человека, то вполне доступно для русского солдата. Вот какими словами описывает историк один из беспримерных подвигов русских войск в Кавказской войне: «17 верст подъема по голым каменистым утесам едва проходимою тропинкою, которую с огромными усилиями приходилось разрабатывать чуть ли не на каждом шагу, не перестававший дождь, недостаток в воде и топливе, по мере подъема усиливавшийся холод, гололедица в мае месяце, наконец, снег на вершине Саук-Булаха, — вот те невзгоды, с которыми пришлось бороться нашим войскам во время двухдневного перехода 25 и 26 мая. Мало того, взобравшись на вершину горы, отряд в течение двух суток принужден был оставаться в снегу, пока разрабатывали спуск порохом и киркою» [19].
Вступивши на землю гумбетовцев, русские, подобно приливу, медленно, но неудержимо двигались все вперед. Только особенно несокрушимая плотина могла удержать их. Такой плотиной, по мнению Шамиля, мог быть аул Аргуани.
Николай-бек застал совещание к концу. На предложенный Шамилем запрос: следует ли ожидать русских в Аргуани или идти им навстречу и постараться нанести им поражение в пути, — большинство высказалось за то, чтобы ждать русских в Аргуани. Только двое-трое, в том числе знаменитый партизан Джават-хаджи, настаивали на необходимости напасть на русских заблаговременно.
— Братья, — горячо говорил Джават-хаджи, — поверьте мне, я знаю русских хорошо. Никакие башни, никакие стены, будь они хотя бы из стали, не удержат русских. Допустив их прийти сюда, мы все равно не в состоянии будем удержать Аргуани в своих руках. Пушками русские разрушат наши стены, опрокинут сторожевые башни и ворвутся в аул, чего бы это им ни стоило. Защищая аул, мы этим сами привязываем себя к месту, как медведя на цепь. В случае взятия аула нам остается или умирать, или бежать без оглядки. Совсем иное дело будет, если мы нападем на русских, когда они еще на походе. Местность, в которую они вступили, им совершенно неизвестна, они бродят по ней наудачу, ведомые изменниками-проводниками, на каждом шагу их встречают крутые подъемы, глубокие балки, пропасти. Чтобы пройти, им необходимо разрабатывать себе дорогу, устраивать подъемы и спуски и перебрасывать мосты. Я знаю места, где десять человек, засев за камни, могут задержать в течение дня и больше целые полки. Если вы послушаетесь меня, я обещаю вам верную победу. Не связанные местностью, как мы связаны с аулом, мы можем всегда вовремя отступить, и, таким образом, потери наши будут незначительны; русские же каждую вершину, каждый поворот тропинки должны будут покупать у нас ценой крови. Натыкаясь на наши засады, их силы будут таять, как тает снег под лучами солнца, и если в конце концов они, несмотря ни на что, дойдут до Аргуани, то их будет так мало, что мы легко отобьем и опрокинем их.
«Правду говорит, собачий сын, — размышлял Николай-бек, внимательно прислушиваясь к словам Джават-хаджи, — аула им не отстоять, пусть и не думают, в горах же, пожалуй, они бы могли отбиться или, по крайней мере, нанести русским тяжелые потери».
После Джават-хаджи заговорил сам Шамиль.
Отдав полную справедливость боевой опытности Джават-хаджи, Шамиль признал его проект обороны превосходным. «Я сам, — говорил Шамиль, — предложил бы вам поступить так, если бы не одно важное соображение, которое упустил храбрейший Джават-хаджи». Соображение это, по словам Шамиля, было следующее: полчища, собранные им, недостаточно сплочены, среди них есть много людей, которых только страх удерживает покинуть знамена, есть даже сочувствующие русским и видящие в окончании войны свое личное благополучие; наконец, есть много равнодушных.
— Если мы, — развивал свою мысль Шамиль, — примем способ войны, предлагаемый Джават-хаджи, то тем самым будем принуждены разбить наше войско на бесчисленное множество отрядов и партий. Люди уйдут из-под нашего наблюдения, и добрая треть из них разбредется. Одни возвратятся обратно в свои аулы, другие отправятся на грабеж; те же, кто останется, предоставленные самим себе, в случае неудачи не сумеют вовремя собраться. Сам Джават-хаджи допускает мысль, что русские, несмотря на все потери, которые понесут на пути, в конце концов все-таки достигнут Аргуани. С чем же мы встретим их тогда? Успеем ли мы собрать все наши отряды, соединить их в один кулак? Отсюда видно, нам этого не удастся. Теперь у меня 16 тысяч человек, а тогда не соберется и половины. С 16 тысячами, мне кажется, я могу с надеждой на успех за укрепленными стенами помериться с генералом Граббе, у которого, как мне достоверно известно, при начале похода было всего 8 тысяч, а теперь, наверно, еще того меньше. Вот мое мнение, вожди и наибы. Кто может сказать, что лучше, пусть говорит.
К высказанному имамом мнению присоединился и один из славнейших наибов — Сурхай.
— Если мы, — сказал он, — встретим русских в пути, и они убедятся, что не в состоянии будут идти дальше, они остановятся и потребуют подкрепления. Придут еще войска, — у русского царя народу много, — и тогда они беспрепятственно двинутся дальше, не обращая внимания ни на какие потери. Русские, как известно, за потерями не стоят. Если же мы допустим их дойти сюда и разобьем их под стенами Аргуани, а в этом нет сомнения, — они погибли. Отступать им придется по тому же пути, по тем же тропинкам, и от нашей воли будет зависеть, чтобы ни один человек не вернулся назад. Они все погибнут до одного, и слух о такой славной победе, разнесясь по горам, подымет все племена. Даже те, кто теперь колеблется, перейдут на нашу сторону. Вот мое мнение.
Общий крик одобрения покрыл его слова. Предложение Джавата было отвергнуто почти единогласно.
В то время горцы еще верили в силу своих укреплений и в существование таких недоступных позиций, на которые не могли бы взлететь «кавказские орлы». Последствия показали всю несостоятельность такого мнения.
«Если бы я построил аул на небе, русские и там бы настигли меня», — двадцать лет спустя с горечью говорил Шамиль, потеряв самый неприступный из всех неприступных оплотов, Гуниб.
Николай-беку пригрезился странный, тяжелый сон. Снилось ему, будто он приехал к месту, где была похоронена Дуня, и увидел огромный камень, лежавший на могиле, отвороченным, могилу разрытою и в ней расплюснутый гроб, из щелей которого торчали страшные, черные кости…
При взгляде на них холодный ужас охватил Николай-бека, и он бросился прочь от могилы, но в эту минуту услыхал над собой знакомый голос. Он поднял глаза и увидел небольшое туманное облачко, очертанием своим походившее на Дуню, но бесформенное, неопределенное, быстро расплывавшееся в голубом небе… Несколько секунд в ушах его звенел знакомый голос, но смысл речей он уловить не
