— Здоров будь, Иван Изначальный! — раздался звонкий голос. — Заждался небось, да?
— Юрко! Так это ты, брат, — только и смог вымолвить писарь, от головокружения хватаясь рукой за сбрую и чувствуя, как ослабели ноги.
Георгий спрыгнул с седла, подхватил отяжелевшее тело Ивана под мышки, бережно опустился вместе с ним на снег, поддерживая за плечи.
— Я ж обещал, Ваня! Слово давал!
— Какой ты молодец, Юрко! Как же ты вовремя!
— Все наши здесь, Иван! Все до единого!…
— Ты не уйдешь? Не оставишь меня?…
Георгий улыбнулся своей загадочной улыбкой, покачал головой, откидывая со лба непокорную прядь.
— Как же я тебя оставлю, если ты — один из нас.
— Что значит «один из нас?»
— А то и значит, Ваня. Быть воином — значит жить вечно…
Писарь блаженно откинул голову на плечо витязя, снова увидев на светлеющем небе едва различимый облик молодой женщины и струящийся звездный шёлк в её руках. Еле заметная вуаль ниспадала на стены обители и покрывала её мерцающим сиянием.
— Покров над Троицей, — прошептал Иван, чувствуя, как внутри разжимается взведенная пружина, тело расслабляется и наполняется тихой, полноводной радостью. — Значит, всё не напрасно… Всё не зря…
* * *
Поутру алая заря открыла осаждённым страшное зрелище — всё вокруг стен было усеяно трупами, кто-то стонал, кто-то хрипел в предсмертной агонии. Над побоищем реяли почувствовашие наживу вороны.
Раненые, взятые в плен, рассказывали защитникам Троицы удивительное: отряды иноземных наемников из Львова услышали сбоку и позади себя русскую речь тушинских казаков войска Сапеги, приняв их за вылазной отряд из обители, и дали залп из мушкетов в упор. Казаки, ненавидевшие поляков, ответили яростной рубкой. Отряды смешались. К сражающимся подтянулась подмога с обеих стороны. Забыв про штурм монастырских стен, словно помешанные, они стреляли друг в друга, рубили, кололи. Всю ночь до рассвета по холмам и оврагам вокруг обители гуляла кровавая коса смерти…
Отслужив молебен о чудесном спасении, защитники монастыря готовились к новым штурмам и приступам. Но этого почему-то не случилось ни на следующий день, ни через неделю, ни через месяц.
Русские казаки из рядов неприятеля рассказывали о видении преподобного Сергия накануне штурма: он поведал, что участвуют они в богопротивном деле и жестоко расплатятся. Атаманы Андрей Болдырь и Пантелеймон Матерый вняли видению и тайно увели своих станичников из лагеря. Может, потому и сохранили их жизни.
Латинянам повезло меньше. Сапега и Лисовский с поляками, литовцами и русскими изменниками
«побегоша к Дмитрову, никем не гонимы, но токмо десницею Божиею;…И велико богатство мнози по них на путех обретаху, не от хуждыпих вещей, но и от злата и сребра и драгих порт и коней. Инии не могуще утечи и возвращающеся вспять и… прихождаху во обитель к чюдотворцу, и милости просяще душям своим и поведающе, яко 'мнози видешя от нас велики зело два полка гонящя нас, даже и до Дмитрова».
До Дмитрова добралась тысяча человек — всё, что осталось от 12-тысячного латинского войска…
* * *
(*) Столкновение и взаимное истребление штурмовых колонн объединенных войск Сапеги и Зборовского — чудо, произошедшее наяву, реальное событие, случившееся под стенами Троицкого монастыря 28 июля (по юлианскому календарю) 1609 года, за три часа до рассвета.
Эпилог
Канонада, чуть утихнув, разгоралась с новой силой яростно и неутолимо, перекрывая своим грохотом навязчивый треск разнокалиберной стрелкотни. Бандеровцы и остатки легиона «Свобода России», прижатые к стенам Киево-Печерской лавры, сопротивлялись отчаянно.
— Ваня! «Писарь»!
Дверь, ведущая в подвал, приоткрылась, хмурое бледное лицо выглянуло на божий свет, щурясь от недосыпа и постоянно висящей в воздухе пыли.
— Не ори — не дома!
Из подвальной темноты выскользнул вихрастый парень в камуфляже, настоящий цвет которого из-за штукатурки и грязи угадать было невозможно. Пристально оглядел штурмовика, держащего за шиворот какого-то связанного типа с шевроном в виде бело-сине-белого флага, кивнул в сторону Лавры, спросил:
— Ну как там?
— Тяжко…- покачал головой штурмовик. — По-хорошему, командир, передовые группы надо менять или отзывать. Мужики на пределе…
— А это что за гусь?
— На церквушке с пулемётом сидел. До последнего отстреливался, гад! Если бы не сосед с «Копьём», хрен бы его выцарапали…
Иван оглядел пленного, сорвал мерч с придуманным, несуществующим флагом, швырнул подальше, всмотрелся в бейджик.
-«Бес», стало быть? Ну и что, глупый бес, зачем ты в бутылку полез? — перефразировал он Пушкина.
— Тьфу на тебя, «вата»! — оскалился легионер, — пока радуйся, но будет и на нашей улице праздник.
— Матёрый! — сплюнул себе под ноги штурмовик, — как только меня не костерил, пока я тащил его сюда…
— Деньги предлагал, небось?
— Ага.
— А ты не взял.
— Не взял. И его сразу как понесло…
— Надо было брать. «Теплак» новый купили бы…
— Да брехать не люблю…
— Если ты врёшь в ответ на враньё, это считается не ложью, а попыткой найти общий язык.
— Ну ты и гад! — сорвался пленный, — рвань подзаборная! Рабы вы! Ничего своего нет! Форма — китайская, генераторы — корейские, рации — американские, а сами — все такие великодержавные, посконные, домотканые…. Факинг быдло…
— О! На хозяйский язык перешёл! — засмеялся штурмовик.
— День сурка какой-то, — потёр лоб «Писарь», — такое впечатление, что текст из них выдаёт встроенный магнитофон… Давай, грузи это туловище к чекистам, пусть они его рулады выслушивают. Так кто его с церквушки спустил, говоришь? Что за сосед с «Копьём»?
— Да откуда ж мне знать? Юркий, дерзкий такой. Передай, говорит, Ивану лично в руки, скажи — от Юрко…
«Писарь» застыл, словно на что-то наткнулся, схватил штурмовика за плечи.
— Когда это было? Где он?
— Да там… В жёлтой зоне… А что случилось?
— Мне надо его видеть! Срочно! Ты не представляешь, как это важно!
— Да где его искать-то сейчас? Он, вроде, сам прийти собирался…
— Уже пришёл…- знакомый, звонкий голос, раздавшийся за спиной, застал «Писаря» врасплох.
Иван, не отрываясь, смотрел в глаза воина. Тот, не двигаясь с места, стянул с головы балаклаву, улыбнувшись такой знакомой улыбкой.
— Ну здравствуй, Иван Изначальный!
«Писарь» провёл руками по воспалённым глазам, словно проверяя, не спит ли он, не исчезнет ли видение…
— Здоров будь, «сосед с копьём»…
Они сделали шаг навстречу друг другу, крепко обнялись, отстранились, держась за руки и не сводя друг с друга взгляд.
— Как же я тебя ждал, — взволнованно прошептал Иван. — Ты не представляешь, как нам здесь тяжко…
— Знаю. Спешил, как мог… Но ты же видишь, сколько нечисти из преисподней повылазило.
— А наши?…
— Все здесь…
— Это хорошо. Авгиевы конюшни очистить надо до донышка, чтобы потомкам дерьмо не глотать.
— Ты же знаешь, Иван, у каждого поколения конюшни свои. И пока дерьма не хлебнёшь, вкус воды колодезной не оценишь. Но ты прав, с этой бесовщиной пора кончать.
— Раз так, то Киевом и даже Берлином не обойдёмся. Придётся дальше идти, в самое логово.
— На всё воля Божья.
— Ну а наша ведь тоже что-то значит?
— Конечно! Особенно, когда она с Божьей — заодно.
— Да будет так!
— Ныне, присно и вовеки веков…
— Аминь!…
