Шеф-редактор получил сведения прямо из уст пана министра Бенеша. Пан Бенеш бывал теперь иногда по вечерам в обществе Самека, куда с недавнего времени стал захаживать и Арношт Лаубе. Бенеш говорил о внешней политике, о чехословацких договорах, целой сети договоров, о Лиге Наций и неодолимой демократии. Он смеялся над Муссолини и Гитлером. Подсчитывая голоса демократических партий, он доказывал, что Гитлер в лучшем для себя случае отберет несколько тысяч голосов у коммунистов, но это не так важно. Пан Бенеш знаком лично со всеми европейскими государственными деятелями. Он знает Макдональда, Чемберлена, Бриана, Поль-Бонкура, Титулеску… Он знает их слабые места и настроения. Он боится венгров, так как созданная им Малая Антанта направлена против них. Вот если бы туда вступила еще и Польша… Но где там, Великая Польша и вдруг — в Малую Антанту! Машина Лиги Наций, однако, в состоянии потрепать и Германию, а это уже кое-что! Немцы упорны. Они хотят вооружения и аншлюса Австрии.
— Когда я в прошлом году возвращался из Лондона, — говорил Бенеш, — я беседовал в Берлине с канцлером Марксом и с Шахтом, президентом Имперского банка. В конце концов, аншлюс нас не испугает, хотя без аншлюса наша жизнь была бы спокойней…
— А Гитлер? — спросил Карел Самек.
— Гитлер? Я говорил с Шахтом и о нем. Шахт не верит, что Гитлер будет иметь успех. Важнее для Европы, а тем самым и для нас, то, что происходит сейчас в России. Сталин стал во главе правительства и ликвидирует троцкистов. Троцкий эмигрировал за границу, троцкисты кончают жизнь самоубийством. Нэп кончился… Это должно разлагающе действовать на наших коммунистов. Социал-демократы получат их голоса и будут в состоянии тормозить аграриев. Развитие пойдет влево. Ну и пусть идет. Что сказал Масарик? Если Италия сегодня против парламента, то это еще не говорит о том, что она радикально и неотступно идет вправо…
Никто из членов общества, сидящих за чашечкой кофе в доме Самека, не понимал эту сложную диалектику. Развитие идет влево, и при этом возникает еще одна фашистская диктатура… Это звучало странно.
Тогда стали говорить о вещах более простых. Об архитектурном исполнении выставки в Брно, о Мак-Орлане, о звуковом кино, о Грете Гарбо, Чаплине и джаз-банде. Критик Львичек сравнивал Фрейда с Энштейном, называя их теории одинаково эпохальными. Говорилось и о Эль-Капоне, короле гангстеров в Америке, о ку-клукс-клане, но это снова уже была политика, и поэтому драматург Курц предпочел перевести разговор на анекдоты. После анекдотов речь зашла о бегуне Нурми, которого пан Руда, «сокол», считал чудом света, в то время как издатель Завржел видел чудо света в майоре Сигрейве, который на своем гоночном автомобиле достиг рекордной скорости — 231 километра в час.
Япу нравилось у Самека. Он всегда с нетерпением ждал четверга, потому что это был единственный день, когда час-два его не мучили болезненные воспоминания о Тане.
Таня часто писала о своей московской жизни. О том, в каком музее она была, какую пьесу видела, какую книгу прочитала. Работалось ей хорошо. Сын был здоров и часто вспоминал отца.
— Это ты отнял у меня Таню, — сказал как-то Ян Миреку. — Из-за этой аферы Горжеца!
— Ты бы все равно потерял ее. Но, говоря «потерял», я думаю о том, сможешь ли ты найти ее опять. Это полностью зависит от тебя.
Однажды Ян снова почувствовал себя счастливым. Это случилось, когда спустя несколько лет он опять очутился на вилле «Тереза».
Советское представительство, которое не было посольством, потому что чехословацкое правительство советское не признавало, устроило прием, на который Ян был приглашен как редактор «Демократической газеты».
На вилле «Тереза» собралась вся Прага. Депутаты-коммунисты и депутаты от буржуазных партий, люди, занимавшиеся литературой, критикой, наукой и искусством, люди, которые видели в Советском Союзе страну будущего и писали о нем правду. Тут были и адвокаты, защитники коммунистов на различных процессах, связанных с издательским делом, издатели, которые печатали произведения советских поэтов и писателей, редакторы демократических газет, студенты левых взглядов. Все пытались говорить по-русски, но удавалось им это с трудом. Хозяева тоже не лучшим образом владели чешским языком, но все понимали друг друга.
К концу приема к Яну Мартину подошел корреспондент ТАСС в Чехословакии Владимир Иванов, взял его под руку и сказал с улыбкой:
— Как поживаете, соломенный вдовец? Не думаете ли вы, что вашей жене уже пора вернуться?
— Конечно, думаю, — ответил Ян.
— Сразу видно, что вы отстали от нашей жизни, товарищ Мартину. У нас бы на вашем месте никто не волновался. Сейчас у нас частенько бывает так, что жена работает в Москве или в Харькове, а муж на несколько лет уезжает на Турксиб, во Владивосток или еще куда-нибудь. Если бы вы не поступили на работу в «Демократическую газету», вы могли бы поехать с ней.
Ян грустно усмехнулся.
— Будьте терпеливы. Она вернется, — улыбнулся Владимир Иванов.
— Во всем этом деле чувствуется ваше присутствие, — с горечью в голосе сказал Ян.
— Не отрицаю, — ответил Иванов.
Ян спросил о комиссаре Окулове.
— Он уже стар. Решил вернуться в свое сибирское село, где еще до войны был учителем…
Они выпили за здоровье Тани и Окулова. У Яна зашумело в голове. Вся вилла гудела как пчелиный улей.
В тот осенний день на обычном редакционном совете все долго слушали взволнованную, полную тревоги речь редактора Кошерака.
— Все, что мы созидали, рухнуло в течение нескольких часов. Напрасно нам внушали, что такие кризисы уже были после войны и что крах на нью-йоркской бирже хотя и подобен блеску молнии, но после нее только немного погремит, и небо опять прояснится. Ничего не прояснится! Деловой активности пришел конец! Подошел конец наших дней. Наш мир рушится.
В грохоте мировой войны кануло в Лету девятнадцатое столетие. Были кризисы и в девятнадцатом веке. Но это были кризисы роста. Кризисы, которые возникли после мировой войны, и прежде всего тот, который разразился теперь в Нью-Йорке, представляют собой кризис нашей системы. Горе нам! Из этой ужасной биржевой катастрофы вырастут новые. Недаром по улицам Нью-Йорка бегали плачущие люди и, ломая руки, жаловались, что их покинул бог. Погибнут промышленные предприятия, опустеют плантации, обанкротятся банки. Надвигается кризис в промышленности и в сельском хозяйстве. Миллионам безработных реакционеры, реваншисты, империалисты и расисты пообещают теплую униформу и котелок супа и сделают из них солдат. Противоречия между странами, побежденными во время войны, и так называемыми странами-победительницами обострятся. Вырастет гнев и ненависть бедняков к богачам. Миллиардеры выпустят против рабочих своего охотничьего пса — фашизм. Мир, уже поделенный, снова будет перекраиваться. И это будет называться борьбой за рынки сбыта и жизненное пространство. Будет брошен жребий в игре на страны слабые и маленькие. Адольф Гитлер набрал силу. Со временем он будет становиться все сильнее, хотя в Германии и растет революционный пролетариат.
У нас тоже будут сотни тысяч безработных и голодающих. Мы уже не будем островом порядка. Его берега подточит кризис, целые районы замечутся в аркане шовинизма. Мы утратим все, что любили, и с нами останутся лишь слезы наших жен и детей…
Шеф-редактор Лаубе насмешливо посмотрел на разволновавшегося Кошерака:
— Вам все это, наверное, приснилось?
— Нет, это не скверный сон, это завтрашняя правда. — Кошерак вспотел, голос его был сиплый.
— И эту правду вы бы хотели написать в нашей газете? — спросил Лаубе.
— Да, хотел бы!
— Вы что, с ума сошли?! Успокойтесь. И напишите сегодня передовую статью, из которой всем было бы понятно, что основы капиталистической экономики, как всегда, крепки, что наша финансовая политика в умелых руках и что ничего не изменится, совершенно ничего. Вы поняли? Свои вещие сны рассказывайте дома, после работы… А вы, Мартину, напишете статью о расцвете Советского Союза. Начнем грозить социализмом как вторым возможным путем хозяйственного развития. Останьтесь здесь после совета. Я хочу вам кое-что сказать. Все остальные — по своим местам, и за работу… Или я выброшу вас на улицу. Теперь это уже не будет шуткой. Учтите, уволенный редактор вряд ли сможет устроиться на работу. Начался мировой экономический кризис! — Последнее предложение он произнес очень торжественно.
Редакторы шли с совета с опущенными головами. Когда комната опустела, шеф-редактор обратился к Яну Мартину:
— Запомните, что я вам скажу. Задача советских пятилеток состоит в основном в увеличении промышленного производства. В пять раз увеличится мощность угольных шахт, в шесть раз больше будет гидроэлектростанций, самая большая среди которых — Днепрогэс. В восемь раз увеличится добыча нефти, возникнут промышленные и сельскохозяйственные гиганты. Бедные мужики станут богатыми колхозниками. Выпуск продукции легкой промышленности увеличится на 150, а тяжелой — на 250 процентов. Шестая часть земного шара будет электрифицирована. «Коммунизм — это Советская власть плюс электрификация!» Напишите об этом высокопарными словами. Это будет редакционная статья. Если нам за это нагорит, я скажу, что у нас еще демократия, мы свободны и можем писать то, что считаем нужным… Слышали, меня пригласили на охоту… в леса под Орликом. Прейс будет выступать в роли хозяина, приглашен Масарик, будет дюжина министров и директоров банков. Будет там и Карел Самек. Так что все в порядке. А теперь идите писать… И давайте побыстрей разводитесь. Это мешает вам работать.
