— А Гош? — чуть не прыснув со смеху, ответил Баррас.
И бросил ей в лицо имена еще нескольких любовников.
— И tutti quanti![107] Полно, полно, обольстительница вы этакая!
Да, она была ею. И заставила настрадаться бедного Гоша, когда тот потребовал, чтобы она вернула его любовные письма: «Меня не заботит, будет ли ее муж знать, каким слогом я писал любовные письма этой женщине. Коль скоро она „снискала милости героев наших дней“, я ее презираю!» Как она могла предпочесть ему маленького полицейского генерала, отказавшегося сражаться в Вандее под его, Гоша, началом? И сверх того, наглеца! Гош помнил день, когда Бонапарт у г-жи Тальен, подражая голосу и ухваткам уличного гадальщика, посмотрел протянутую ему Лазаром руку и осмелился «торжественным тоном» объявить:
— Генерал, вы умрете в своей постели.
Бонапарта все нет.
Отблеск огарка, посверкивающего в оловянном подсвечнике, ложится на широкий фриз, где среди раковин резвятся амуры. Небрежно раскинувшись у догорающего камина, новобрачная погружена в размышления. Ей ведь пришлось заодно преодолевать сопротивление детей.
Гортензию, часто наезжавшую в Париж, пригласили в Люксембургский дворец на обед к Баррасу.
— Как, матушка, ты встречаешься с этими людьми? — запротестовала она. — Неужто ты забыла о несчастьях нашей семьи?
Роза не только встречалась «с этими людьми». В Люксембургском дворце она чуть ли не сама принимала гостей, а дома у Барраса играла роль хозяйки. Хорошенькая вдова вышла из положения, ответив дочери:
— Ты забываешь, что после гибели твоего отца я только и делала, что хлопотала о возврате остатков его состояния — считалось, что оно уже потеряно для вас. Разве я не обязана быть благодарна тем, кто помогал и покровительствовал мне?
21 января во время обеда, данного в ознаменование третьей годовщины казни Людовика XVI, Гортензию посадили за столом между ее матерью и «каким-то генералом», который — рассказывает будущая королева Голландии, — «говоря со мной, все время придвигался поближе, да так неудержимо и настойчиво, что это мне докучало и вынуждало меня отодвигаться. Поэтому я невольно обратила внимание на его лицо, красивое, весьма выразительное, но на редкость бледное. Речь у него была пламенная, но интересовался он явно лишь моей матерью. Это был генерал Бонапарт».
Видя такое внимание со стороны Бонапарта, Гортензия догадалась, что ее мать снова собирается замуж.
— Мама уже не будет любить нас так, как прежде, — услышала она от брата, поделившись с ним своим выводом.
«Когда генерал посетил мою мать, он заметил в нас холодок по отношению к нему. Он попытался рассеять его, но способом, который на меня не подействовал. Он злил меня, дурно отзываясь о женщинах, и чем горячей я их защищала, тем настойчивей он нападал на них».
Однажды, — вспоминала потом Жозефина, — Гортензия со слезами бросилась ей на шею, умоляя мать не выходить снова замуж. У Жозефины не хватило духу объявить дочери о своем замужестве, это взяла на себя г-жа Кампан, и Гортензия была «глубоко огорчена» известием.
В зале мэрии ждут уже третий час. Никто не подумал подрезать фитиль свечи, и она оплывает в одну сторону[108]. Колен, кажется, похрапывает. Жозефина размышляет… Она сказала Бонапарту, что у нее крупное состояние. Но она не знает, что он посетил Эмри и осведомился, много ли дают земли Жозефины. Банкир ознакомил его с ее положением: Пажри приносило лишь пятьдесят тысяч ливров в год. Каждый раз Роза могла вручать Эмри вексель на сумму от двадцати до двадцати пяти тысяч ливров. Это, разумеется, не золотое дно. И не то, на что Бонапарт надеялся.
Жозефина больше не отваживается смотреть на часы. Чтобы приободриться, она думает о своем приданом — Итальянской армии. Баррас убедил Бонапарта, что это он добился назначения его на должность командующего Итальянской армией, якобы обещанную мужу его любовницы. На самом-то деле мысль принадлежала Карно[109], но Баррас поддержал его в Совете[110]. Неужели маленький корсиканец попросил ее руки ради осуществления своей мечты? Несколькими днями раньше Роза осмелилась упрекнуть «жениха» в том, что он «добивается ее из корысти». Вернувшись к себе домой, тот написал следующие строки:
«9 часов утра.
Я ушел от вас с мучительным чувством и лег спать рассерженным. Мне казалось, что уважение, которого заслуживает мой характер, должно исключить из ваших мыслей ту, что волновала вас вчера вечером. Если она возобладала в вас, сударыня, значит, вы несправедливы, а я очень несчастен!
Вы вообразили, что я люблю вас не ради вас!!! Ради чего же тогда? Ах, сударыня, неужели я впрямь так изменился? Неужели такое низкое чувство могло родиться в такой чистой душе? Но как я ни удивлен сказанным вами, еще больше я дивлюсь чувству, которое при моем пробуждении повлекло меня, забывшего обиду и безвольного, к вашим ногам. Спору нет, трудно опуститься ниже и выказать большую слабость. В чем заключается твое странное могущество, несравненная Жозефина? Одна твоя фраза — и жизнь моя отравлена, сердце раздирается противоположными желаниями, но более сильное чувство, менее мрачное расположение духа влекут меня к тебе, возвращают назад. Я чувствую, если у нас будут споры, не бери в расчет мое сердце и совесть: ты покорила их, и они всегда на твоей стороне.
Но хорошо ли ты отдохнула, mio dolce amor? Подумала ли хоть раз-другой обо мне? Целую тебя трижды: раз в грудь, раз в губы, раз в глаза».
Конец письма доказывал, что Жозефина беспокоилась пожалуй что и зря.
Но была еще его семья, эти корсиканцы, страшившие Жозефину еще до знакомства с ними. Побаиваясь их реакции, Бонапарт скрыл от них свой брак. Он не поставил в известность о нем ни брата Жозефа, старшего мужчину в семье, ни свою мать г-жу Летицию, la madre. Роза догадывалась, как они вознегодуют: жениться на вдове, которая старше мужа и, сверх того, принесет ему в приданое двоих детей, которых надо содержать, хоть они и не принадлежат к их клану! На парижанке, легкомысленной моднице и мотовке! На бывшей виконтессе, вдове генерала и экс-председателя Учредительного собрания. Как она будет смотреть на своих золовок? И эта важная дама мешает дорогому Наполеоне жениться на маленькой Клари, которая плачет сейчас из-за того, что «ей не разрешают больше любить его и думать о нем!» Бедную Дезире, которая только что написала бывшему жениху:
«Вы — женаты! Не могу привыкнуть к этой мысли. Она меня убивает. Она невыносима. Я докажу вам, что я вернее слову, чем вы, и хотя вы разорвали связывавшие нас узы, никогда не обручусь с другим, никогда не выйду замуж».
Выйдет! И даже станет королевой Швеции и Норвегии, но пока что ясно одно: Жюли, сестра Дезире и супруга Жозефа, будет Жозефине врагом.
Внезапно раздается звон сабли, волочащейся по каменной лестнице. Дверь распахивается.
Это Бонапарт в сопровождении Лемаруа.
Не дав себе труда извиниться, он набрасывается на комиссара, расталкивает и будит его:
— Живо, сударь, пожените нас!
Заспанный Колен мямлит странный брачный договор, где жених «Наполеоне Бонапарте, сын Карло Бонапарте, рантье, и Летиции Рамолино», стареет на полтора года, а невеста, «Мари Жозефа Роза Таше родом с Мартиники, Наветренные острова», молодеет на четыре, договор, свидетелем при заключении которого не мог быть подписавшийся под ним Лемаруа, поскольку он не достиг совершеннолетия, а лицо, замещающее мэра, не имело никакого права соединять двух граждан именем закона и утром представлять договор на подпись Леклерку.
Пять минут спустя на тротуаре улицы д'Антен все прощаются, Тальен и Баррас садятся в экипаж — первый живет в Шайо, второй в Люксембургском дворце; Кальмеле и Лемаруа уходят пешком, поскольку идти им два шага — одному на Вандомскую площадь, другому на улицу Капуцинок. Жозефина, вернувшись под руку с мужем в маленький особняк на улице Шантрен, в свой черед вступает в Историю.
Но кто в силах предвидеть блистательное будущее?
* * *
Когда новобрачные входят в спальню, Фортюне отказывается слезть с кровати. Он кусает Бонапарта за икру, и тот вынужден уступить мопсу.
На следующий день, 10 марта, молодые едут в Сен-Жермен навестить Гортензию в пансионе Кампан на улице Единства, ныне улице Урсулинок, 42. Тринадцатилетняя девочка поглядывает на отчима без нежности и восхищения.
Тулон — всего лишь подвиг безвестного капитана, проявившего свой талант, пусть даже гений, в применении только одного из родов войск[111], только в одном сражении. Поэтому брак матери кажется Гортензии мезальянсом. Ведь она была женой командующего армией, председателя Учредительного Собрания и чуть было не вышла за Гоша!
Сделав вид, что не замечает хмурого лица девочки, Бонапарт щиплет ее за ухо и объявляет г-же Кампан;
