— И?..
— Отказался.
— Монастырь мал?
— Да нет же! — досадовал на царскую непонятливость Сильвестр. — Он супротив монастырских богатств открыто выступает!
Священник ещё долго рассказывал о достоинствах старца. Постепенно недоверчивая усмешка Ивана сменилась откровенным интересом. Повелел вызвать Артемия в Москву.
Старец твердил о мерзостях, творимых в монастырях. Иван ужаснулся: как же это можно?! Монастырь на то и монастырь, чтобы от людской мерзости бежать. Артемий качал головой:
— Нет, государь. Слишком многие уходят от мира только на словах. Сколько бояр да князей в монастырях иноками, а живут как прежде жили, разгульно, вольно... Женские монастыри от мужских не отделены, с монахами мальчики-послушники в одних кельях... К чему такое приведёт? О вере ли они думают?
— Так чего же не гонят игумены своих нерадивых монахов прочь? Тех же бояр, какие иноки только по одежде?
Артемий вздыхал в ответ:
— Да ведь монастыри на их пожертвования живут. Придёт такой боярин, за собой принесёт обители земли, деревни да людишек, игумен и рад.
Иван щурил глаза:
— А ежели не станет монастырь брать тех пожертвований, так жить на что? Монахов на что содержать будет?
Артемий в ответ мотал головой:
— В скитах чёрное духовенство жить должно, в скитах! Только там души от мирских соблазнов оградить можно! А иначе как с того же боярина потребовать, ежели он дар обители большой принёс? Обогатит монастырь, вот и чувствует себя хозяином!
Иван надолго задумался, потом всё же спросил:
— Неужто нет таких обителей, чтобы сами своё хозяйство держали, чтобы не только на дары надеялись?
— Почему нет? Есть и такие. Вон в Соловецкой обители как Филипп игуменом стал, так и хозяйство на лад пошло...
— Это Федька Колычев, что ли?
— Да, бывший боярин Фёдор Колычев, что Филиппом крещён в монастыре. Трудом своим живут иноки.
И снова царь не верил:
— Да только ли трудом?
— Нет, конечно. И дары принимают, но ведь и солью торг ведут, и пашню пашут, и многие мастерские завёл игумен. Соловецкой братии спать подолгу некогда.
— И на землю людишек работать не пускает, все сами пашут?
— Пускает, вестимо, но не обирает до нитки. Разумно обитель держит игумен Филипп, у него поучиться есть чему.
— А монахи не ропщут? — Глаза Ивана лукаво блеснули. — Куда как легче просто службу нести, чем так-то?
— А кто ропщет, того там не держат! — отрезал Артемий. — Игумену Филиппу бездельники не нужны!
Долго рассказывал царю о соловецком игумене Филиппе старец Артемий, многое запомнил из его речей Иван. Под конец беседы спросил:
— А если бы ты стал игуменом большой обители, смог бы вот так же?
Тот покачал головой:
— Так только далече от Москвы можно... На Соловки просто так не идут, только по велению души...
Долгие беседы с митрополитом Макарием и со старцем Артемием всё больше приводили Ивана к мысли о церковном переустройстве. Оказалось, что менять нужно не только царство, но и церковные законы в нём. Царь размышлял и свои размышления старался записывать. Когда таких заметок набралось уже немало, вдруг отправился к митрополиту:
— Собирай Собор, владыка.
Макарий и сам понимал, что пора взяться за церковное устройство, потому согласился.
И вот в феврале 1551 года в Грановитую палату дворца съехались высшие духовные чины. Царь сидел на престоле, слушая, как дьяки зачитывают подготовленные им вопросы, и исподлобья разглядывал епископов. Кроме митрополита Макария, в Москве собрались епископы:
Новгородский Феодосий, Ростовский Никандр, Суздальский Трифон, Смоленский Гурий, Рязанский Кассиан, Тверской Акакий, Коломенский Феодосий, Сарский Савва, Пермский Киприан. Напряжённо вслушиваясь, сидели и другие священники. Не все были готовы отвечать на заданные от имени царя вопросы, многие осторожно косились на митрополита, пытаясь понять, что же тот задумал.
В сто глав уместились решения Собора, потому и нашали его Стоглавым. Много вопросов поднял перед святыми отцами Иван, на многие уже были у митрополита Макария готовы ответы. Особенно ратовал митрополит о грамотности людской. Многие владыки поддержали своего главу. Возмущался, что невежи, став священниками, плохо учат детей, а берут за то с их родителей непомерную плату! Ещё владыка выступал против бродячих мастеров, которые учили грамоте по деревням и весям, а то и многим городам. Учили худо, брали дорого. Было решено организовать училища книжные, куда все люди могли бы отдавать своих детей для обучения грамоте. Кроме того, много говорилось и о переписке духовных книг, и об иконописи. Но на все решения нужны были деньги.
Особенно досталось от царя и членов Собора белому духовенству — городским и сельским священникам!
— В церкви часто пьяны! Бранятся без страха, речи непотребные друг на дружку говорят! Лаются меж собой и с прихожанами! — ярился Иван.
Епископы соглашались, мол, и устава не знают, и ленивы не в меру, и безграмотны, и многими непотребствами занимаются...
Хулили белое духовенство, бесноватых и трясунов, которые на площадях милостыню просят, в отличие от блаженных, которых сразу видно, ругали празднества и скоморошьи игры, стрижку бороды, общее мытье в банях мужчин и женщин, разные игры на деньги, а ещё шахматы...
Услышав про свою любимую игру, Иван чуть расстроился, ему очень нравилось размышлять за доской, представляя, как станет дальше передвигать фигуры. Но возражать не рискнул, не ко времени. Решил только испросить у митрополита разрешение играть в шахматы хотя бы сам с собой.
Многое из того, что услышал царь от сурового старца Артемия, потом повторил на Стоглавом Соборе в укор духовенству, обвиняя его в неблагочинии. Много постановлений принял Собор, определяя жизнь монашескую, очищая се от накопившейся скверны, много запретов на нём родилось. Митрополит Макарий, и сам чувствуя необходимость в обновлении монастырских уставов и правил, активно поддерживал государя.
Но нашёлся вопрос, в котором не согласился наставник со своим учеником.
— Земли дворянские скудеют, а монастырские богатеют. Неправильно то!
Макарий уже понял, что царь готов отобрать земли у монастырей, чтобы раздать их своим людям. Самому Макарию владения не нужны, но он хорошо понимал, что Собор не согласится, не отдадут запросто богатства игумены, сколько бы ни твердили о чистоте монашества. Так и случилось, Собор принял решение, что никто не может у церкви ни отнять, ни похитить...
Иван снова позвал Артемия:
— Во всём согласны игумены, пока у них земли да другие богатства отнимать не начнёшь. К чему монастырям земля? И налоги такие, что казна пустеет?
В мае Собор решил все вопросы по царскому приговору. А Артемий стал настоятелем Троице-Сергиевой обители. Максим Грек, освобождённый из заточения в Тверском монастыре, был переведён под опеку старца.
Сильвестр выговаривал Артемию:
— Ты хоть понимаешь, что теперь на тебя обрушится вся сила иосифлян?
— Все под Богом ходим... — возражал тот.
— Так-то оно так, да только ходим по-разному, — выдохнул царский наставник.
Всё верно предвидел Сильвестр, скоро начались тайные доносы на Артемия самому царю. Недолго он пробыл настоятелем обители. Ивана злили бесконечные жалобы на старца: ну чего бы не принять земли, если жертвуют? Митрополит разводил руками:
— Как может принимать земельные вклады нестяжатель? Сам же обличал за то, что произносят одно, а делают другое.
Иван написал об упрёках самому Артемию. Ответ получил более чем открытый, игумен поучал самого царя в правоте своей и божественности жизни. И предлагал: «Вели, государь, тем под присягой сказать, что тайно тебе говорили». Постепенно гневные обличения Артемия надоели Ивану, в котором всё больше укреплялась вера и собственное предназначение и непогрешимость. Царь скупо бросил Сильвестру:
— Уходил бы твой Артемий подальше от Троицы... пока дурного не случилось...
Сильвестр увидел в глухой угрозе опасность и для себя, метнулся к старцу:
— Артемий, не твоё то игуменство. Может, к простому монашеству вернёшься? Господь такое служение больше примет, чем лай с другими и тем паче с царём...
Глаза старца блеснули, в ответ только хмыкнул:
— Думаешь, ежели меня в дальний скит убрать, так порядок на Руси будет? Не видит государь, что вокруг него творится! Не ведает. А от того невежества многие беды и ереси происходят.
— Ты бы язык-то придержал.
— Не могу молчать!
— Не молчи, да только говори по-другому. Вон митрополит сколько лет уж государя учит, и толк есть, и сам жив-здоров, слава богу! И я тоже, где и промолчу, чтобы не злить Ивана Васильевича. Вспыльчивый он, осторожно надо.
