Она огляделась. Остановку выбрали около какого-то задрипанного одноэтажного домишки, явно не похожего на гостиницу. Оно и понятно: с похищенной женой военного трибуна ночевать в гостинице глупо.
«А где главарь?» – Мелькнула надежда: вдруг мерзавец отлучился, и ей удастся подкупить его подручных, уговорить помочь и…
– Что тут у нас? Золотишко? – Кулачный боец возник будто ниоткуда, схватил Кориоллу за руку. – Опасно такие вещички носить – на дороге люди страшные встречаются – могут и вместе с рукой оторвать… – Он заржал.
Потом рванул браслет с запястья, сдирая кожу, и сунул к себе в мешок.
Никаких иных украшений Кориолла не носила. Но в повозке был сундучок с дорогой паллой и набор серег с ожерельем. Все это вскоре очутилось в руках боксера.
– А теперь спать… Я сегодня устал, ублажать никого не буду. – Главарь демонстративно зевнул. – А вот завтра помыться придется, к грязным девкам не хожу, запомни…
Гримаса отвращения исказила лицо Кориоллы.
– Что кривишься? Я, может, тебя и не хочу. Я, может, девочку твою выберу.
Теперь на лице Кориоллы отразился ужас.
– Мой муж… – Кориолла старалась говорить твердо, но голос предательски дрожал. – Мой муж тебя убьет. Разорвет на куски.
– Твой муж? – хмыкнул главарь. – А где он? Что-то его здесь не видно! Или это вон тот красавец… – указал на Прима. На его изувеченное лицо и выпученный глаз не каждый мог смотреть без содрогания.
– Это мой слуга…
– Ах, слуга… Он трясется от страха, вон – щеки аж дрожат, и брюхо дрожит. Отчего он такой трус, а? Тьфу, противно… Эй, красавчик, иди, отнеси тряпки госпожи в комнату, а то ей будет жестко спать на полу. Несмотря на жирок… – И боксер бесцеремонно ущипнул Кориоллу за ягодицу.
В ответ та влепила негодяю пощечину и тут же отлетела к стене – рот наполнился кровью. В тот же миг Прим вскинул руку. Камней на дорожке хватало, и один из них очень удачно лег в руку. Боксер схватился за голову и медленно осел на землю. Меж пальцев его лилась кровь. Камень – страшная сила, в битве при Каннах камень, пущенный из пращи, тяжело ранил консула Эмилия Павла. А ведь тот был в шлеме. В отличие от боксера.
Подручные тут же накинулись на Прима и, повалив на землю, начали избивать.
– Не смейте… не надо! – закричала Флорис.
Нянька обхватила ее и зажала рот рукой.
Кориолла медленно отерла паллой лицо и тут же испуганно отшатнулась. Рядом с нею стоял один из похитителей – так ей показалось… В таком же сером плаще и грязной тунике.
Ни слова не говоря, парень что-то вложил ей в ладонь и скрылся в кустах.
Кориолла повернулась к стене лицом, прикрыла лицо рукой, делая вид, что плачет, и раскрыла ладонь. Незнакомец вложил ей в руку маленький нож. Таким можно порезать… сильно… А если в шею…
Она закусила разбитую губу. Прим уже не стонал и не кричал – слышались только глухие удары.
«Он крепкий…» – попыталась уговорить себя Кориолла.
Она шагнула к боксеру. Один удар. Она уже отвела руку, но тот вдруг поднялся. Шатнулся, размазал пятерней кровь по лицу.
Теперь удар ей было не нанести.
– Хватит! – закричала она в ярости, ненавидя себя за дурацкую медлительность. – Я и мои дети хотим отдохнуть. – Ей показалось, если она покажет свое полное равнодушие к Приму, его прекратят избивать…
«Прим, прости меня…» – мысленно попросила прощения у верного слуги.
– Ладно, довольно… Бросьте пса хозяйке в комнату. Пусть видит, как ее защитник помирает, – приказал главарь.
Он оперся на плечо подскочившего крепыша и пошел к колодцу – умываться. Тем временем двое заволокли Прима в комнату. А боксер, умывшись, поглядел сначала на Флорис, потом на няньку с Гаем на руках и что-то сказал крепышу… Тот кинулся к няньке, вырвал из ее рук малыша Гая. Кориолла ахнула, рванулась к сыну. Но крепышу Гай был не нужен – он сунул его в руки подбежавшей Кориолле и поспешил назад к господину.
В это время двое других схватили няньку за руки и поволокли. Третий уже на ходу задирал на ней длинную тунику. Женщина не сопротивлялась. Мерзкая свора кинулась вслед за лакомой добычей.
Гай плакал, надрывался. Но не мог заглушить жеребячье ржание и пыхтенье того, кто оказался в этой очереди первым.
– Скорее, в дом! – приказала Кориолла дочери и буквально поволокла одной рукой Флорис в комнату, другой придерживая орущего Гая.
На довольно прочной двери оказался запор, и Кориолла задвинула его, решив ни в коем случае не открывать. В комнатушке почти не осталось мебели, только ломаная кровать, на которой невозможно было лежать. Узорная деревянная решетка на окне ломаная, но пролезть человеку невозможно – разве что руку просунуть. К тому же окно выходило во двор, так что беглеца сразу заметят.
Прим лежал на полу и, судя по сиплому дыханию, был еще жив.
– Я не хочу с ним… пусть его заберут! – потребовала Флорис, указывая на окровавленного Прима.
Мать толкнула ее в угол.
– Я не хочу слушать, как он хрипит! – выкрикнула Флорис.
Мать вновь толкнула ее и всучила плачущего Гая.
Сама же встала на колени рядом с Примом.
Закат уже догорел, но разбойники развели перед домом костер, и его всполохи отбрасывали блики на стены.
Прим что-то еще бормотал… Одно и то же слово… Кориолла не сразу поняла, что он повторяет раз за разом: «Пить…» Но воды в комнате не было. Ни капли. Все вещи остались в повозке. А о том, чтобы передать кувшин с водой пленникам, похитители не озаботились.
Все, что имелось у Кориоллы, – это ножик с коротким лезвием… если ударить в шею, то Прим умрет быстро. Кориолла сидела на полу, обхватив голову руками, понимая, что никогда в жизни не сможет нанести этот удар.
Неожиданно какая-то тень легла на решетку окна, раздался шорох, и что-то упало внутрь. Кориолла кинулась на звук, стала ощупывать пол и нашла баклагу с водой. Кто-то из разбойников все же смилостивился над ними.
Осень 866 года от основания Рима
Вифиния, Никомедия
Весь вечер Приск раздумывал, как выпутаться из ловушки, которую сам же себе устроил. Оставлять пергамент в руках Плиния он не собирался. В крайнем случае – военный трибун просто свяжет раба-библиотекаря и заберет свиток. Но Приску не хотелось совершать подлость по отношению к хозяину. С другой стороны, как уговорить наместника добровольно отдать свиток, придумать не получалось.
Во сне военный трибун сам составлял завещание Траяна, но только начинал писать, как тут же буквы меняли очертания, и получалось, что завещает он не империю, а свой старый дом и мозаичную мастерскую. Но эта подмена не отменяла важности пергамента.
Но дописать Приск не успел: рука неизвестного (под капюшоном широкого плаща не разглядеть лица) выхватила пергамент, и похититель кинулся из дома наружу. Военный трибун помчался следом, выскочил из вестибула и… оказался на улице незнакомого города – узкие улицы радиально сходились к центру, вокруг одноэтажные дома с белеными стенами, узкие оконца, сероватый камень мостовой, фонтаны на перекрестках. Приск метался по лабиринту улиц, пока не уперся в стену из красноватого камня, окружавшую центральную постройку – то ли храм, то ли агору или и то и другое разом. Он стал искать вход, но не находил. Вот ворота, вот другие, но все – ложные. Настоящего входа не было. А там за стеной хохотал таинственный похититель.
Приск проснулся на рассвете, усталый, разбитый, как после долгого и трудного пути. Сон не принес облегчения – лишь утомил. Пора на тренировку! Хотел растолкать Марка, но передумал. Надо сначала самому набрать форму.
Военный трибун вышел в перистиль размяться до завтрака – за годы, миновавшие после службы, он сильно отяжелел, и, несмотря на то что продолжал тренировки, домашние потешные бои не шли ни в какое сравнение с марш-бросками и занятиями в военном лагере. «Хорош я буду, если обычные легионеры увидят, что я похож не на бывшего центуриона, а на исходящую паром автепсу[58] этого самого центуриона…» – мысленно подгонял себя Приск, размахивая бронзовыми гантелями.
Утро было прохладным, злой ветерок заставлял убыстрять движения. В рассветном небе ласточки чертили замысловатые петли, в портиках громыхал калигами сменившийся с ночной стражи караул.
Городской раб, уже немолодой и медлительный, выметал насыпанные на ночь влажные опилки, открывая взору искусную мозаику с богиней Деметрой в центре и гирляндами из цветов и плодов по краю. Глаз знатока приметил и сочетание серо-голубых, коричневых и желтых камешков в узоре, и ту искусность, с какой передавались тени на лице Деметры и в глубине розовых лепестков.
Приск отложил гантели. Постоял пару мгновений, потянулся, несколько раз глубоко вздохнул и выдохнул; орать стихи или команды в тишине осеннего утра, упражняя дыхание и командирский голос, было неловко.
Вместо этого военный трибун обнажил принесенный с собой утяжеленный тренировочный меч. Р-раз… Он сделал внезапный выпад. И тут же над его ухом что-то свистнуло. Приск инстинктивно отпрыгнул в сторону, перекатился и очутился в тени портика за колонной. Тренировочный меч – нелучшее оружие, но все же – оружие. А то, что просвистело над ухом, несомненно, было легким дротиком, если судить по звуку. Легионера в железной лорике или трибуна в доспехах такой дротик не убьет. Но человека в одной набедренной повязке сразит насмерть.
