Как ни хотелось Тодорису уязвить Нотарасов, он всё же был не таким наглецом, чтобы в присутствии тестя и тёщи заводить беседу с их служанкой. Разумнее было отойти прочь и даже не пытаться привлечь к себе внимание, но когда он это сделал, то вдруг услышал за спиной звук торопливых шагов, а затем его тихо окликнул приятный голос:
- Господин Тодорис...
- Ты... - Тодорис обернулся и только тогда понял, что даже не знает эту служанку по имени. - А я думал, не уехала ли ты вместе с дочерьми своей госпожи в Венецию. Им там тоже нужны помощницы по дому.
- Нет, господин Тодорис, я не уехала, - улыбнулась девушка.
- Почему?
- Я сказала госпоже, что хотела бы остаться.
- Но почему? Тебе было бы безопаснее за пределами Города.
Она не успела ответить, потому что её окликнула госпожа Мария, стоявшая над несколькими корзинами:
- Эва! Чем это ты занята? Иди сюда и помоги мне.
Тодорис, видя, как служанка спешит прочь, мысленно улыбнулся ей вслед и подумал, что по-прежнему не знает, как же зовут девушку, которую его тёща назвала Эвой. Эвангелия? Эванфия?
Как бы там ни было, в нынешнем крестном ходе она госпожу не сопровождала, поэтому Тодорис Кантакузин сделал вид, что не заметил вопросительного взгляда госпожи Марии, стоявшей в толпе, и подъехал вплотную к отцу, чтобы рассказать ему новость, прилетевшую с турецкой стороны - прилетевшую на стреле.
- Ты думаешь, в записке - правда? - шёпотом спросил Андроник Кантакузин, выслушав сына.
- Я думаю, что нет смысла обещать штурм, если штурма не будет, - ответил Тодорис. - Василевс должен знать.
- Я не стану обращаться к нему сейчас, - сказал отец. - Поверь моему опыту: лучше подождать. Процессия идёт уже довольно долго, солнце палит. При таких обстоятельствах даже у святого молитвенный пыл поугаснет через час-полтора, и тогда...
Однако в этот раз василевс, обычно склонный к переменам настроения, оказался на удивление упорным. Обещанный отцом час минул, но ничего не изменилось, а вот Тодорис, по-прежнему находясь в свите василевса, уже не мог заставить себя молиться. Опять начали вспоминаться минувшие дни, когда судьба Города висела на волоске.
Вон справа, в конце улицы показалась крепостная стена, высотой превосходившая окрестные дома. Это была северная стена, а не западная, но Тодорису всё равно вспомнилось, как он ехал вдоль стены три недели назад, в поисках подкрепления выкрикивая: "Эй! Кто-нибудь! Эй!"
Вдобавок каждая вторая улица напоминала о ещё одной битве, состоявшейся через неделю после той. Тогда тоже казалось, что Город вот-вот будет взят. И пусть всё совершалось не здесь, а ближе к Влахернскому дворцу, картины прошлого всплывали в памяти сами собой, ведь улицы в северо-западной части Города выглядели почти одинаковыми.
Везде жилища с полосатыми фасадами, где серый камень чередуется с красным кирпичом, и это чередование - единственное украшение, не считая толстых железных решёток на каждом окне и окошке, выкованных очень искусно. Мостовая была булыжной, и потому каждая улица казалась руслом высохшей реки среди отвесных скал, а Тодорису ясно представлялось, как эти улицы заполняет поток турецких воинов, две недели назад прорвавших плотину оборонительных укреплений. И ведь этот поток едва удалось сдержать!
Как и всегда, всё началось с обстрела. Причём в том самом месте неподалёку от дворца, где одна из исполинских пушек, отлитых предателем Урбаном, уже проделала брешь в Большой оборонительной стене.
Конечно, брешь заделали. И даже не мешками с землёй, а позвали каменщиков, но когда Тодорис спросил у Джустиниани:
- Стена выдержит новое попадание? - то услышал:
- Нет.
Это было сказано с пугающим спокойствием, но генуэзец как будто не заметил, какое впечатление произвёл на собеседника, и продолжал всё тем же спокойным ровным голосом:
- Мелкое ядро она выдержит. А крупное - нет. Даже если построить на этом месте башню из брёвен и заполнить землёй. Поэтому нам надо стремиться, чтобы крупное ядро сюда не попало. Надо не дать разрушить Малую стену.
Вместо Малой стены, которую турецкие пушки на этом отрезке уже развалили почти полностью, теперь возвышалась преграда из мешков, укреплённых частоколом, и, судя по всему, в глазах турок такая преграда выглядела не очень внушительно: ядра начали сыпаться именно на неё.
Вопреки обыкновению, обстрел начался в середине ночи, задолго до рассвета, поэтому генуэзцы - а вместе с ними и Тодорис - уже не могли спокойно спать. Они зажгли факелы и вышли к Малой стене, чтобы посмотреть, что с ней стало.
В темноте трудно было понять, но когда рассвело, стало очевидно, что от малых ядер, которыми стреляли турки, ущерб тоже малый: мешки с землёй исправно гасили силу удара, ведь Джустиниани знал, что делал, используя именно их для ремонта укреплений. Когда очередное ядро плюхались в мешки, поднималось лишь небольшое облачко пыли, а вся постройка вздрагивала, но и только.
Тогда за дело принялась исполинская пушка, которая одним успешным попаданием уничтожала значительную часть всей постройки. Только и было видно, как в туче пыли летят в разные стороны обломки частокола, но Джустиниани, ожидая такого поворота событий, быстро взялся за ремонт.
Тодорис, вместе со всеми участвуя в починке, не знал, радоваться или нет, когда пушка промахивалась. Ведь тогда огромное ядро приземлялось аккурат между заграждением из мешков и Большой стеной, где находился он и генуэзцы. Только благодаря тому, что защитников было мало, а линия укреплений тянулась на значительное расстояние, эти ядра почти никогда не попадали по людям и не давили их, как муравьёв.
Между выстрелами проходило полтора или два часа - достаточное время, чтобы защитники успели прийти в себя, но после каждого выстрела Тодорису хотелось сказать: "Хватит! Вы как пожелаете, а я не намерен здесь оставаться. Считайте меня трусом, донесите о моём дезертирстве хоть самому василевсу, но я собираюсь уйти отсюда немедленно!" И всё же что-то удерживало его на месте.
Тогда же, утром после второго успешного попадания оказалась разрушена та часть укреплений, которая защищала уязвимую часть Большой стены. Ту самую часть, которую каменщики возвели заново.
Как видно, турецкие пушкари за минувшие недели кое-чему научились. Ежедневная практика давала плоды, и теперь выстрелы получались гораздо более меткими. Ещё недавно для турок считалось успехом, если огромное ядро попадало в цель хотя бы раз в день, а если трижды - это считалось чудом. Но теперь снаряды ложились гораздо точнее. Только-только началась литургия, а уже два успешных выстрела, и турки явно вознамерились повторить успех, когда попали в цель три раза за день и сделали возможной ночную атаку, которая чуть не привела к взятию Города.
Осаждающие были так уверены в своих силах, что даже не мешали генуэзцам чинить разрушенную Малую стену (вернее, то, что её заменяло). Вооружённая толпа турецких воинов стояла на краю своего лагеря и напряжённо ждала, когда большая пушка окончательно расчистит им путь. Эта пушка метила в тот участок Большой стены, который выделялся свежей кладкой.
Пушкари трижды промахнулись. Огромные ядра перелетали через стену, обрушивались на крыши домов и несли смерть жителям Города, смерть под завалами, но всё же это было лучше, чем попадание в оборонительную стену.
