и, даже не присев, стали болтать по-немецки. Срочное дело, с которым был выслан Бобрек, так их горячо занимало, что прежде чем клеха снял кожух, а хозяин подумал о его приёме, они с час шептались, спорили, советовались, пожимая плечами, потирая волосы. Бениаш казался удручённым, Бобрек настаивал. Не скоро заметили, что опускалась ночь.
Только тогда хозяин подумал о еде, позвал слуг. Бобрек так по-дружески с ними поздоровался, а они с ним так заискивающе, словно он бывал там частым гостем. Принимали его тем, что только было в доме наилучшее. Однако, заключая из фигуры и лица Бениаша, можно было догадаться, что то, с чем приехал посланец, его необычайно беспокоило. Он хмурился, задумывался и постоянно что-то бросал Бобрку в ухо, который, возложив всё на него, уже излишне не тревожился.
Назавтра Бобрек ещё спал, когда Бениаш уже был в городе и до обеда не возвратился. С ним вместе пришли: один мещанин необычайно маленького роста, с рыжими волосами, другой высокий, худой человек, одетый по-солдатски.
Слегка поздоровавшись, хоть на стол несли тарелки, все вместе пошли в угол, встали в кружок и очень оживлённо стали беседовать, но так тихо, что только сами себя могли слышать и понимать. Бобрек им что-то очень долго выкладывал, выразительно жестикулируя, уже будто бы считая на ладони деньги, то махая руками, как бы рубил мечом, кланяясь и надуваясь попеременно. Солдат на это пожимал плечами, показывал в сторону замка, потом на собственное горло, наконец опустил руки, поник головой и прибавил:
– Нельзя!
Маленький рыжий мещанин с писклявым голосом, крутясь вокруг, скача перед глазами то у одного, то у другого, метался, выкрикивал, бросался, а закончил, как солдат, расставив руки и делая отчаянное выражение лица.
Тарелки с полевкой остыли, когда, наконец, они сели к столу. Оттого что служанки, женщины любопытные и долгоязычные, ходили и слушали, разговор был отрывистым и непонятным; они только о том легко могли догадаться, что Бобрек был разгневан, мрачен и упрекал. Несколько раз у него вырвалось слово трусы, за что солдат его сильно побранил, и чуть не дошло до ссоры, потому что нож поставил на столе остриём вверх, а серные глаза уставил на клирика. Затем как-то остыли, охота от дальнейшего фехтования словами отпала, много выпили и хозяин, который говорил мало, как сидел на скамье, так опёршись о стену, закрыл глаза, открыл рот и – начал храпеть.
Увидев это, гости взялись за шапки и, едва попрощавшись, вышли прочь. Бобрек был так зол, что даже девушек, улыбающихся ему, сбыл равнодушно, и, оставив хозяина, сморенного послеобеденным сном, занялся переодеванием. Достал из сумок одежду клирика, но чище и лучше, чем та, в которой выступал в Плоцке, более приличную меховую шапку, и, уже совсем переодевшись в священника, один отправился к замку в город.
Когда он потом, достаточно поздно, вернулся на постоялый двор, было заметно, что и эта миссия ему не удалась, потому что настроение вовсе не улучшилось.
Как мы знаем, ему было поручено способствовать тому, чтобы город отворил ворота прибывающему маркграфу, а, если удасться, чтобы и в замок пустили. Это могло произойти не специально, в результате медлительности, неожиданности.
Между тем никто не хотел на это решиться. Знали суровость каштеляна Добеслава, а его люди в этот день привезли в ратушу и замок приказы, чтобы за всеми воротами внимательно следили и никого не пускали.
В письмах, которые привёз Ендрек, отчётливо было написано, чтобы, не обращая внимания на то, кто прибудет, вооружённых людей, громадных лагерей, никаких и иностранных солдат мещане под страхом смерти не впускали. О замке, который, как во время войны, постоянно тщательно охраняли, даже нечего было думать. В воротах стояла сильная стража, никому не открывали. В своих же письмах, каштелян, по-видимому, даже по имени называл маркграфа, чтобы ему запретили въезд.
Бобрек пытался приобрести более смелых людей, чтобы споили стражу, оттащили и оставили ворота наполовину открытыми; готов был даже заплатить за это, но никто не хотел слушать, а те, которые предлагали себя, доверия не вызывали.
Слушая это, они покачивали головами, потому что по городу уже ходили слухи, якобы привезённые из Венгрии, что королева Елизавета изменила первое своё решение и искала зятя для принцессы Марии во Франции или Италии. Для Люксембурга места уже тут не было, и хотя он нравился немцам, они сами опасались сажать его на шею.
Духовенство, к которому направился Бобрек, рассчитывая на благосклонность знакомых ему каноников к королеве и Сигизмунду, тоже не очень торопилось с помощью, обиженное тем, что Люксембург в Зверинец назначил не Нанкера, а чеха, своего капеллана. На это брюзжали. Епископ, кандидат Радлица, ни во что вмешиваться не хотел. Был он любимцем и лекарем покойного Луи, преданным его семье, не Сигизмунду.
Бобрек заметил, что ему больше нечего там делать, и что нужно было с унижением, с плохой новостью возвращаться назад. Утешало только то, что денег осталось достаточно, а он даже не думал их возвращать.
Он колебался ещё, со дня на день откладывая отъезд, шляясь по городу, а между тем сам каштелян, поспешно, днём и ночью перемещаясь, прибыл из Вислицы и, как только остановился в Кракове, сразу удвоили стражу, и так уже многочисленную, ворота закрывали даже днём. Каждый, кто приезжал, должен был объявлять о себе.
Наконец Бениаш узнал в городе, что маркграф, предвидя, с чем он мог тут столкнуться, обогнул столицу, переправился под Вавринцами через Вислу и собирался отдохнуть в Неполомицах, откуда направлялся уже прямо в Бохну, в Новый Сонч и Венгрию.
Добеслав с краковскими панами, чтобы никого не пропустить, а дьяволу также зажечь свечку, так честно и сносно организовал путешествие Люксембургу, что, хоть он злился, а должен был кланяться и благодарить.
Поскольку шляхта со значительными отрядами, будто бы оказывая ему почтение, а на самом деле присматривая за ним, переступала ему дорогу, провожала маркграфа, кормила, желала счастливого пути, не отпуская ни на шаг от назначенного тракта до Бохны, до Нового Света и прямо до границы.
Довели его так прямо до границы и не успокоились, пока он и его копейщики не поехали к дому.
Напрасно потеряв в Кракове достаточно времени на выжидании, наконец Бобрек с помощью Бениаша, найдя себе товарищей для путешествия, надел старую сутану и епанчу, чтобы вернуться в Великопольшу.
Он не спешил показаться Домарату с пустыми руками и не слишком торопился по дороге, тут и там останавливаясь в Силезии, осматриваясь и расспрашивая. Прежде чем он доехал до Познани, отовсюду
