Он вздрогнул, словно стряхнул наваждение:
– Не в том случае, если мы сделаем это скрытно. Я же говорил, что не буду в потайную калитку прокрадываться. Нам нужно согласие его величества.
– Да некогда его согласия ждать! Рено, неужто вы не понимаете? Он намерен обвенчать меня с этим омерзительным Ральфом! – У Констанции от отчаяния брызнули слезы.
– Отрадно, что я кажусь вам предпочтительней Ральфа.
А она ему кажется предпочтительней Эмергарды? Вспомнила, как много лет назад дама Алиса добивалась любви Раймонда, от стыда и обиды заполыхали лицо, шея, грудь. Было бы легче пройтись по углям босой, но она все же спросила, хоть сердце и ухало в груди, как раскачанный колокол:
– Рейнальд, а сами-то вы меня любите?
– Мадам, – так мягко, так нежно с ней вечность ни один мужчина не говорил, – чего стоят уверения в любви? Их даже у Ральфа полным-полно. Кстати, а куда мы денем галантного старину де Мерля?
– Не знаю, я сейчас не могу о нем думать.
Вздохнул, почесал бровь:
– Констанция, вы мне очень нравитесь. Меня к вам тянет. Вы прекрасная, добрая, веселая, умная и красивая. Я предан вам так, как должен быть предан своему сюзерену верный вассал, и, наверное, даже больше. Но я не завидую вам, если вы свяжете свою жизнь с моей. Я… такой, какой есть, и другим быть не могу…
Боже, да все это совсем не важно! Он нужен ей именно такой! «Скажи мне, ты, которого любит душа моя: где пасешь ты? где отдыхаешь в полдень? к чему мне быть скиталицею возле стад товарищей твоих?» Констанция закрыла лицо руками:
– Рено, вы, наверное, бог знает что обо мне думаете. Не очень-то скромно я вешаюсь вам на шею. Но я подумала, что мне будет легче предложить вам свою руку, чем вам попросить ее. Но все же, если вы меня совсем не любите, то, пожалуйста, не надо…
Он как-то сразу оказался рядом, обнял за плечи, зарылся лицом в ее волосы:
– Ну хорошо, милая моя вымогательница, я люблю вас… как умею, – больно сжал, притянул к себе, с хрипом втянул в себя воздух между ними: – Господь свидетель, ты желанна мне, девочка моя.
Сердце Констанции замерло, пропустило стук, а потом зашлось в отчаянном пасхальном благовесте, голова пьяно закружилась, грудь словно жидким оловом затопило, и ноги подогнулись растаявшим воском. Свеча оплыла, помигала и затухла, но что ей тьма, Констанция сама пылала горячее и ярче тысячи свечей. Сердце шаталось, носилось, падало и воспаряло от ненасытной нежности, от томительного запаха старых манускриптов, от свечного чада, от жара стыда и блаженного наслаждения.
«Положи меня как печать на сердце твое! Как кисть кипера, возлюбленный мой у меня в виноградниках Эйнгедских. В тени его сидела я и наслаждалась, и плод его сладок был небу моему. Левая рука его у меня под головою, а правая – обнимает меня».
Не устерегла Констанция своего виноградника.
Годиэрна покорно приняла все условия графа и примирилась с ним, испросив лишь разрешения погостить некоторое время в Иерусалиме. Сен-Жиль разрешение охотно выдал: соберись Годиэрна по синайской пустыне сорок лет бродить, он еще больше обрадовался бы. В отличном настроении отправился провожать сестер до первой дорожной развилки, словно хотел убедиться, что они и в самом деле покинут Триполи. С ним был Ральф де Мерль. Присутствующие умилялись, наблюдая трогательное прощание Годиэрны с супругом, сулившее в будущем лишь любовь и сердечное согласие.
Сестры со свитой и охраной уже проскакали несколько лье, когда их настиг гонец с ужасной вестью: на возвращавшегося домой графа Триполийского у самых городских ворот напали ассасины и закололи графа вместе с сопровождавшим его Ральфом де Мерлем. Убийцы успели скрыться от возмездия, и подданным Сен-Жиля пришлось утолить праведный гнев лишь расправой с местными басурманами.
Ассасины давно выслеживали и уничтожали всех суннитских правителей, им не было равных в искусстве убивать самыми неожиданными и изощренными способами. Зачастую какой-нибудь эмир спокойно засыпал в своей роскошной опочивальне под защитой бдящей у дверей стражи, лишь для того, чтобы посреди ночи вскинуться, захрипеть от удушья и изорвать подушки в напрасных попытках освободиться от шелкового шнурка. Нередко атабек принимал пищу из рук верного раба лишь для того, чтобы скатиться на ковер в страшных судорогах с пеной у рта. Неприступные гнезда последователей Исмаила соседствовали с тамплиерскими крепостями Камеле, Ла-Коле, Крак де Шевалье и с приморской Тортосой, но до сих пор не было случая, чтобы они покушались на франков, между ними и латинянами царил мир людей, у которых общий враг – сунниты. В бою при Инабе они даже сражались бок о бок с Пуатье.
На похоронах скорбящие шептались, что там, где появляется Мелисенда, неизбежно случается несчастье. Однако люди здравомыслящие напоминали охочим до вымыслов и наветов сплетникам, что ассасины ненавидели покойного графа с тех пор, как он передал госпитальерам крепость Крак де Шевалье, на которую они сами зарились. Укутанная в покрывало Констанция на заупокойной мессе сидела ни жива ни мертва, потупив долу лихорадочно блестящие глаза, сжав трясущиеся губы, а у гроба едва на ногах держалась, пряталась за чужими спинами. Но никто, кроме нее, и не вспоминал о хороших отношениях Антиохии с ассасинами, а о том, что когда-то Констанция спасла жизнь одному из родичей Старца Горы, ведал только один Рено де Шатильон. Зато все заметили, как подобрела к племяннице тетка, которую явно смягчила смерть в семье. Сказала Констанции:
– Милая моя, а вы ведь напоминаете меня в юности, умеете добиваться своего, – и добавила задумчиво: – Хорошо, что Господь дал мне лишь сыновей.
О приискивании княгине новых женихов больше не помышляла, зато обратила внимание Бодуэна на отважного и полного достоинств шевалье Рейнальда де Шатильона.
После гибели Сен-Жиля Нуреддин напал на триполийскую крепость Тортосу и овладел ею. Крепость все же удалось отбить, и Годиэрна, женщина с сердцем льва, нимало не устрашенная судьбой убитого супруга, тут же передала ее тамплиерам. Теперь все оставшиеся владения латинян в Сирии защищали две вдовы и рыцари монашеских орденов.
* * *
В распахнутые полы королевского павильона виднелся песчаный берег и мощные, укрепленные многими башнями двойные стены Аскалона, полукругом спускающиеся к морю. Посреди шатра возвышался Животворящий Крест, вокруг реликвии толпились бароны королевства и князья церкви. Патриарх Иерусалима Фульхерий Ангулемский только что закончил молитву и теперь простер руки к собравшимся баронам:
– Сыны мои, братья во Христе! Вот лежит перед вами наша святыня, частица Креста, на котором был распят Спаситель. Вот что Он сделал ради нас. Что мы готовы сделать во имя Его?
Бодуэн осенил себя крестным знамением, обвел окружающих твердым, властным взглядом. Высокий, плотный монарх еще больше раздобрел, стоял, расставив могучие, как дубы, ноги, крепкий живот распирал пояс. В последние годы в нем появилось истинно королевское величие.
– Друзья мои, верные вассалы, я ожидаю от вас мудрого и взвешенного совета. Решите: осаждать ли нам Аскалон и дальше или отступиться от этих стен? Остаться ли возлюбленному нашему Утремеру крохотной приморской полоской или стать великим царством Вавилонским?
Кастелян Хеврона Онфруа II де Торон, недавно назначенный коннетаблем королевства вместо изгнанного Менассе д’Иержа, возмущенно кивнул на город:
– Аскалон давно бы сдался, если бы эти собаки не знали, что их много больше, чем нас, и не были уверены в несокрушимости своих фортификаций!
Патриарх Фульхерий с упреком качнул митрой:
– Разве Господь не с нами? Разве не совершили мы крестные ходы и молебны у стен Аскалона? Разве не с нами омытый кровью Сына Божьего святой Животворящий Крест? Что же мешает нам, дети мои, так же пылко верить, что мы одолеем нечестивых филистимлян?
Архиепископы Тира, Кесарии и Назарета, а за ними и епископы Вифлеема и Акры согласно закивали, зашуршали, заколыхали ризами, подтверждая действенность принятых мер и откладывая на будущее споры о том, к какой епархии отойдет Аскалон.
Молодой Гуго д’Ибелин, получивший после изгнания его отчима Менассе фьеф Рамлы, дерзко задрал прыщавый подбородок:
– Взять город нам мешает не недостаток веры, а египетские галеры, которые беспрепятственно подвозят с моря людей и припасы. Осаждать с суши крепость, открытую с моря – это как караулить лису у одного входа в ее нору, пока она свободно лазит из другого.
Адмирал королевского флота Жерар де Гранье, лорд Сидона, один из четырех главных вассалов Иерусалима, скривил рот:
– Как же я могу запереть море, когда у меня не осталось кораблей?
Совсем недавно семейство д’Ибелинов поддерживало Мелисенду, в то время как сам Жерар всегда был неколебимо верен молодому королю, ибо находился в опале у королевы-матери с тех давних пор, как обвинил своего отчима Хьюго де Пюизе в измене Фульку Анжуйскому. Бодуэн, как ожидалось, одержал верх над старой отравительницей, но вместо того, чтобы первым делом изгнать из королевства всех ее приверженцев, прекраснодушный венценосец заключил с матерью почетное соглашение и принялся сплачивать воедино всех правых и виноватых. И теперь недавние противники осмеливались попрекать вернейших сторонников! Выпятив брюхо, как петух на заборе, де Гранье напомнил:
