…Это в самом деле ужасно… и все это, возможно, даже правда (конечно же правда, да еще только частичка ее). А только, помилуй Бог, зачем же хоть сколько-нибудь разумному человеку тыкать императора носом в гнусности его предшественников?! Ведь они совершались как-никак членами царской фамилии… Далее если сам он, во всяком случае гласно, осудил мерзости своего отца — слегка, разумеется, без воодушевления, без внутреннего убеждения и без настоящей радости очищения, что, естественно, только и возможно, когда сын ведет счет отцовскому наследию, и неизбежно сыновнее чувство (и чуть ли не грех отцеубийства) охлаждает рвение вести этот счет.
Зачем, зачем — если у него есть хоть крупица разума — он суется в такие дела?! Но у него нет этой крупицы разума! Вот что он пишет:
…Первый практический принцип императора — поддаваться своим страстям и капризам. Величайший скандал, по его мнению, оправдан, если он скажет: «Я так желаю!» или «Я этого не желаю!» Он не признает своего долга перед народом и не терпит над собой никаких авторитетов, перед которыми был бы ответствен. Он считает себя святым, когда с помощью снисходительного духовника вступает, как говорит Тартюф, в сговор с небом…
Император любит произносить красиво звучащие повеления. Ибо он хочет, чтобы его превозносили как христианина и законодателя, как героя, как освободителя, как покровителя искусств и наук, как основателя национального благополучия. Но когда дело доходит до осуществления звонких фраз, тогда начинают придумывать мундиры и создавать комитеты. А осуществление решений доверяется угодникам и авантюристам. Ибо честные и талантливые люди могут затмить его величество! Поскольку министр тупица и шельма, он может быть уверен в милостях монарха. Достаточно обладать характером и талантом, чтобы тебя удалили от двора… В результате начинания Александра только усугубляют абсурды Павла, а мы, в сущности, доведены до полной анархии. Палены, Панины и Ростопчины изгнаны, Кочубеи, Чарторийские и Салтыковы удалились сами, в то время как благородный Аракчеев (который, обладай он гениальностью Сеянна, был бы рад сделать из Александра двуличного кровавого Тиберия), благородный Аракчеев изображает из себя визиря, в то время как сводник Голицын стал министром народного образования и духовных дел. Оберкельнер Волконский — военный министр, бравый Козодавлев — министр внутренних дел, Гурьев, наш Кольбер, — министр финансов, паяц Лобанов — министр юстиции, а Лопухин, продавший собственную дочь, — председатель Государственного совета. Кстати, когда Лобанова назначили рижским генерал-губернатором, он сразу объявил, что двери его открыты для всех угнетенных и все бедняки найдут в нем защитника. На следующий день замок был наводнен крестьянами. Лобанов держал перед ними речь на русском языке. Крестьяне ничего не поняли. Лобанов, разгневанный тем, что за сто лет они не научились русскому языку, показал им язык и велел гнать прочь…
В смятении я листаю эти хрустящие, не раз намокавшие и снова высыхавшие страницы, ставшие от этого жесткими, и мне неловко за Тимо… Господи, невозможно считать человека в здравом уме, если он пишет императору, что все его министры развратники и негодяи… Конечно, всем им могут быть присущи человеческие слабости, человеческие недостатки, и они есть у них. Допускаю, что у многих далее серьезные пороки. За все те годы, которые я провел среди весьма осведомленных людей, мне приходилось кое-что слышать о некоторых государственных мужах, иногда сказанное шепотом, иногда даже оброненное вслух… Хорошо, пусть все это как угодно обосновано, но чтобы об этом объявлять гласно, чтобы в написанном виде швырнуть в лицо императору, для этого действительно нужно быть безумным.
…Господа, три вопроса и ответы на них. Во-первых, еще раз: почему император так страстно любит парады? Потому что парад — это триумф ничтожества, потому что из любого солдата, перед которым во время сражения его величеству следовало опускать глаза, на параде делают манекен. А император там может воображать себя единственным повелевающим божеством…
А ведь правда, даже из уст майора Теннера лет пять тому назад я слышал нечто подобное… Когда вместе с его отрядом месил болота на Гродненщине. Сам Теннер из той породы людей, которые раз и навсегда замкнули рот на замок. Сын управляющего мызой, человек деревенского происхождения… Видимо, он считает, что чем точнее и правильнее он составит карту медвежьих углов империи, тем быстрее вырастет бахрома на его эполетах… И правильно поступает, разумеется. Он не торопится доводить до сведения императора правду, он мысленно видит себя полковником, генералом, академиком, это чувствуется. И вместе со всеми молчит. (Как? Разве это значит, что он вместе со всеми лжет? Ну… не знаю…) Даже он, помню, однажды пробормотал на веранде в доме ксендза, где он с раннего утра сидел над своими картами небритый, с белой щетиной на подбородке и маленькими, быстрыми, как у плотвы, красными от недосыпания глазками. Рядом с картами лежали свежие петербургские газеты. Майор Теннер бросил взгляд на «Пчелу». На первой странице крупными буквами давалось сообщение об императорском параде в Царском. Теннер тыльной стороной руки отодвинул газету в сторону и буркнул; «Ох уж мне эта смехотворная парадомания…»
Во-вторых, господа, как могло случиться, чтобы блудница с помощью императора родила Священный союз?
О Господи. Мы же все знаем, как император молился и лил слезы, стоя на коленях рядом с госпожой Крюденер! Мы же знаем, что в светском обществе вежливо молчали о ее прошлом (ведь дворянка, дама, пишущая романы, супруга посла!), а небось повсюду шептались, что у этой дамы была весьма бурная молодость… Она же духовная сестра государя… А мой одержимый Тимо пишет императору: блудница. А их общий Священный союз — дитя блудницы.
В-третьих, чем император сделал себя предателем отечества? Тем, что идею — отечество как высший принцип — он отвергает. Ибо он желает, чтобы говорили только о провинциях, основу существования которых определяет только он и его «да» или «нет»…
Боже милостивый! Тимо называет императора предателем отечества! А мы десять лет говорили себе, что император несправедливо карает его за несколько незначительных слов…
…Поэтому, господа, мы имеем полное право декларировать его величеству, как бы ни было это опасно и больно (ибо это покушение на краеугольный камень нашего общества): суверен, который полагается на льстецов и предается своим страстям, вынуждает подданных напомнить ему о его долге и обнажить перед ним правду.
Я долго ходил по щербатому полу моей новой комнаты. Мне пришло в голову; а что, если Тимо в самом деле… просто такой глупец, такой ребенок, что написал все это потому, что император действительно взял с него клятву говорить правду?.. Это дурацкое предположение так меня разволновало, что я стал бегать взад и вперед, ожидая, что скрипучие доски как-то ответят на мой вопрос. Но половицы шириной в локоть под ногами у меня молчали, я снова сел за стол и пишу. НУ ЧТО Ж! ДУРАКОВ И В ЦЕРКВИ СЕКУТ, А ВО ДВОРЦЕ УЖ И ПОДАВНО. Вот что он пишет:
…Шесть лет тому назад мы проливали кровь и жертвовали имуществом не для того, чтобы сделать его величество главой Священного союза. Мы дрались потому, что иначе это значило бы отказаться от чувства собственного достоинства и чести. Русский народ спас Россию и Европу вопреки его величеству, ибо народ этого желал, дворянство руководило, и его величество не смог помешать. С мечом в руке мы отвоевывали воздух, которым дышим. Ценою нашей крови, жизней наших братьев, ценой сожженных городов и деревень. Мы не потерпим, чтобы его величество, которому надлежит за все, в том числе и за повседневный хлеб, благодарить великодушие народа, обращался со всем народом так, как его отец имел обыкновение обращаться с отдельными людьми… Итак, дворянство требует созвать всеобщее Учредительное собрание. Оно требует этого для того, чтобы вместе с другими сословиями издать необходимые законы. Ибо законов у нас еще нет. Указы, издаваемые то тираном, то помешанным, то истопником, то фаворитом, то комедианткой, то турецким брадобреем, то курляндским псарем, то Аракчеевым, то Розенкампфом — это не законы Они так же мало похожи на законы, как те, что действуют в Японии или Алжире. Такая система есть не что иное, как анархия. Это право сильного, где нет моральных обязательств и где живут, следуя принципу — лучше убить, чем быть убитым… Поэтому нам необходимы настоящие законы, которые положили бы конец нашему скандальному и нетерпимому положению и в то же время предостерегли бы от непредвиденных грядущих опасностей. Теперь должно стать ясным, кто есть Александр — узурпатор или сын своего отечества, готовый на величайшие жертвы. А законы, издание которых я считаю нужным, таковы…
