ГАРРИ ТАБАЧНИК - ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ

Хотя в те годы повсюду говорили о его новой жене — не то сестре, не то племяннице Кагановича, Р. Каганович, — женщины, по всей вероятности, перестали интересовать его. И он, по мнению его дочери, вполне удовлетворялся услугами своей экономки, дородной круглолицей Валечки.

Побывавшая у него дочь рассказывает, что он, по-видимому, давно забыл, какой год на дворе, потому что говорил о ценах так, будто все

еще длится 1917 год. Управляемая полубезумным маньяком страна все глубже сползала в пропасть ншцеты. Это сползание к неминуемой катастрофе, о чем в Советском Союзе наконец-то открыто заговорят, спустя три с половиной десятилетия, получило дополнительный толчок именно в то время, когда, взойдя на трибуну, уверенный в собственной непогрешимости Сталин 9 февраля 1947 года пообещал еще три, а, может, и четыре пятилетки строительства тяжелой промышленности измученной войной стране, потерявшей по официальным данным свыше 20 миллионов человек. Впрочем, 20 ли? Не стыдливые ли это цифры? Эти вопросы задаст в 1988 году писатель Носов.

В том же году советский историк академик А. Самсонов тоже выскажет сомнение по поводу официальных данных: „Мне до сих пор не ясно, откуда взялись эти 20 миллионов погибших советских людей. Простое арифметическое вычитание из данных 1939 года о количестве населения данных 1946 года уже дает значительно больше — 27 миллионов человек. Некоторые исследователи, учитывая потери естественного прироста населения, называют цифру в 50 миллионов”.

Контраст послевоенного Советского Союза с Америкой был поразителен. Там, за океаном, вернувшиеся с фронта с головой окунались в жизнь. „Наступил грандиозный американский бум, — писал в июне

1946 года журнал „Форчун’ — Его невозможно измерить. Прежние меры не годятся. Существует спрос на все, что можно есть, носить, читать, пить, видеть, чем можно наслаждаться, в чем можно ездить, и всем, где можно отдыхать”. Американцам старшего поколения все это напоминало легендарные „Ревущие двадцатые”.

Тот, кто взглянул бы на нашу планету с высоты, увидел бы искрящийся блеском огней американский континент, под звуки Бит Бенда двигающийся по праздничному Бродвею процветания, и лежащую в кромешной тьме, освещаемую редким светом лампочек Ильича, отгородившуюся от мира „железным занавесом” империю Сталина.

Между тем происходит событие, оставшееся почти незамеченным. В сентябре 1951 года бывший до того заведующим отделом партийных органов ЦК С. Игнатьев становится министром госбезопасности, а А. Епи-шев-его заместителем. Это тот самый Епишев, которого Патоличев назначил секретарем украинского ЦК по кадрам и который оставил недобрую память своими жестокостями на Украине. Потом он был долгие годы наместником Одессы, пока Хрущев не назначил его начальником ГЛАВПУРА. Теперь этим двоим Сталин отводит важнейшую роль в задуманном им новом варианте „ежовщины”. С ними предстоит сотрудничать инспектору Андропову. Другой человек, с которым он тесно сотрудничает — Суслов,— выступает в ’’Правде” с теоретическим обоснованием предстоящего уничтожения неугодных. Все наготове. Стрелки часов на Спасской башне отсчитывают последние роковые минуты.

Готовясь к новому террору, будущие его исполнители учитывали опыт тридцатых годов. Они принимают все меры к тому, чтобы самим не сгореть в его пламени. Они не против террора до тех пор, пока он расчищает им дорогу, пока они в состоянии управлять им. Но они знают, что суть сталинского террора в том, что его огонь обязательно должен уничтожить и исполнителей. И лишь поглотив первый эшелон исполнителей и изрядно потрепав второй, пламя террора станет спадать. Объявляется перерыв, после которого через некоторое время все должно повториться сначала.

Перманентное состояние террора с короткими промежутками, необходимыми для подготовки новой волны исполнителей террора, и было тем режимом, который Сталин стремился оставить стране в наследство. ’’Перманентный террор на века!” — таков был основной лейтмотив сталинского завещания, последние строки которого он дописывал в начале пятидесятых годов.

А на стадионе ’’Динамо” играли в футбол. В книжных магазинах на полках стоял ’’Кавалер Золотой звезды” вместе с популярным фильмом ’’Кубанские казаки” создававший радужную картину жизни в деревне. Звучали бравурные мелодии песен. А страна голодала, а страна лежала в развалинах, а на Сахалине расстреливали из пулеметов поднявших восстание заключенных. Тогда, в пятьдесят первом, об этом, как и о том, что ожидает страну в ближайшее время, знали немногие.

Андропов был в числе тех, кто знал. Он оказался превосходным исполнителем роли сталинского надзирателя над партией. Его оценивают. Не пробыв в Москве и года, он получает повышение — становится завсектором ЦК. Несомненно, что его назначение должно было быть одобрено Сталиным. Он лично должен был рассмотреть и утвердить кандидатуру на такой важный пост. То, что имя Андропова не вызвало у него возражений , свидетельство того, что в молодом партийном чиновнике старый диктатор разглядел родственную душу. Он как раз то, что Сталину нужно. Но Андропов не был бы Андроповым, если бы не понимал, что теперь одного сталинского одобрения мало. Он по-прежнему лебезил перед диктатором, он по-прежнему восхвалял его и по-прежнему дрожал перед ним, но он уже уловил то, что носилось в воздухе: слово Сталина еще решающее, но оно уже не все. И потому он служит не только диктатору, но и тем, кто выдвинул его. Он слуга двух господ и, служа одному, он неизбежно предает другого. Предательство становится частью его натуры. Впрочем, видимо, эта черта давно свойственна ему, а попав на благоприятную почву партийных интриг, она расцвела. Умение предавать-вообще необходимая черта партийного работника. Он должен быть готов сегодня отказаться от того, во что так истово верил вчера. И не просто отказаться, но еще и предать проклятию то, во что верил. Вместе с тем предается проклятию и предыдущая жизнь самого проклинающего. Ведь она не чиста, так как была посвящена служению тому, что признано вредным. Вот и получается, что партийным чиновникам все время приходится менять свое прошлое, выдумывать его, а порой и начисто отказываться от него, объявляя его несуществовавшим. Так поступали они все. Скрывал свою тайную любовь к Инессе Арманд и получение немецких денег Ленин, пытался выжечь из своего прошлого свою деятельность полицейского доносчика и грабителя Сталин, хотел, чтобы все забыли о его роли палача Украины Хрущев, старался скрыть свою роль активного исполнителя сталинского террора Брежнев.

’’Слуга двух господ” Андропов предпринимает все, что в его силах, для обеспечения безопасности тех, кому предстоит проводить в жизнь новый террор. Он участник сложной многоходовой игры. Он — в составе отряда, который должен прикрыть тыл и в то же время не допустить создания сил, которые могли бы нанести удар с тыла. В одиночку решить эту задачу нельзя. Приходится пренебречь советом Макиавелли, учившего,что ”не следует разделять власти с товарищами, которые помогли эту власть завоевать”. Будь это во Флоренции Медичи, они, несомненно, прислушались бы к этому совету. Но они живут в империи Сталина и для того, чтобы выжить,они вынуждены идти на компромисс. Если не согласиться на разделение власти, то ведь не будет не только власти, но и головы. Они хорошо это усвоили, пройдя через горнило тридцатых годов. Они готовы выполнить любой приказ диктатора, кроме приказа об их собственном уничтожении. Это цементирует их союз. Они готовы разделить власть, но выжить.

УДАРНЫЕ БРИГАДЫ НАГОТОВЕ

’’Ежов — мерзавец: погубил лучшие кадры. Разложившийся человек. Звонишь к нему в наркомат — говорят: ”Уехал в ЦК”. Звонишь в ЦК — говорят: ’’Уехал на работу”. Посылаешь к нему домой — оказывается, лежит на кровати мертвецки пьяный. Многих невинных людей погубил. Мы его за это расстреляли”, — об этом рассказе Сталина вспоминал спустя много лет в своих мемуарах авиаконструктор Яковлев. Говорил ли Яковлев правду или стремился обелить вождя? Как бы то ни было, но Сталин не рассказал ему о том, что сам любил частенько присутствовать на допросах, наблюдая сквозь скрытый глазок, как пытают заключенных. От этого он получал наслаждение куда большее, чем тогда, когда мальчишкой ловил и мучал кошек и собак. Он сам выбрал Ежова себе в помощники. Он сам поручил ему расчистку пути к единоличной власти. Микоян, в то время призывавший учиться сталинскому стилю у Ежова, мог бы добавить, что ’’кровавый карлик” — наиболее полное, наиболее законченное, наиболее яркое воплощение сталинского стиля. Еще одним подтверждением этого могут служить слова самого Ежова, о которых стало известно недавно.

Весной 1987 года на одной из лекций в Москве молодой историк рассказал, что „когда его арестовывали тут же на партийном собрании, то, зная, что его ожидает, Ежов, уже ничего не боясь, истошно кричал в лицо присутствовавшему Сталину: „Это ты мне велел!”