы не миротворцы. Чтобы проснуться, люди ждут справедливую силу. Ее же нет, сынки, без оружия, конной тяги. Завтра вспыхнет восстание. Дай винтовку, скажут, дай пулемет. Где взять? Чем платить? А вдовам, сиротам кто поможет? Вы против?
— Нет, нет! — шумели повстанцы.
— Словом, гроши, оружие и кони нужны позарез. Согласен, Лазаренко из-за Днепра? Брать будем так: у кого четыре-пять лошадей, то одну-две безвозмездно. Правильно?
— Согласны.
— У кого от двух до четырех — даем взамен усталых. Дальше. Никаких самосудов. Спрашиваем у населения. Сход подтвердит, что это враг, тогда к стенке.
Тина отпечатала на машинке первый приказ:
От октября месяца 1918 года ввести в порядок действия правило, согласно которому каждый отряд, занимая тот или другой хутор, немецкую колонию или помещичье имение, должен в первую очередь созвать всех хозяев и, выяснив состояние их богатств, наложить на них денежную контрибуцию и объявить сбор оружия и патронов к нему. При этом за каждую винтовку с 50-тью патронами возвращать три тысячи рублей из общей контрибуционной суммы. Если при обысках оружие не будет обнаружено, оставлять хозяев этих в покое, неприкосновенными. В противном же случае расстреливать…
После этого они отправились в первый рейд, набрали снаряжения, рублей и марок и возвратились в село, которое приглянулось им сразу. Его разделял холм, а по меркам степняков — горка. С одной ее стороны ютилась Малая Темировка, с другой — Старая. В ней-то и обосновались. В случае чего, решили, всегда можно улизнуть. А беречь уже было что — целый обоз.
Летом в этом селе австрийцы расстреляли семь человек. Потому повстанцев принимали как дорогих гостей. Здесь, казалось, можно наконец помыться и по-людски поспать в чистой постели.
Тина, так и не привыкшая к походной жизни, забралась под грубый шерстяной лижнык, поежилась. Бр-р. Куда летишь? Как только она влезла на подводу в Дибривках, смущаясь и мечтая о приключениях, о которых читала в исторических романах, — словно вихрь подхватил ее и понес в пыли, крови, в слезах по глухим степным проселкам. Она увидела десятки хуторов, имений, колоний. Всюду стреляли, ругались, и этот кошмар называется революцией?! Ее утешали, жалели как дочку.
Между тем Тина стала замечать: рядом живут украинцы, немцы и русские, но какая же разница! Тут колючее одеяло, низкие потолки, доливка, соломенная крыша. В немецком же доме, обязательно каменном, деревянные полы, высокие кровати с хрустящими простынями и нежными подушками. Но особенно бросались в глаза в колониях громадные тупорылые чистенькие свиньи. Почему так? Русские, конечно, самые простодушные и подельчивые, но свиньи у них, Господи, помилуй, лучше бы и не глядеть: тощие, грязные, остроносые и на длинных ногах, как борзые собаки в имении Гизо. «Впрочем, — думала Тина, — зачем все это мне: лижныки, свиньи, повстанцы?»
Она догадывалась, что тут не обходится без чего-то мистического. Единственная, не считая невесты тяжелораненого, колесит с вооруженными до зубов мужиками вроде персидской княжны! Но та не по своей воле попала к Степану Разину. «А ты, ты — сама запрыгнула в тачанку, вчерашняя гимназистка. Бедный отец, — тревожилась Тина. — Хоть бы не узнал. С ума сойдет, как выражается отрядный поэт Петя Лютый: «крыша поедет». Отец просто не поверит, спросит: «Тинушка, это правда?» Что отвечать? Любишь Нестора! Какого? Атамана разбойников? Но он же за справедливость, евреев защищает от всякой мрази. Потому что ты рядом? В жертву себя приносишь? А что, не так разве? Может, анархиста уважаешь? Да Батько и сам толком не объяснит, что это, Свобода! Она своя у каждого. Или честно: ты любишь мускулистого малого, сладкого в постели. И грозного! Даже пуля его боится. Но разве отцу об этом скажешь? Как придирчиво он приглядывался к Леймонскому: вежлив, умница, из родной торговой семьи. Чем не жених? Чем?»
Нестора все не было, шумел со своим штабом в другой комнате. Скоро явится. Как ни моется, а лошадиный дух остается. Бр-р. Не могла Тина и к этому привыкнуть. Еще запах спиртного. Отец пьет только по праздникам, серебряную рюмочку с фамильным вензелем. Здесь же дочку научили, как говорит бесцеремонный кот Щусь, «прикладываться». Пока помаленьку, с отвращением. Сидишь рядом — не откажешься. Бр-р. Сжавшись под грубым, колючим одеялом, она захихикала. «Ох, и вышвырнут же меня когда-то, как ту княжну, — думалось. — Счастье, что моря в степи нет».
Скрипнула дверь.
— Прости, голубка, — сказал Нестор. — Задержался чуток.
Он снял тяжелый пояс, разделся в темноте и юркнул под лижнык. Тина порывисто обняла его и забыла об отце, Леймонском, о лошадином духе и персидской княжне…
Разбудил их дежуривший по отряду Алексей Марченко:
— Батько, Батько, — говорил он, постучав. — Хлопцы помещика поймали!
— Что там… на улице? — через некоторое время спросил Махно.
— Рассвет скоро. Шесть часов.
Нестор легко оделся, нацепил шашку, вышел. Было сыро, холодно. У крыльца ждал Марченко. Поодаль стояли еще трое или четверо.
— Кто такие? Что за нужда? — недовольно осведомился Батько, поеживаясь.
— Цапко фамилия. Недалеко проживает, — докладывал дежурный. — Я их давно знаю. Злобная семейка. До революции жилы тянули из мужика. Потом с гайдамаками прикатили, землю отбирали назад. Дядю моего шомполами секли. Я этому гостю хотел сразу закатать пулю в лоб. Чего шляется ночью у села? Но есть же приказ — не чинить самосуд. Вот и решайте.
— Подойдите сюда! — позвал Махно.
Цапко бодро выступил вперед. Был он вроде в барашковой шапке, в пальто, высок ростом.
— У нас там свадьба, — заговорил громко, уверенно. — Я их предупреждал. Не время, ребята. Да им что? Охота пуще неволи! — он хохотнул. — В церковь, видите ли, потянуло. Захотели венчаться на рассвете и послали просить вас, Батько, чтобы проехать через Старую Темировку. Вся история. Как на духу.
Нестор слушал его внимательно и не поверил ни единому слову. Между тем это была чистая правда, но как всегда — не вся. Изо рта помещика шел пар, пахло вином. «С кем пил? — тревожась, прикидывал Махно. — Черт его разберет. Скорее всего, с офицерами. (Это тоже была правда). А шустер, однако, неглуп, подлец. Мы тебя все равно проведем. Зябко что-то, пробирает до костей».
— Подождите тут, — сказал Нестор, возвратился в хату, надел шинель, шапку, вышел. — Дежурный, поднимай отряд! — скомандовал. — Будем немедленно уходить!
— Слушаюсь, — ответил Марченко и, не задавая лишних вопросов, побежал исполнять. В сарае задорно кукарекнул петух.
— А вы, гражданин Цапко, — продолжал Нестор, — передайте сватам, что могут ехать. Нас здесь уже не будет.
Помещик поклонился и ушел с разведчиками.
— Что ж ты наделал, Нестор? — возмутился Петр Лютый. Он стоял с Семеном Каретником и все слышал. — Это шпион! Никакой свадьбы нет!
