Пушки стреляли уже холодными ядрами. Узнав об этом, Корвин-Красинский обратился к прапорщику:
— Уходите! Холодными ядрами большого вреда неприятелю вы причинить не сможете.
— Но ведь неприятель этого не знает, — возразил Щеголев. — Пусть враги видят, что батарея действует. Это очень важно.
Прошел еще час. Неприятель прилагал все усилия, чтобы сломить неслыханное сопротивление батареи. На бульваре не могли понять, как там могло уцелеть хоть что-нибудь живое... Но пушки продолжали выбрасывать клубочки дыма. Сакен снова послал воз боеприпасов. Казак, привезший их на батарею, передал Щеголеву собственноручную записку командующего, написанную карандашом:
«Храброму, спокойному, распорядительному Щеголеву — спасибо.
Генерал адъютант Остен-Сакен. 10.IV.1854-121/2 пополудни. 6 часов вижу».
Когда прапорщик получил записку Сакена, корабли неприятеля уже проникли в глубь залива и вышли в тыл батареи. Теперь по ним могло вести огонь только одно крайнее левое орудие. Батарея оказалась совершенно открытой вражескому огню. Положение стало невыносимым. Несколько солдат было ранено, каждую минуту мог взорваться погреб...
И тогда прапорщик решился. Обернувшись к барабанщику, он приказал бить отступление. Солдаты заклепали пушки. Из последней пушки прапорщик сам выстрелил и сам же ее заклепал. На прощанье поцеловал пушку... Шестая батарея прекратила сопротивление, продолжавшееся шесть с половиной часов!
Нужно было подумать об отступлении. Сделать это было не так просто: в тылу, непрерывно поражаемом снарядами, пылало все. Солдатам пришлось вылезти из амбразур прямо под огонь вражеских кораблей и идти по совершенно открытому месту вдоль мола. Проходя беглым шагом мимо погреба, Щеголев снял оттуда солдат и стал выходить на берег. Вдруг задрожала земля, позади взвился высокий столб пламени, ударом горячего воздуха всех повалило на землю.
Поднимаясь, Щеголев увидел огромную тучу дыма, поднявшуюся над погребом. Взорвался пороховой погреб. Задержись они еще хотя бы минуту на батарее — все неминуемо погибли бы!
Отряд Щеголева направился на Пятую батарею, как это было указано в диспозиции[11] на случай гибели Шестой.
Но до Пятой они не дошли: подлетел всадник и сообщил, что командующий приказал всем батарейцам немедленно идти к нему.
Увидев подходивших героев, генерал Сакен направился к ним навстречу.
Щеголев хотел было докладывать, но генерал, не слушая, обнял и расцеловал его.
— Герои, ах, какие герои!.. — говорил он, то отходя от солдат, то подходя снова.
Затем генерал позвал адъютанта и стал собственноручно навешивать каждому георгиевский крест. Подойдя к Дорофею Кандаурову, командующий замешкался: крест навешивать было некуда — вместо рубахи на солдате остались только жалкие тряпки. Выручил вестовой казак.
— Дозвольте, ваше превосходительство! — крикнул он и, вырвав из сумы возле седла чистую рубаху, накинул ее на солдата. Сакен довольно закивал головой и прикрепил крест.
Примеру казака последовали и другие — мгновение спустя все батарейцы были одеты в чистые рубахи.
Сакен сказал Щеголеву:
— Вас, мой юный герой, мне награждать нечем. Это сделает государь. Теперь же немедленно идите отдыхать. Благодарная Россия всем вам разрешает больше в бою не участвовать.
Прапорщик едва расслышал слова генерала.
— Нет, ваше высокопревосходительство... Мы еще можем сражаться... — Офицер покачнулся и упал бы, если бы его не поддержал Богданович.
— Отдыхать, немедленно всем отдыхать! — приказал генерал.
Из густой толпы, стоявшей вокруг, стали раздаваться предложения взять героев на отдых. Прапорщик не захотел расставаться с солдатами. Тогда хозяин Парижской гостиницы предложил взять всех к себе:
— У меня помоетесь, покушаете и отдохнете... Никто вас не будет беспокоить. И если генерал к себе потребует, так ходить недалеко.
После взрыва порохового погреба, хорошо замеченного неприятелем, стрельба сразу уменьшилась, а к двум часам совсем прекратилась.
Героическая эпопея Шестой батареи закончилась...
С утра этого дня артиллерийские полудивизионы пешей артиллерии поручиков Раевского и Полякова расположились на Соборной площади. Здесь уже был эскадрон улан и рота пехоты.
Когда началась пальба, командиры решили, что вскоре высадится неприятельский десант. Чтобы быть наготове, поручики приказали даже не выпрягать лошадей. Но проходили часы, а сообщения о десанте не было. Беспрерывно гремели пушки, иногда слышался свист ядер, отдельные бомбы падали даже на Дерибасовской улице, высоко взметывая столбы дыма и пыли...
В отряде уже было известно, что бой с огромной неприятельской эскадрой ведет одна-единственная маленькая батарея под командой какого-то совсем молодого прапорщика, — даже фамилии его не знали! О Третьей батарее рассказывали, что она перестреливается с неприятелем на большой дистанции.
Офицерам очень хотелось самим посмотреть все это. Но отлучиться нельзя было ни под каким видом: в любую минуту их могли потребовать отражать десант. Не решались подойти даже к пожарной каланче, что на углу Преображенской и Полицейской улиц. Ждали известий от наблюдателей. Мимо то и дело мчались лазаретные дроги с ранеными из той части города, куда особенно много падало бомб...
Сразу же после полудня из-за угла Екатерининской улицы на Дерибасовскую вылетел на полном карьере казак. Он направился прямо к офицерам и, осадив лошадь, подал им пакет. Это был приказ, которого так ждали все — и командиры и солдаты.
Обоим полудивизионам, а также эскадрону улан и роте пехоты надлежало немедленно выступить на Пересыпь для отражения готовящегося десанта. Предписывалось двигаться скрытно, следуя по Херсонской улице и Херсонскому спуску, а не по Нарышинскому, дабы избежать преждевременного обнаружения неприятелем.
На площади началась суета, — кричали люди, ржали лошади. Через несколько минут загромыхали по мостовой пушки, зацокали копыта, запылили солдатские сапоги. Отряд двинулся...
Пока артиллерия шла по Херсонской, офицеры поскакали вперед и, стоя над обрывом у начала Торговой улицы, жадно наблюдали картину боя... Видели, как тяжело приходится Шестой батарее, как глубоко в залив проникли вражеские пароходы...
Пушки остановились у пересыпской церкви, на самом берегу. Стали ждать...
Неприятельские суда стояли сравнительно близко от берега и вели огонь по батарее и порту, но десанта пока не высаживали.
Офицеры взобрались на колокольню, которая поминутно вздрагивала от пушечной пальбы.
Когда в час дня на Шестой батарее что-то вспыхнуло и вслед за тем раздался сильный взрыв, офицеры решили, что храбрый гарнизон батареи погиб. Напряжение в отряде возрастало. Все понимали, что теперь самое время высаживать десант — единственная помеха в этом — Шестая батарея — больше не существовала...
Постепенно затихла стрельба, все как будто успокоилось. Но пароходы не уходили, и это тревожило поручиков.
Было уже около четырех часов дня, когда от пароходов стали отходить шлюпки.
Тотчас же весь отряд был приведен в боевую готовность.
К берегу шло десять больших шлюпок с войсками. Полагая, что берег не защищен, пароходы огня не открывали.
— Подпустим лодки поближе, — говорили поручики солдатам. — Нам стрелять будет удобнее, а неприятелю труднее — смогут попасть в своих...
Мерно поднимались весла, взлетали на волны тяжелые шлюпки, подгоняемые сильным ветром. Десант приближался. Прикрывая его, к берегу поближе подошли два парохода.
Волнуясь, Раевский сказал Полякову:
— Не близко ли подпускаем? Не успеем обстрелять их как следует.
Поляков успокаивал:
— Все идет хорошо. Начнем стрельбу не раньше, чем они подойдут саженей на полтораста. Иначе картечь будет малодейственной, да и шлюпки успеют быстро выйти из-под нашего огня.
— А если они пойдут дальше и будут штурмовать берег?
Поляков захохотал.
— Они-то?!. Штурмовать?!. В таком случае от нас не уйдет ни один человек из десанта!.. Они ведь полагают, что берег не защищен, иначе давно открыли бы пальбу из пушек... Появление наше будет для них совершенно неожиданным, они сразу же постараются удрать подальше, а не лезть врукопашную с нами.
Шлюпки были уже близко. И тогда поручики подали знак. Из-за церкви вылетели четыре орудия; глубоко зарываясь колесами в песок, лихо развернулись. Подбежали солдаты, присели у прицелов.
— Картечью по наступающему врагу...
Шлюпки, заметив батарею, перестали грести и сбились в кучу.
— Пли!..
Рвануло воздух. Завизжала картечь и хлестнула по шлюпкам.
В группе неприятелей раздался крик, несколько человек упало в воду.
После повторной команды заряжать картечью к поручику Полякову подбежал солдат.
