Процесс шел ме-едленно, неторопли-иво. Иной черный простачок думал, что ему свидетельство дадут прямо сейчас, да к нему еще карту, — а как же, чтоб хоть изведать можно было, где теперича нашенская земельная собственность! Но здесь только принимали прошения, и это надо было вновь и вновь разъяснять — естественно, каждому отдельно и по нескольку раз. Потом, опять-таки, грамоте почти никто не разумел, и офицеру приходилось самому вписывать их имена, после чего они в качестве автографа ставили закорючку, которую, в свою очередь, удостоверял собственноручной подписью офицер. И конечно же время от времени офицер вставал и надолго уходил в здание — зачем? да нешто его поймешь! — и все стояли и ждали, продолжая петь нескончаемый госпел, а ветер выл, нес по земле водяную пыль, отчего у Вильмы промок подол юбки и заледенели лодыжки.
Когда наконец подоспела их очередь, Вильма прочитала бланк заявления и объяснила его смысл Колхаусу. Тот кивнул, глянул на офицера и улыбнулся. Но нет, опять проблема. Участки для заселения дают только главам семей. А это у нас кто — миссис Уокер? — спросил офицер, указывая на Вильму. Колхаус, нахмурившись, покачал головой: дескать, нет. А то вдруг еще настоящая миссис Уокер объявится? — добавил офицер с кривой усмешкой.
Колхаус помертвел и на него уставился. Вильма схватила его за локоть, почувствовав, как напряглись мышцы. Дайте эту бумагу мне, — попросила она. — Мы принесем ее вам назад, когда все, что нужно, у нас будет.
Как скажете, мамаша, — пожал плечами офицер.
Надеюсь, вы нас узнаете, — сказала Вильма. — Мы подойдем без очереди! Ведь вы не заставите нас завтра становиться в самый хвост и целый день стоять, как нам сегодня пришлось.
В ближайшем скверике они нашли скамью, защищенную от дождя ветвями плакучей ивы. Все же и здесь было холодно, да и темновато. Колхаус обнял Вильму за плечи. Она отстранилась, села и, сгорбившись, положила руки на колени. Давай-ка это дело обсудим еще раз, — проговорила она.
Я знаю, как обрабатывать землю, мисс Вильма. Уж это-то я умею.
Сам видишь, что он о нас подумал. Кто бы они ни были, они белые — это в них на первом месте, да и на всех остальных.
Подумать только — сорок акров, и к нам не сунется ни одна белая рожа!
То, что они дают, они же могут и отнять.
Это ты сейчас о Господе говоришь — он да, может. А человек не отнимет у меня того, что мне принадлежит.
В ответ Вильма лишь покачала головой.
Надо же, — подивился Колхаус, — откуда ты только храбрости набралась! Как ты его окоротила, этого офицера! Вы нас запомните! Завтра придем без очереди! Да-а. Ты у меня молодец, Вильма. Но куда твоя храбрость теперь-то подевалась? Что-то я нигде ее не вижу, — сказал Колхаус, заглядывая ей в глаза.
Посидели молча. Послушали городской шум. За их скамьей по улице, громыхая, проехала целая вереница пушек на лафетах, влекомых шестерками мулов. Откуда… Может, от судьи Томпсона? — вернулась к разговору Вильма. — Он часто ездил в Нью-Йорк, в Сент-Луис, в Чикаго. Много где бывал. Ему что — в поезд сядет и покатил.[14] А возвернется — за обедом давай рассказывать. А я под дверью стану и слушаю, как он мисс Эмили рассказывает про города, которые на Севере. Как там шикарно. Каждый город — как целый мир с такими чудесами, каких тут за всю жизнь повидать не сподобишься. Ты ж понимаешь: он ездил туда разговаривать с другими судьями и прочим важным начальством, останавливался в фасонистых отелях — ну, он же не простой человек! Он-то не простой, но и я задумалась. Подумала: я тоже хочу жить в большом городе! Я что — не смогу, что ли? Никто тебя там не трогает, все слишком заняты собой, чтобы им еще и до тебя было дело. Живи не хочу! Свобода.
Пока идет война, единственный путь на север — вместе с армией. Ты это хочешь сказать?
Да. Чтобы как раньше. Если решили, надо идти.
Значит, жить в болотах. А там кусают змеи и партизаны, того и гляди, сцапают… Да ведь и башку, не ровен час, прострелят.
Все же досюда ты нас довел!..
Ой, леди, не говорите мне, что вы прозреваете будущее. Шесть, а то и восемь сотен миль впереди — раньше ты этот твой город даже краешком глаза не увидишь!
Он встал и раздраженно, огорченно теперь расхаживал. Стало быть, рассказов чертова судьи наслушалась. Коне-ечно. Шикарная жизнь в большом городе — это для таких, как судья. Ты хочешь, чтобы город и тебе тот же бочок подставил? Живи не хочу, говоришь? И как же это? Что ты умеешь делать?
Ну, могу работать. В городе можно куда-нибудь устроиться.
Ага, опять в рабство. То ты стирала подштанники судье, теперь будешь стирать подштанники десяти судьям, сотне судей.
Я читать умею. Писать.
Ну а вот я — ч-черт! — не умею! Ты понимаешь это, мисс Вильма? Не умею. На какую работу, по-твоему, я могу рассчитывать в этом твоем шикарном городе?
Мало ли… что-нибудь по части музыки. Ты играешь. У тебя голос есть. Я же слышала. Помнишь, как те ребята радовались, когда ты задрынчал на банджо?
О Боже мой, Господи! — Колхаус шагал взад-вперед, заламывая руки. — Я думал, она соображает получше Колхауса. И такая добрая женщина! Ну да, добрая, но на голову хромает. Слушай, — он вдруг понизил голос и встал перед скамьей на колени. Я мужик верный, мисс Вильма. У меня нет в сердце злости из-за того, что со мной делали всю жизнь до вот этих самых пор. А ведь делали! Тому порукой шрамы от хлыста, которые на моей спине от той жизни навсегда остались. И я сильный. Но я могу дать тебе только то, что во мне есть, а есть во мне сноровка и умение пахать землю. Этой бумагой, которая у тебя в руке, мистер Линкольн отдает мне то, что давно был должен — сорок акров не совсем бросового суглинка, плуг, мула и чуток семян. Чтобы прокормить нас, этого хватит. Человек, у которого есть своя земля, — это свободный человек. Он работает на себя, а не на чужого дядю. Поет и пляшет для себя, не для дяди. С земли берет пищу и ставит на стол. Вот ты скажи мне, что может быть лучше этого? Вечерами будем сидеть у огня, ты научишь меня читать и писать. Потом спим, просыпаемся с петухами и делаем завтра то же, что делали вчера, как Божье солнце, которое ходит по кругу. И если ты не понимаешь кротости упования сего, я пойду сейчас к черту на реку и утоплюсь!
Еще чего не хватало!
Клянусь!
Вильма потянулась к нему, обняла за шею и поцеловала. Какой ты у меня красавец! — сказала она.
Я знаю.
Ведь нехорошо же такую красоту губить!
Он пожал плечами.
А давай лучше найдем священника, — предложила она. — Ты тут из них кого-нибудь знаешь?
Он поднял голову. Улыбнулся. Да они здесь на каждом шагу!
Тогда давай вставай и садись рядом, — сказала Вильма. — Так. Вот, смотри: здесь оставлены две строки, чтобы нам вписать имена — одно твое, как главы семьи, а второе мое, как настоящего главы семьи.
О, как они смеялись!
В общем, свой путь они избрали. Вышли из скверика и заспешили к одному из лагерей черных беженцев. И с новой силой их напугало происходящее в городе перемещение войск. Улицы битком забиты фургонами обоза и колоннами солдат. Пришлось опять стоять на углу, пережидая.
Да, а как же твоя служба? — вдруг вспомнила Вильма.
А я как мундирчик скинул, так она и хрюкнулась, — махнул рукой Колхаус. — Офицер-то белый, ему все равно не понять, кто в наличии, а кто в нетях. Для него мы все на одно лицо, не так, что ли?
Ах ты мой молодец, — подумала она. Храбрый. Да ушлый какой! Все правильно сообразил. Застолбить участок — значит застолбить за собой свободу. Ведь вообще-то — чем белые все эти годы брали? Да тем, что вся земля ихняя!
У нее не было сомнения, что за нее он способен отдать жизнь. Но, Господи, что, если и впрямь дойдет до этого? Ей ли не знать, как еще недавно поступали с упрямыми, неукротимыми рабами. Однако о чем ты, Вильма, глупая ты девчонка, ведь мы уже не рабы! Странно: Колхаус младше меня, но его убеждения крепче. В затылке чесать начинает только тогда, когда его совсем в тупик поставят. Мне надо просто перестать терзаться. Мы приняли решение, и я готова ко всему.
Вместе с тем она понимала, что, проживи она здесь, в Джорджии, хоть всю жизнь, никогда ее не перестанут мучить страхи.
Когда войска прошли, они двинулись дальше. А как, кстати, твое полное имя? — спросила Вильма. Мне его надо вписать за тебя в прошение.
Ну, скажем, Колхаус Уокер Старший.
О-о! — Она посмотрела направо, посмотрела налево. — Что-то я не вижу поблизости младших.
Многоуважаемая мисс Вильма, мэм! — заговорил Колхаус с широкой лучезарной улыбкой. — Нам бы только до священника дойти, если ты не против, конечно. А там уж я обещаю: не успеешь оглянуться, как на свет появится Колхаус Уокер Младший!
Несколько дней Арли и Уилл не выходили на свет Божий. И вот стоят в Предпортовом проезде, день пасмурен, мрачноват, а они щурятся и моргают, как будто вышли на яркое солнышко.
