Старые слуги знали заведенный порядок и делали свое дело без указаний, зная, что нужно было в каждый данный час.
Княгиня Гризельда села к своему столику, на котором лежало ее рукоделие около молитвенника и четок. Елена Зебжидовская отдала уже свои приказания и ходила по дому, чтобы собрать все необходимое ей, сесть против старушки и занимать ее до возвращения сына.
Гости тут вообще появлялись очень редко, а в эти дни, последние тяжкие дни и совсем не ожидали никого, кроме ежедневного посетителя, друга дома, ксендза Фантония.
Княгиня Гризельда открыто молилась Богу о том, чтобы окончились эти надоевшие и затянувшиеся выборы. Каждую минуту ожидали решительных известий. Княгиня, которая думала только о своем сыне, как раньше, рассчитывая на Кондэ, только про него и говорила, так теперь стала говорить о дворе Императора, о пребывании там князя Михаила и о надеждах, какие она могла строить на этом, относительно его будущности.
Елена поддерживала ее и обе они предсказывали самую блестящую карьеру князю, который имел все необходимые качества для занятия высокого положения у трона, а именно имя, благовоспитанность, славу предков, личное имущество, приятную наружность, покладистый и уживчивый характер.
— У Михаила, — говорила вздыхая княгиня Гризельда, — есть только один недостаток, который часто в жизни является преградой на пути к чему-нибудь, — он слишком скромен и послушен.
Они сидели весь день одни, жалея Михаила, который с пустым желудком должен был жариться на солнышке и в пыли.
Уже дело подходило к вечеру, когда Елена услышала топот скачущей к домику лошади и, выглянув в окно, она увидела верхового, который уже стучался в ворота. Она узнала в нем того сандомирца — их старого слугу при Иеремии, который уже дважды просился на службу к княгине.
Поспешность, с которой он стремился в дом, потрясла ее, как угрожающее предзнаменование. Она испугалась, не случилось ли чего-нибудь с князем Михаилом, но у нее не хватило сил выбежать и спросить. У нее захватило дыхание; она сложила руки и стала молиться.
Между тем в сенях уже слышен был ярый спор и возгласы:
— Пропустите меня, ради Бога! Я приношу хорошую весть!
Как шальной, ворвался к испуганной княгине полупьяный шляхтич, размахивая шапкой; он упал перед ней на колени и рявкнул:
— Виват! Мы выбрали королем нашего князя Михаила!
Княгиня сочла его пьяным или помешавшимся. Для нее это сообщение казалось такою невозможностью, что его слова вызвали только горькую улыбку:
— Хорошо, хорошо! — воскликнула она. — Поди выпей там чего-нибудь… и…
Но не успела она окончить свои слова, как двери снова распахнулись и вошел ксендз Фантоний, чрезвычайно бледный, какой-то торжественный, взволнованный, как будто он собирался известить о каком-нибудь несчастии.
Тем временем слуги уводили шляхтича, упорно сопротивлявшегося и продолжавшего кричать "Виват!"…
— Вы уже, значит, знаете? — спросил кустодий слабым голосом.
— Ничего не знаю…
— Князя Михаила выбрали королем!
При этих словах Вишневецкая побледнела, ноги ее подкосились и она упала в кресло.
— Достовернейшее дело, он избран и провозглашен единогласно. Примас со своей партией сопротивлялся было, но был вынужден вернуться в павильон, чтобы провозгласить его.
Елена, которая войдя слушала, побледнела, как стена, слабо вскрикнула и без чувств упала навзничь.
К счастью, турецкий диван, около которого она стояла и на который она упала головою, предохранил ее от значительного ушиба, а крик вызвал из соседней комнаты служанок.
Зебжидовская после недолгого обморока пришла в себя, но осталась, точно пораженная громом.
Мать хотела молиться, сложила руки, но губы ей не повиновались.
Елена тоже плакала вместо того, чтобы радоваться. Вместо радости ими овладело невыразимое беспокойство и страх перед будущим.
Ксендз Фантоний не сумел найти подходящих слов, чтобы успокоить их и внушить им необходимое мужество. Княгиня Гризельда сердцем матери провидела, что ожидает ее сына.
— Душа Иеремия может утешиться, — шептала старушка, отирая слезы, — но бедный Михаил станет жертвой. Столько врагов, столько завистников, а сочувствующих такая ничтожная горсть…
— Об этом не нужно тревожиться, — возразил отец кустодий, — все это переменится в одно мгновение: друзья найдутся, а враги умолкнут.
— Да, ведь у него нет сил для этого, — шептала мать и повторяла: — бедный Михаил!
Зебжидовская молча какими-то безумными глазами бессмысленно смотрела в окно. Она хоронила все свои надежды: Михаил король, на недосягаемой высоте, а она одинокая… сирота навек!..
Его воцарение не радовало ее, она знала его слишком хорошо, она знала, что он сотворен не для трона, что на нем он может стать лишь жертвой.
В тяжелом ожидании прошло много времени; раскачались колокола всех костелов, гром пушек доносился до домика, и эти проявления торжества наполняли сердце княгини Гризельды все большей тревогой.
Наступал вечер.
На улице слышался шум, стук колес — у ворот остановился большой кортеж, сопровождающий нового государя, который бежал взволнованный к матери.
Она хотела встать ему навстречу, но силы ей изменили.
Вишневецкий, в сопровождении Любомирского и ксендза Ольшевского, вбежал в комнату и пал на колени пред матерью, заливаясь слезами.
— Благослови, — проговорил он тихо, обнимая ее ноги, — благослови, матушка, свое дитя!
Трогательна была эта картина величества, преклоняющегося перед святостью материнского сана.
Никто из присутствующих не мог удержаться от слез, и у каждого в глубине его души шевельнулась мысль, что царствование это как-то, странно начинается со слез.
Епископ холмский и староста спижский через короткое время сочли нужным оставить мать с сыном вдвоем. Любомирский только предупредил, что потом он заедет за свояком, чтобы проводить его в королевский замок, где он уже должен был провести ночь, так как на следующее утро нужно было уже обсудить и вырешить тысячи разных дел.
Король просил лишь, чтобы его, хоть на несколько часов, оставили одного, с матерью.
Елена, придя в себя и возвратившись в комнату, стояла дрожа, всеми почти забытая; в сторонке и грустными глазами смотрела на товарища своей юности.
Только по выходе епископа, кустодия и Любомирского Михаил начал искать ее беспокойным взглядом, подошел к ней и, схватив ее за руку, прижал к своему сердцу.
Без слов смотрели они друг другу в глаза…
Княгиня Гризельда понемногу приходила в себя. Она потребовала от сына, чтобы он ей объяснил, как могло произойти то, что случилось. Ведь, никто не приготовлялся, не хлопотал, не думал об этом избрании. Михаил с утра уехал как обыкновенно, не предчувствуя того, что его ожидало.
— Один Бог, который управляет людскими судьбами, — ответил сын, — ведает, как исполнилась Его воля надо мной.
Я спокойно стоял у сандомирского знамени, не предугадывая ничего. Я слушал гам, смех и говор… До моих ушей долетело имя Поляновского… Затем, не знаю откуда, раздалось в воздухе мое имя… Сначала я не понимал ничего…
"Я не верил своим ушам, сопротивлялся, отпрашивался… Голоса увеличивались, росли, шляхта стала сбегаться толпами, обнимая мои ноги, бросая вверх шапки, радуясь, а у меня слезы покатились из глаз…
Я, принимая это за недостойное надругательство, сердился…
Увы, произошло в действительности то, чего никто в мире не мог предвидеть.
Меня ввели в павильон, из которого значительная часть сенаторов с примасом удалились в город… остались только Пацы, Ольшевский, Любомирский, который собственно и заместил Потоцкого. Не знаю, сколько времени продолжалось замешательство и неуверенность, но за павильоном шляхта грозно роптала, настаивая на провозглашении.
Не знаю также, добровольно ли или по принуждению вернулся примас, когда стали требовать у епископа вице-канцлера, чтобы он провозгласил избранного.
Ах, каким взглядом беспощадной ненависти пронзил меня примас! С какой гневной гордостью приветствовал меня Собесский! С какой насмешкой — Морштын…
Этих глаз не забыть мне во всю мою жизнь!"…
Мать уже с чисто женской заботливостью начала раздумывать о предметах первой необходимости. Дома денег было мало. Михаил обшарил свои карманы и положил на стол все, что нашел у себя. Елена прибежала с целой домашней кассой. Все это, вместе собранное, составило такую ничтожную сумму, что ссуда, которую предлагал было ксендз Фантоний оказалась необходимостью.
Ни новоизбранный король, ни мать его не представляли себе, как они справятся завтра же с удовлетворением всех необходимых требований. В каретнике под навесом стояла одна лишь старая, подержанная карета, с заплатанными стенками, коляска и телеги. У верховой лошади не было ни статности, ни сбруи, соответствующих сану государя. Любомирский уже предложил весь свой выезд, но этого было мало. Обратиться к Собесскому, как к гофмаршалу, чтоб он возил на своих конях, не позволяла гордость.
