Тот же ветер взнёс по переулку наверх, домой, – и как раз вовремя: зовут к телефону на другой этаж. Кто б это мог? Почти никто того телефона не знает, для исключительнейших случаев.
По тёмной лестнице.
Инесса!! Прямо из Кларана! Голосок – как переливы рояля под её пальцами…
– Инесса, как давно я тебя не слышал!… Любимая!… А я вчера с дороги послал тебе откры… Надо немедленно ехать, нам надо всем ехать! Я готовлю тут разные варианты, какой-то сработает обязательно! Но вообще надо разведать и английский путь. И, может, удобнее всего было бы тебе… Что?… Неудобно?… Ну, я не настаиваю никогда, ты знаешь… Не уверена, что вообще поедешь? Вообще??. Колеблешься?… (Какой-то сбой, мысли не сходятся. Когда долго не видишься – и всегда сбой, настроения не прилегают, а тут ещё и по телефону.)… Почему же нет? Да как же можно вытерпеть!… А я был – совершенно уверен! Мне в голову не… Да, нервы, конечно… Да, нервы… (По телефону о нервах не разговоришься, франк минута.) Ну, ладно… Ну попробую как-нибудь, да…
Ах, лучше б и не звонила, только настроение опустилось… Оборвала и настроение, и план…
Как же испортились отношения, не узнать. И – отчего? Уж портиться бы – отчего? Уж как он ей выстилает, как уступает, – кому, когда?…
Удивлялся, что втроём – и держится. Вот и не удержалось…
Занозилось, заныло от этого разговора, ничем заняться себя не заставишь. Сел к окну, где посветлей, на коленях писать программу действий для петербургских, они ведь сами никогда ничего… За окном ветер просто ревел, и в щели дуло, каких раньше не замечал. Март, а печку бы истопить? Скажут хозяева – уголь перетрачиваем. Пальто накинул.
Начать надо с анализа обстановки. Точной обстановки он не знал и не мог восстановить по скудным газетным обрывкам, но хорошо понимал по общей теории, и ничего другого в Петербурге происходить не могло… Произошло в России чудо? Но чудес не бывает ни в природе, ни в истории, только обывательскому разуму кажется… Разврат царской шайки, всё зверство семьи Романовых, этих погромщиков, заливших Россию кровью евреев, рабочих… Восьмидневная революция… Но имела репетицию в 1905 году… Опрокинулась телега романовской монархии, залитая кровью и грязью… По сути это и есть начало всеобщей гражданской войны, к которой мы призывали…
Недоговоренное с Инессой – мешало работать. От звонка поднялось – и не улегалось. Как-то взаимонепонятно, ершисто… Колет…
Естественно, что революция разразилась раньше всего в России. Этого и надо было ожидать. Этого мы и ждали. Наш пролетариат – самый революционный… Кроме того, весь ход событий ясно показывает, что английское и французское посольства с их агентами непосредственно организовали заговор вместе с октябристами и кадетами…
Что ж, мы уедем – а она останется? Совсем – останется? Ведь события могут так раскидать, разделить…
В новом правительстве Милюков – только для сладеньких профессорских речей, а решают пособники Столыпина-вешателя… Совету рабочих депутатов надо искать союза – не столько с крестьянами, но в первую голову – с сельскохозяйственными рабочими и с беднейшими крестьянами, отдельно от зажиточных. Важно уже сейчас раскалывать крестьянство и противопоставить беднейших – зажиточным. В этом гвоздь.
Ну, просто ураган! И как будто снег срывает. Уже и от окна света нет, опять лампу…
Нет, не успокоиться, пока снова не написать Инессе. Вот прямо сейчас и написать.
… Не могу скрыть от вас, что я разочарован сильно. Теперь надо – скакать, а люди чего-то «ждут»… Через Англию под своим именем – меня просто арестуют… А я был уверен – вы поскачете!… Ну, может быть, здоровье не позволяет?… Но нам бы важно хоть попробовать, узнать, как дают визы, какой порядок?
И вот уже нытьё облегчилось, отлегло, а зацепилась и потянула новая идея, использовать это письмо:
… Да тут только задуматься: около вас там живёт столько социал-патриотов и разных беспартийных русских патриотов, и богатых! – почему же им не придёт в голову простая мысль ехать через Германию? – вот им бы и попросить вагон до Копенгагена. Я не могу этого сделать, я – «пораженец». А они – могут. О, если б я мог научить эту сволочь, этих дурней быть поумнее!… Вы – не подскажете им?… Думаете, немцы вагона не дадут? Держу пари, что дадут! Я – уверен просто! Конечно, если дело будет исходить от меня или от вас – всё сразу испорчено… А – в Женеве нет дураков для этой цели?…
Вот к этому и свелась теперь вся проблема: не Францию-Англию разведывать, нет, ехать только через Германию, конечно! Но: как, чтоб не от себя, чтоб это возникло от кого-нибудь другого?…
Если кто сомневается, можно хорошо убедить так: ваши опасения – курам на смех! Да неужели же русские рабочие поверят, что старые испытанные революционеры действуют в угоду германскому империализму? Скажут – мы «продались немцам»? Так ведь про нас, интернационалистов, и без того уже давно говорят, раз мы не поддерживаем войну. Но мы делами своими докажем, что мы не немецкие агенты. А пока надо – ехать, ехать, хоть через самого дьявола.
Но – кому внушить инициативу? А без этого и возможность будет – а ехать нельзя. Нам одним, первым нам, от себя, – нельзя, в России окажется трудно.
Так и прокатился день, не дав решения и выхода…
А за один этот день – что там в России наворочено!
Туда, в ревущую тьму, прислониться к тёмному стеклу – мелькало, мелькало, неслись косые пули! Вот такое и в Петербурге сейчас. Бешено выло в трубе, стучало где-то на крыше, никогда не стучало, что-то оторвало. Ну, закручивало!
Как будто вот последние часы упускаем, последние часы. Писать им, писать дальше:
… Милюков и Гучков – марионетки в руках Антанты… Не рабочие должны поддерживать новое правительство, а пусть это правительство «поддержит» рабочих… Помогите вооружению рабочих – и свобода в России будет непобедима! Учить народ не верить словам!… Народ не пожелает терпеть голода и скоро узнает, что хлеб в России есть и можно его отнять… И так мы завоюем демократическую республику, а затем и социализм…
Раскрутилось внутри, вытягивало жилы рук и ног от бездействия. А – пойти в эту бурю, выходиться! Иначе ведь всё равно не заснуть. Пусть ветер потолкает, продует.
Внизу лестницы – запахнулся, старую шапку нахлобучил крепче. (Спросил председатель шо-де-фонского профсоюза: «Это что за пилот?»)
Сразу – как толкнуло, как понесло, ну настоящий ураган! А – по сухому, снега мало. Фонари все видны, а небо тёмное. Брян-нь! – выбило стекло из уличного фонаря. Черепицей стучит, тут и на голову свалится.
Узкие, узкие, узкие улочки старого города, в какую сторону ни иди – лабиринт. Заблудишься тут как мышь, не вырвешься на просторы петербургских площадей.
Управляли Россией 40 тысяч помещиков – неужели ж мы столько не наберём и не управим получше?…
На Нидерхофштрассе, улице ночных гуляний, прохожих почти никого, все забились за светлые окна. И барахтается в ветрище беспомощный – нагнутый, вялая, рыхлая, знакомая фигура… Григорий!
С вокзала? Приехал опять?
– Владимир Ильич, много важного, решил приехать.
– Ну, что Цивин? Был у Ромберга?
– Был сегодня. Сейчас расскажу. Тот обрадовался!
Один туда качнётся, один сюда, руками от ветра отбиваясь, шапку хватая. Побрели назад. Говорить трудно, но и не терпится.
В Берне весь день заседал эмигрантский комитет по возвращению на родину, и Зиновьев там от нас. Ну и что, как?
Говорильня, говорильня, перебирали все варианты – и через союзников и через Скандинавию. А Мартов предложил – через Германию!
– Мартов??
– Через Германию!!
– Мартов??? Воздуха нет кричать.
– Да! В обмен на немецких военнопленных в России!
– Ма-артов???
– Получить согласие Временного правительства… Через Гримма – в переговоры со швейцарскими властями…
Что за удача! Какая удача! Предложил – Юлик, не мы! Так и назовём – план Мартова! А мы – только присоединяемся.
Первое слово – сказано!!
И ещё снова он не позвал.
Но и хорошо: душе и голове нужно время, чтобы всё уложилось, нашло свои места. И было бы готово расти дальше.
Потому Ликоня так и смялась, что всё шагнуло слишком быстро.
Теперь – не потеряться у него. Зачем ему нужна потерянная?
Постеснялась говорить своё. А – надо. Сколько б движения и воздуха ни было в его мире, но и то особенное, узкое, в чём Ликоня, – ему не лишнее.
Иначе бы – в театры он не ходил.
Ликоня не стала артисткой, но право же, лучший аромат – она собрала.
Пейте меня! Выпейте меня! Во мне есть.
Однако прошёл день. И ещё один. И ещё один. А он не звал.
Да как он занят! За те часы, что Ликоня была у него, – два раза ходил к телефону. И потом эти все дрязги – на улицах, с правительством – они же его касаются. Даже её саму потащили на какое-то нелепое кормление солдат.
