— Легкий походный матрас, модель восемнадцать, — сказал кто-то.
— Был бы я генерал, я бы устроил со всеми ними бордель, — продолжал Рахикайнен. — А билеты раздавал бы по солдатскому жалованью.
Эта мысль так увлекла его, что он почти серьезно добавил:
— Какие дела можно было бы проворачивать с этими билетами!
— Ха-ха-ха! Уж Рахикайнен развернул бы дело! Покупать — да, покупал бы. Но чтобы он их продавал — этого, братцы, вы бы не дождались.
Тем временем появился Риитаоя с ящиками патронов. Покраснев и улыбнувшись своей детской улыбкой, он сказал:
— Там на перевязочном пункте, у дороги, лежат мертвые. И Кауконен среди них. А еще человек десять из второй роты. Священник разламывал их личные знаки. Знаки на случай смерти И лошади там же, убиты снарядом. А еще несколько солдат из обоза. И один раненый, так тот все кричал: «Простите… простите…» Кричит, а потом остановится и начинает говорить страшные вещи, а потом опять кричит…
Лехто вне себя от ярости отвернулся от Риитаои, но остальные смотрели на него добродушно. Его наивность отбивала охоту глумиться над ним. Рахикайнен спросил:
— Какие страшные вещи?
— Боюсь сказать.
— Умирающий не боится, а ты боишься?
— Иисус Христос… сатана…
Риитаоя вновь засмущался, выговорив эти слова, но Рахикайнен беспечно сказал:
— Видать, для верности просил прощения у обоих.
— Не говори так. У санитаров были слезы на глазах.
— Слезами тут не поможешь, здесь нужна грубая солдатская песня.
Тут появился Миелонен и крикнул:
— Готовьтесь!
— К чему?
— А к походу. К походу!
— К какому походу? Куда мы идем?
— Атаковать, атаковать. А ты думал куда? Домой?
— Не может быть! Господи, неужто мы единственный батальон у финской армии?
— Теперь не наша очередь!
— Мы свое выполнили. Пускай теперь идут другие части. Куда девались солдаты из резервного полка, те, что шли сюда?
— Я не командир полка. Я младший сержант. Но таков приказ сверху.
— Это майор зарабатывает себе повышение. Чертов вояка! Наверно, опять просил, чтобы поставили нас вперед.
Хиетанен тоже был недоволен, однако положение заместителя командира взвода обязывало его принять какие-то меры для выполнения приказа. Он недолго раздумывал над тем, что сказать солдатам, здравый смысл подсказал ему верные слова. Конечно, юмор, которым он воспользовался, был юмором висельника, но все-таки он был наиболее подходящим в этой ситуации.
— Приготовиться умереть за родной дом, веру и отечество! Вещмешки на спину! «Он поднял лапу и дерется: опять медведь финляндский бьется».
— А фон Дёбельн смотр производил, — хихикнул Ванхала, вскидывая вещмешок на спину.
В отделении Лехто не роптали. Увидев, как их командир, ни слова не говоря, взял винтовку на плечо, солдаты поняли, что надсаживать глотки бесполезно. Хиетанен заметил, что кое-кто из солдат ухмыляется в ответ на его слова, и продолжал:
— Хотя бы и фон Дёбельн… Чего вам еще не хватает? Сумки для хлеба полны сахару. Мы молодые герои Финляндии, нами можно любоваться. Про нас будут слагать песни в назидание потомкам. Ради всего этого стоит шагать хотя бы и в вечность.
— Наверное, стараешься заработать лычку?
— А тут все стараются вот уже несколько дней.
— Колонной по два на дорогу выходи!
Все небо затянуло облаками. Вдали грохотала артиллерия, дульное пламя огоньками вспыхивало на сумеречном горизонте. Уже падали первые капли дождя. Дорога шуршала под сотнями ног, солдаты шли колоннами во все сгущающейся ночной тьме.
— Держать дистанцию… Есть у вас связь слева?
— Что?
— Есть у вас связь слева?
— Вон они идут.
Тяжело дыша, отдуваясь и чертыхаясь, они колонной по двое продвигались по темному лесу. Угрюмый ельник и низко нависшие облака усугубляли ночной мрак. В сапогах хлюпала вода. Мокрая жесткая одежда липла к телу и дымилась от его живого тепла. Шатаясь от усталости и голода, каждый неотрывно смотрел на покачивающуюся впереди темную фигуру. Никто не думал о том, откуда и куда они идут. Их конечная цель была им неизвестна. Каждый шаг, который они делали, требовал от них полного напряжения сил и поглощал все их внимание: «Осторожно, кочка… яма… кустарник».
Где-то далеко гремел бой, но они не прислушивались. В глубине души они надеялись, что автомат идущего впереди разведчика будет молчать, что противник далеко и уйдет еще дальше. Лучше всего, если в самую преисподнюю. Временами они тешили себя надеждой, что впереди вдруг окажется дорога, у которой их ожидают палатки и походная кухня.
Неужели только одни сутки миновали с тех пор, как они выступили из деревни?
Прошлой ночью они выбили противника с позиций. У них мало что осталось в памяти о рукопашной схватке, прошедшей в темноте. Стрельба, свист пуль, вспышки дульного пламени. Кто-то звал санитаров, и только утром они узнали, что попало в Лехтинена из соседнего взвода. «Так, так, значит, и Лехтинен тоже».
Они видели также нескольких убитых солдат противника и сняли с них красные звезды, хотя было темно и шел дождь. Весь следующий день они шли вперед, время от времени останавливаясь, не зная, где и зачем. Они перенесли без потерь несколько артиллерийских и минометных обстрелов. Последний раз горячую пищу им выдали вчера утром. По своему опыту они уже знали, что следующая кормежка будет неизвестно когда, и поэтому разделили хлеб на две порции: эту я съем, а эту припрячу. Потом они стали понемногу отламывать кусочки от припрятанной порции и, наконец, решили: «Чего его дальше беречь?» А после этого началось:
— Есть у кого кусок хлеба в обмен на полсигареты?
— Нету. Вчера был, да весь съеден.
— Нету хлеба, но я не так уж и голоден.
Такой ответ считался отменной шуткой.
Сахар у них растаял под дождем. Они соскребли сырую вязкую массу со дна сумок и съели, но голод не утих.
Вечером они свернули с дороги в глухой лес и теперь шли, не зная, куда и зачем их ведут.
— Есть связь?
— Носильщикам смениться!
— Я нес гораздо дольше.
— Не ври!
— И кто это выдержит!
— Да не нойте вы, тряпки! Давай сюда станину.
— Это сказал Лехто.
Один из солдат задел плечом еловую лапу, она хлестнула по глазам сзади идущего.
— Осторожней, черт проклятый!
— Разуй глаза и помалкивай.
— Только не затевайте склоки.
Такие перебранки никогда не вызывали ни драки, ни даже враждебности. Как только причина — утомление и нервное напряжение — снималась, мгновенно забывалось и недовольство, как будто его никогда и не было.
Коскеле ехидных замечаний выслушивать не приходилось. Он носил пулеметы бессменно, помогая всем отделениям поочередно. Поначалу некоторые для виду возражали, хотя в действительности были рады помощи. Лехто не хотел отставать от Коскелы и носил пулеметы так же, как он.
— Где пулемет второго отделения? Теперь я понесу его, — сказал Коскела.
— У Мяятти.
— А где Мяяття?
— Мяяття-я-я-я!
— Только что шагал тут.
— Вперед… Сейчас не до поисков.
— Ясное дело, вы оторвались от него, чтобы не нести пулемет, и он заблудился! — бушевал Хиетанен.
— Придержи язык, у нас каждый уже нес по разу! — вскинулся Сихвоиен.
Пр-р-р-р-р-р…
Длинная очередь из автомата положила конец спору.
Они опустились на колени, дрожа всем телом, сердца учащенно бились.
— Что там?
— Русские, что ж еще.
— Вот и пуля уж в дерево шлепнула.
— Пулеметы на позицию!
Они потащили пулеметы в стрелковую цепь. Пулемет второго отделения отсутствовал, и Лахтинен уже хотел было отправиться на поиски Мяятти. Будучи добросовестным командиром отделения, он считал себя виноватым в исчезновении солдата. Однако Коскела удержал его:
— В таком лесу, да еще в темноте, его не найдешь. Он заслышит стрельбу и придет сам.
Лишь одиночные выстрелы доносились время от времени со стороны противника, и пулеметчики отвечали на них так же лениво. Коскела шепотом сказал:
— Насколько мне известно, мы должны обеспечивать этот фланг. Возможно, что время остановки растянется. Мы выставим часовых, которых будем сменять каждые полчаса, а сами отойдем чуток назад. Так будет лучше.
Предложение пришлось солдатам по душе. Выставили часовых, остальные собрались чуть поодаль, под большой елью. С ее лап капало. Веточки черники и папоротники стряхивали воду на и без того уже мокрые башмаки. На небе начали появляться бледные пятна, и солдаты стали смутно различать лица друг друга. Некрасивые это были лица, грязные и заросшие. Глаза смотрели не видя и без выражения, вокруг рта залегли суровые, горькие складки. Неужели это был рассвет всего лишь четвертого дня войны?
