Яков некоторое время шёл рядом, но вскоре вырвался, скинул с себя край мафория, будто говоря "я уже не ребёнок", а затем спросил:
- Но почему? Ведь это действительно важно!
- Что же ты хочешь, если даже Джустиниани не было позволено говорить? - произнесла Мария. - Мы должны положиться на мудрость василевса и священников. Если они считают, что сейчас самое важное - молитва, значит, мы должны молиться.
Все в очередной раз запели "Господи, помилуй"* и Мария тоже начала подпевать, но пела, будто колыбельную, чтобы Яков успокоился.
_____________
* "Господи, помилуй" - это песнопение у греков известно как "Кирие элейсон".
_____________
Сын тяжело вздохнул, и у матери тоже стало тяжело на сердце, потому что она краем глаза наблюдала за Джустиниани и видела его состояние. Генуэзец, который, несомненно, был осведомлён о положении дел намного лучше Якова, молился с мрачной решимостью. Следуя за василевсом, он так сильно сжимал бусины своих чёток, будто хотел раздавить их. Губы шептали молитву, но явно отличную от той, которую произносили остальные, потому что Джустиниани не обращал внимания на окружающих. Сидя в седле, он возвышался над толпой, как одинокий утёс над волнами моря.
Мария вдруг вспомнила, что Лука когда-то говорил об этом генуэзце. Муж считал, что тот приехал в Город, чтобы на войне с нечестивцами, которая угодна Богу, искупить свои грехи. Такие "головорезы" как Джустиниани, для которых война - ремесло, всегда имеют много грехов. А если так, то о чём же он молился? Мария плохо знала этого человека, но, видя выражение его лица, невольно предполагала что-то вроде: "Господь, зачем Ты прислал меня сюда, если я не могу помочь этим людям? Вразуми их, чтобы они пошли укреплять стену".
Яков тоже посмотрел на генуэзца, а затем вдруг спросил:
- Мама, а молитвы правда помогают, когда нужно, чтобы желание исполнилось?
- Не все желания исполняются, - вынужденно призналась Мария. - Зависит от того, кто и о чём просит, а Господь уже решает, проявить милость или нет. Но к детям Он милостивее, чем ко взрослым.
- Тогда попробую помолиться, - серьёзно сказал Яков. - Я не могу сказать отцу, что случилось, но ведь Яннис... то есть Иоанн... своему отцу всё сказал. Успел сказать, пока крестный ход стоял на месте. И Тодорис... ты видела? Он тоже что-то говорил своему отцу. Так что Юстинианис - не последний, кто будет обращаться к василевсу. Василевс должен узнать, насколько всё плохо. А если василевс будет глух ко всем ним, нам никакое чудо не поможет, поэтому я буду молиться, чтобы василевс послушал.
"Я тоже буду молиться об этом", - подумала Мария.
* * *
"Так вот, чей это сын! - мысленно воскликнул Тодорис, видя, что мальчишка, которого предводитель генуэзцев называл Иоанном, но на итальянский лад, решительно протискивается через толпу к Георгию Сфрандзису. - Я мог бы и раньше догадаться".
Затем юноша увидел своего отца в той же толпе, среди конной свиты василевса, и решил, что раз уж обращение Джустиниани не имело успеха, надо рассказать отцу про письмо, доставленное турецкой стрелой, и попросить вмешаться.
Родитель, судя по внимательному взгляду, был не прочь получить новости, а вот тесть Тодориса, Лука Нотарас, совсем не проявлял любопытства. Господин Лука явно был сосредоточен на том, что зять избрал дурную компанию - явился в сопровождении сразу двух "врагов": генуэзца и отпрыска Сфрандзиса.
Именно поэтому Тодорис, стремясь вслед за Джустиниани вклиниться в толпу и найти там местечко, устроился возле отца, но подальше от тестя. А впрочем, юноша сделал бы так в любом случае, ведь своего тестя недолюбливал, да и тёщу - тоже.
Эта неприязнь зародилась ещё тогда, когда стало ясно, что войны с турками не избежать, и господин Лука решил отправить всех четырёх своих дочерей в Венецию. Пусть Лука и не любил выходцев из Италии, но это никак не касалось венецианских банкиров, у которых Нотарасы хранили значительную часть своих средств и получали за это хороший процент. А в преддверии войны Лука решил доверить банкирам ещё и своих дочерей, в том числе жену Тодориса, о чём самому Тодорису было объявлено, лишь когда начались приготовления к путешествию.
Такая внезапность и скрытность до сих пор вызывали у Тодориса досаду. Конечно, он не скучал по отсутствующей супруге, ведь даже служанка в доме Нотарасов нравилась ему больше, чем жена. Брак с дочерью Нотараса стал результатом обычной договорённости между семьями, сделкой, поэтому причина была в другом: мнение Тодориса по поводу поездки могли бы спросить хоть ради приличия! Муж имеет право принимать участие в судьбе своей жены, пусть формально. И всё-таки Лука, если с кем и посоветовался, то только со своей женой, и они вместе решили, что все четыре их дочери должны уехать.
Тодорис пожаловался отцу, но услышал в ответ: "Зачем ссориться с их семьёй из-за этого?", а когда юноша всё же решился попенять если не тестю, то хоть тёще, она сделала вид, что не понимает:
- Разве ты не рад, что твоя жена будет в безопасности?
- Разумеется, рад, госпожа Мария.
- Вот и мы ни мгновения не сомневались, что ты одобришь это. Так в чём же дело?
Тодорис тяжело вздохнул и ответил:
- Ни в чём, госпожа Мария. Мне и впрямь не на что жаловаться.
Конечно, досада после разговора лишь усилилась, и зять, раз уж не мог ничего поделать, начал старательно избегать женину родню. А ещё - пустился во все тяжкие, не без удовольствия думая о том, что о его недостойном поведении станет известно и Нотарасы, возможно, почувствуют себя уязвлёнными.
Правда, надежда уязвить Нотарасов так и не оправдалась, а затем турки начали осаду, отец дал должность связного, и всё изменилось. Во-первых, пришлось-таки иметь дело с тестем, а во-вторых, жизнь стала такой, что поневоле вернёшься на праведный путь.
Уже через две недели осады у тех, кто защищал стены, не хватало сил даже на то, чтобы вечером избавиться от доспеха, а уж на то, чтобы добраться до увеселительных заведений - тем более.
Тодорис стал праведным, как и все вокруг, но ему казалось забавным смотреть, насколько просчитались владельцы таверн и домов терпимости, надеявшиеся заработать во время войны. Жёны многих состоятельных граждан уехали, а войск в Городе прибавилось, и это сулило хорошие барыши, но в итоге...
Весёлые красотки, отчаявшись дождаться клиентов, сами приходили на стены "подбодрить воинов", но затем перестали. Грубоватая шутка, шлепок по заду, попытка ущипнуть - вот всё, на что оказывались способны защитники стен, а за это плату не потребуешь. Лишь две или три красотки продолжили приходить, но уже в совсем другом обличии и не за заработком, а чтобы перевязывать раненых и помогать хоронить убитых.
Наверняка, эти временно раскаявшиеся грешницы присутствовали в толпе, собравшейся на крестный ход, но Тодорис, на мгновение вспомнив о них, вдруг поймал себя на том, что ищет в толпе другое лицо - той служанки из дома Нотарасов, которая всегда улыбалась ему милой улыбкой.
Однажды поздно вечером Тодорис встретил её на стенах. Она сопровождала свою госпожу, явившуюся к мужу и старшим сыновьям, а Тодорис именно в это время был отправлен отцом к господину Луке с новостями.
