Ловел, который к этому времени был уже на ногах, отклонил услуги этого рода, но облек отказ в такую любезную форму, что вполне утешил огорченного Кексона.
— Как жаль, что он не дает завить и напудрить ему волосы, — сказал старый парикмахер, снова очутившись на кухне, где под тем или иным предлогом проводил почти все свободное время, точнее — все время. — Да, очень жаль, потому что молодой джентльмен так хорош собой!
— Ври больше, старый дурень! — отозвалась Дженни Ринтерут. — Ты рад бы испакостить его чудесные каштановые волосы своим дрянным маслом, а потом обсыпать мукой, как парик старого пастора! Но ты, верно, явился завтракать? Вот тебе миска каши. Лучше займись ею и кислым молоком, чем пачкать голову мистеру Ловелу. Ты бы только испортил самые красивые волосы в Фейрпорте, да и во всей округе!
Бедный цирюльник вздохнул по поводу того неуважения, какое теперь везде встречало его искусство, но Дженни была слишком важной особой, чтобы ей противоречить. Поэтому, смиренно усевшись, он стал глотать свое унижение вместе с содержимым миски, куда была положена добрая шотландская пинта густой овсянки.
Ужель ему послали небеса
Все им увиденные чудеса,
Иль ожили в его воображенье
Забытые дневные впечатленья?
Теперь мы должны попросить наших читателей перейти в комнату, где завтракает мистер Олдбок, который, презирая современные «помои» в виде чая и кофе, основательно подкрепляется more majorum[77] холодным ростбифом и неким напитком, называемым мум — разновидностью эля, который варят из пшеницы и горьких трав. Нашему поколению он знаком только по названию, упоминаемому в парламентских актах наряду с яблочным и грушевым сидром и другими подлежавшими акцизу предметами торговли. Ловел, которого соблазнило предложение отведать этого напитка, чуть не назвал его отвратительным, но воздержался, видя, что очень оскорбил бы хозяина, ибо мистеру Олдбоку ежегодно с особой тщательностью готовили этот настой по испытанному рецепту, завещанному ему столь часто упоминавшимся нами Альдобрандом Олденбоком. Гостеприимные дамы предложили Ловелу завтрак, более отвечавший современному вкусу, и, пока он ел, его осаждали косвенными расспросами о том, как он провел ночь.
— Ну, брат, мистера Ловела нельзя похвалить за его сегодняшний вид! Но он не хочет признаться, что его ночью что-то беспокоило. Нынче он очень бледен, а когда пришел к нам, в Монкбарнс, был свеж, как роза.
— Что ты, сестра! Подумай только — ведь вчера море да буря весь вечер трепали и швыряли эту розу, словно пук водорослей. Какого же черта мог сохраниться тут цвет лица?
— Я, в самом деле, все еще чувствую себя немного разбитым, — сказал Ловел, — несмотря на замечательно удобный ночлег, который вы так гостеприимно мне устроили.
— Ах, сэр, — воскликнула мисс Олдбок, поглядывая на него с многозначительной улыбкой, — вы из вежливости не хотите сказать, что вам было неудобно!
— Право, сударыня, — возразил Ловел, — я не испытал ничего неприятного, ибо не могу же я так отозваться о концерте, которым почтила меня какая-то фея.
— Я так и думала, что Мэри разбудит вас своим визгом! Она не знала, что я оставила ваше окно приоткрытым. А между тем, не говоря уж о духе, в Зеленой комнате в ветреную погоду бывает плохой воздух. Впрочем, смею думать, вы слышали не только пение Мэри. Ну что ж, мужчины — крепкий народ, они могут многое вынести. Случись мне пережить что-либо подобное — хотя бы естественное, а уж про сверхъестественное и говорить нечего, — я бы сразу закричала и подняла весь дом, а там будь что будет. И, смею сказать, точь-в-точь так же поступил бы и пастор — я так ему и сказала. Я не знаю никого, кроме моего брата Монкбарнса, кто решился бы на такое, да вот разве еще вы, мистер Ловел!
— Человек учености мистера Олдбока, сударыня, не испытал бы таких неприятностей, как джентльмен из горной Шотландии, о котором вы вчера говорили.
— Да, да! Вы теперь понимаете, в чем главная трудность — в языке! Брат сумел бы загнать такое страшилище в самую дальнюю часть Лидии (вероятно, она подразумевала Мидию), как говорит мистер Блеттергаул. Да только он не хочет быть невежлив с предком, хотя бы тот был дух. Право, братец, я испробую тот рецепт, что ты показал мне в книге, если кому-нибудь снова придется спать в Зеленой комнате. Но только, думается мне, по-христиански милосерднее было бы привести в порядок ту комнату, где на полу циновки. Она малость сыровата и темна, но ведь у нас редко когда требуется лишняя кровать.
— Ну нет, сестра! Сырость и темнота хуже привидений. Наши призраки
— духи света, и я предпочел бы, чтобы ты испытала тот волшебный рецепт.
— Я с радостью, Монкбарнс, будь у меня эти… ингредиенты, как их зовет моя поваренная книга. Там, помнится, были вербена и укроп, Дэви Диббл их знает, хотя, может, даст им латинские имена. Потом сельдерей, у нас его много, потому что…
— Не сельдерей, а зверобой, глупая женщина! — загремел Олдбок. — Ты, кажется, собралась рагу стряпать? Или ты думаешь, что духа, хотя он состоит из воздуха, можно изгнать рецептом против одышки? Моя умница Гризл, мистер Ловел, вспоминает (с какой точностью — вы сами можете судить) заклятие, о котором я как-то упомянул при ней и которое так поразило ее суеверную голову, что засело в ней крепче, чем все полезное, о чем мне случалось говорить за десять лет. Но мало ли старух, у которых…
— Старух! — воскликнула мисс Олдбок, от возбуждения забыв свой обычно покорный тон. — Право, Монкбарнс, ты не очень-то учтив со мной!
— Зато очень справедлив, Гризл. Впрочем, я отношу к глупцам этой же категории много звучных имен, от Ямблиха до Обри — людей, тративших свое время на изобретение воображаемых средств против несуществующих болезней. Но я надеюсь, мой молодой друг, что, завороженный или не завороженный, защищенный могуществом зверобоя
… с вербеной и укропом,
Чтоб ведьм изгнать всех скопом,
или безоружный и беззащитный перед вторжением невидимого мира, вы отдадите еще одну ночь ужасам заколдованной комнаты и еще один день вашим искренним и верным друзьям.
— Я от души желал бы, но…
— Не признаю никаких «но»… Я уже решил за вас.
— Я вам очень обязан, дорогой сэр, но…
— Послушайте, вы опять за свое «но»! Ненавижу всякие «но». Я не знаю выражения, где бы это сочетание звуков было приятно для слуха, кроме разве слова «вино». Для меня «но» еще отвратительнее, чем «нет». «Нет» — это угрюмый, честный малый, который грубо и прямо говорит, что думает. «Но» — подлый, уклончивый, половинчатый, привередливый союзник, отрывающий у вас чашу ото рта.
Все «но» стремятся уничтожить смысл
Хорошего, что было перед ними,
И на тюремщика они похожи,
Влекущего коварного злодея.
— Ну что ж, — ответил Ловел, к этому времени еще не принявший определенного решения. — Вы не должны связывать воспоминание обо мне с таким неблаговидным образом действий. К сожалению, мне вскоре, вероятно, придется покинуть Фейрпорт, и раз вы высказываете такое любезное желание, я воспользуюсь случаем и проведу у нас еще день.
— И будете вознаграждены, юноша. Прежде всего вы увидите могилу Джона Гернела, а потом мы не торопясь прогуляемся по пескам, предварительно выяснив часы прилива (потому что с нас хватит приключений в духе Питера Уилкинса и трудов в духе Глема и Гоури), и посетим замок Нокуиннок, чтобы справиться о здоровье старого баронета и моего прекрасного врага, что будет только вежливо, а потом…
— Прошу прощения, дорогой сэр! Но, может быть, вам лучше отложить свой визит на завтра. Вы знаете, я человек посторонний…
— И поэтому, мне кажется, особенно обязаны выказать учтивость. Но простите мне упоминание слова, которое, пожалуй, стало достоянием одних собирателей древностей. Я ведь человек старой школы, когда
… три графства проезжали, чтобы
Царицу бала навестить
И о здоровье расспросить.
— Что ж, если… если вы думаете, что от меня этого ожидают… Но, я полагаю, мне лучше не ходить.
— Нет, нет, дорогой друг, я не так уж старомоден, чтобы настаивать на чем-либо неприятном для вас. Достаточно того, что есть какая-то remora[78], какая-то удерживающая вас причина, какое-то препятствие, о котором я не смею спрашивать. А может быть, вы все еще чувствуете усталость? Ручаюсь, я найду средства развлечь ваш ум, не утомляя тела. Я сам не сторонник большой затраты сил; прогулка раз в день по саду — вот достаточный моцион для всякого мыслящего существа. Только дурак или любитель охоты на лисиц может требовать большего… Так чем же мы займемся? Можно бы начать с моего очерка об устройстве римских лагерей, но я держу его in petto[79] на сладкое после обеда. Может быть, показать вам мою переписку с Мак-Крибом насчет поэм Оссиана? Я стою за авторство хитрого оркнейца, он же защищает подлинность поэм. Наш спор начался в мягких, елейных, дамских выражениях, но теперь становится все более едким и язвительным. Он уже начинает напоминать стиль старика Скалигера. Боюсь, как бы негодяй не пронюхал об истории с Охилтри! Впрочем, на худой конец, у меня такой козырь, как случай с похищением Антигона. Я покажу вам последнее письмо Мак-Криба и набросок моего ответа. Ей-богу, я готовлю ему хорошую пилюлю!
